«Да это Дерзкий рассказывал!» — расхохотался Ко.

Мама замахала руками:

«О, этому само небо не страшно. Если уж на него тигр напал и не задрал, так кого еще ему бояться!»

Как бы то ни было, многие эту птицу считают предвестником смерти. От «бонг… бонг… крой, крой», несущихся сейчас над ночным лесом, веяло жутью. Крик то отдалялся, то снова становился ближе — птица не улетала.

— Отец, поднимайся сюда! — тихо позвал я.

— Сейчас!

Отец повесил арбалет на спину и полез ко мне. Сняв с себя головную повязку, он привязал меня ею к ветке.

— Это чтобы ты не упал!

— Все еще горит!

— Да, пожар большой…

Вдалеке во многих местах еще полыхало. Кое-где видно было даже, как огонь пожирает верхушки деревьев. Один край неба был ярко-красным. Там кружились, отчаянно крича, стаи птиц. Наверно, вернувшись, они не нашли своих гнезд…

Под ложечкой мучительно сосало. Я пожалел о двух ведрах, полных меда. И все же голод не так страшен. Гораздо страшнее потерять дорогу. Я снова вспомнил о компасе, стрелка которого всегда показывала, где север. Но ведь отец здесь, и, значит, бояться нечего. Вот еще если б и Луок был с нами… Я совсем замечтался и вдруг почувствовал, что повязки, которой отец привязал меня к дереву, на мне больше нет. Наверно, она развязалась, и я нечаянно сбросил ее на землю.

«Бонг… бонг… крой, крой!» — вдруг раздалось прямо под моей веткой. Отец нарочно громко, чтобы испугать, крикнул: «Тигр!» — и птица тут же улетела. Я услышал запах паленого, какое-то шуршание приблизилось и затихло под самым деревом. Тигр!

Я забыл про голод, про опасность заблудиться в лесу и только со страхом всматривался в темноту. Мне вспомнилось вдруг, как однажды вечером приемная мама плела у очага вершу и рассказывала историю о тигре-привидении.

…Давным-давно жили муж и жена, дровосеки. Раз сели они вместе с сыном в лодку и поехали в лес за хворостом. Въехали они в одну протоку, а на берегу тигр, идет и идет за лодкой. Вдруг жена просит: останови лодку, хочу на берег. Муж и сын перепугались, давай в ведро колотить да кричать, чтобы тигра шумом отогнать. А он все никак не уходит. А жена кричит, на берег так и рвется. Мужу пришлось даже веревкой ее связать. Наконец подъехали они к тому месту, где хворост брали. Муж снял с жены веревки, и все трое вышли на берег и стали собирать хворост. Тигр от них просто отстал, а они думали, что он совсем ушел. Не ждали не гадали, а когда солнце почти село, вдруг, откуда ни возьмись, тот самый тигр. Бросился и схватил жену за горло. Муж и сын на него с косарями кинулись, еле-еле отбили тело. К тому времени уже стемнело и отлив начался, лодку с места не сдвинуть — обмелело все. Решили тогда они ночь здесь переждать. Разожгли костер и стали дожидаться зари. Тигр опять пришел и ходил вокруг в кустах. Началась ночь, поднялся плотный туман, костер стал постепенно угасать, а потом и совсем погас. Они забрались тогда на дерево от тигра. Взошла луна, и вот они видят: тигр покружит под деревом, потом станет на задние лапы и давай передними по стволу скрести. И только встанет, так начинает хохотать…

Отец, который тоже слушал, плетя веревки из бамбукового лыка, здесь не удержался и хмыкнул:

— Какая же ты трусиха! Веришь всяким россказням. Ведь на самом деле все не так было.

— Так, да не так! А как же тогда? — с досадой отвернулась мама.

— Да это просто такие птицы есть. Они выходят на охоту ночью, обычно садятся на высохшие деревья и ловят ящериц, хамелеонов и мышей. Вот такая птица и села неподалеку. Когда тигр стал прыгать на дерево, птица закричала: «Кхак… кхак…», а муж подумал, что это тигр-привидение. Крик этой птицы очень похож на человеческий смех. Многие пугаются, когда она вдруг среди ночи начинает кричать.

— А почему же жена на берег просилась, хотя тигр там был? Что ты на это скажешь? — Мама не хотела признавать себя побежденной.

— Это люди все насочиняли, чтоб в духов верили!

Нам с Ко эта история все же показалась тогда захватывающей…

Я почувствовал, как плечам стало холодно: опускался сырой плотный туман. Отец по-прежнему сжимал в руках арбалет.

— Отец, он уже под деревом…

— Знаю, сынок, не бойся!

Под деревом в сплошной темноте светились две яркие точки — глаза тигра. Чуть поодаль, где было немного посветлее, виден был тихонько шевелящийся кончик хвоста.

— Стреляй, отец! — дрожащим голосом торопил я.

— Ему до нас не добраться, пусть его!

Я с благодарностью и восхищением подумал об охотнике в лесной хижине. Ведь это он пропитал ядом стрелы, которые сейчас лежали в руке отца. Вспомнив о стрелах, я перестал бояться зверя, выжидающего под деревом.

— Эй, ты, пошел отсюда! — неожиданно для самого себя во всю мочь заорал я.

И вдруг тигр отпрыгнул в кусты и ушел. Сердце как барабан стучало у меня в груди; теперь я уже не знал, отчего оно так стучало — от еще не совсем прошедшего страха или от радости.

— Почему ты не стрелял, отец?

— Только три стрелы осталось. Остальные растерял, когда тебя нес. Наверно, зацепился за что-нибудь…

— Ничего, через несколько дней снова сходим к Дерзкому и возьмем еще!

— Я о нем как раз и беспокоюсь. Его хижина, наверно, дотла сгорела…

— Но почему же ты так ни разу и не выстрелил?

— Я же сказал: только три штуки осталось. Нужно поберечь, бывает опасность и пострашнее…

— Что же страшнее тигра?

— Враг! — односложно ответил отец и вздохнул.

Мы прожили в лесу три дня. Днем, чтобы утолить голод, собирали плоды аноны и искали мед, на ночь залезали на высокие деревья и, выбрав надежные, толстые ветви, привязывались к ним. Каждые два часа отец забирался на дерево повыше — посмотреть, не утих ли пожар.

— Ну, пожалуй, к реке уже пройти можно, — наконец сказал он.

— А как же мы найдем к ней дорогу?

— Да любая протока приведет. Вода из леса всегда в реку бежит. Пойдем по течению, и все…

И мы пошли, шлепая вброд по неглубоким ручьям, и только к концу следующего дня увидели верхушки деревьев, окутанные, как облаком, испарениями, поднимавшимися от воды. Там, в той стороне, текла река леса Уминь. Мы свернули наискосок по еще горячей золе и пеплу и после долгих поисков нашли наконец углубление, заполненное водой, где в день пожара спрятали лодку. Все вокруг было, деревья и кустарник стояли совсем обуглившиеся. Черепахи, большие и маленькие, не успели переползти лужайку и добраться до воды, как их настиг огонь, и теперь от них остались только панцири, холмиками выступавшие под пеплом. Большое, обуглившееся дерево еще дымилось рядом с тем местом, где была спрятана лодка. Верхний слой ряски и стрелолиста, которыми отец укрыл лодку, спалил огонь, а то, что было под водой, сварилось. Дохлые рыбы, креветки, водяные змеи, все покрытые толстым слоем пепла, плавали на поверхности воды, распространяя ужасное зловоние.

Я разделся, залез в воду, выбрал из затопленной лодки обгоревшие листья ряски и стрелолиста и стал вычерпывать воду.

— Укрывали от жары, а спасли от пожара. Вот повезло, да, отец?

Я пошарил на дне и вытащил весла, шест, помост — все было целехонько.

Мы с трудом протащили лодку по вконец обмелевшей протоке и поплыли, ориентируясь на верхушки деревьев над берегом реки. Вдруг в той стороне раздалась длинная автоматная очередь и затем несколько отчетливо слышных винтовочных выстрелов.

— Никак, десант… — встревоженно сказал отец.

— Что же нам делать?

— Все равно надо домой возвращаться!

Мы продолжали свой путь, отталкиваясь шестом. Оба берега протоки покрывал густой слой золы. Хижина Дерзкого превратилась в груду пепла, и, если бы не обгоревшие деревянные бруски дерева, идущие ступеньками от воды, я никогда бы не нашел следов его жилища.

К вечеру мы вышли в реку. Лес по левому берегу стоял все такой же зеленый, и в гладкое зеркало реки смотрелись белые стволы каепутовых деревьев. Я нырнул, выкупался. Отец ни одним словом не поторопил меня. Он сидел неподвижно, уйдя в свои мысли, уставившись на бегущую воду. Его неожиданная задумчивость заразила и меня. Несколько дней мы с таким нетерпением ждали возвращения домой, а теперь, когда дом был уже совсем близко, мне вдруг захотелось, чтобы время приостановилось. Может, это была инстинктивная боязнь возможного несчастья, случившегося с близкими, и желание отдалить страшную минуту.