— Оставь ее!

— Хозяин, пожалейте нас…

Помещик взвизгнул от злости и принялся избивать Тяна палкой. Тян пытался было закрыть собой тело невесты и упал под ударами на землю. Но он успел выхватить из-за пояса косарь и обернулся к помещику. Тот с криком побежал к дому.

Тян метнул косарь ему вслед и, подняв невесту на руки, бросился бежать.

Затрещали колотушки и барабаны. Не успел Тян отбежать и ста метров, как его уже схватили. Косарь оставил длинный след на руке помещика. На Тяна одели колодки, избили до полусмерти и приговорили к двадцати годам каторги. Через шесть лет он бежал, забрал свою невесту; они сели на лодку и уехали подальше от этих мест. Они сменили имена и долго скитались в разных краях. Им пришлось испробовать много занятий: они ставили большие глубинные сети, охотились на крокодилов на широком Меконге, собирали арек[24] и кокосы в Бенче, где пальм так много и они растут так густо, что под ними можно пройти целый день и на тебя не упадет ни одного луча солнца. Они батрачили на плодородных землях в Баклиеу на тех, у кого дома буквально ломились от богатства. На полях, обработанных их руками, сплошной стеной, до горизонта, стоял золотой рис, а у них его не было даже на похлебку.

Когда родился Ко, на семью снова посыпались несчастья. Деревенские богатеи, польстившись на красоту жены Тяна, распустили слух, что он коммунист, и хотели отправить его гнить на Пуло-Кондор[25]. Но добрые люди успели предупредить Тяна, и он, посадив жену и сына в лодку, уехал подальше от этих мест.

— Лучше жить в лесу, — плача, говорила его жена.

И каждый день все глубже в чащу джунглей уходила старая дырявая лодка, на которой было все их богатство — серый пес, косарь да несколько корзин с рисовой рассадой…

Они выбрали самое высокое дерево в округе как ориентир для лодки и поставили под ним хижину. Подняли поле, научились многим лесным промыслам. Теперь они жили среди тумана и душных испарений. Но зато здесь они были свободны.

Обо всем этом я постепенно узнавал из отрывочных рассказов моей приемной матери. Они как будто приподнимали завесу времени, и все события и люди отчетливо вставали перед моими глазами.

— Оставайся с нами. Правда, мы бедны, у нас ничего нет. Но, бог даст, твоя жизнь не будет такой тяжелой, как наша, — как-то раз грустно сказала мне она.

Слезы побежали по моему лицу, но я даже не сознавал, что плачу.

— Нужно выгнать колонизаторов и уничтожить жестоких помещиков, тогда кончатся все страдания. Сейчас не то, что раньше. Ведь мы уже добились независимости. А бог нам не поможет, что к нему взывать! — в запальчивости воскликнул я.

Она с испугом и удивлением смотрела на меня. Потом улыбнулась и вытерла с моих щек слезы. Поняла ли она, что я хотел сказать? Ведь я говорил так сбивчиво и путано, торопясь выразить все, что бурлило во мне.

Моя приемная мать знала множество разных сказок и историй и, кроме того, могла рассказать о любом из промыслов, каким занимаются рыбаки и охотники в Намбо. Правда, она была очень суеверна, и в рассказах ее было много «чудес», но зато ее всегда было очень интересно слушать. Я частенько приставал к ней с просьбами что нибудь рассказать.

Ко был так же суеверен, как и она. А как он боялся привидений и злых духов! Если мама принималась за свои рассказы вечером, Ко сидел съежившись от страха и то и дело вздрагивал, испуганно оглядывался и прижимался к ней.

Мой приемный отец был человек очень спокойный и молчаливый. Он никогда не мешал маминым рассказам и мог часами молча плести веревки из рами[26] или вытачивать рыболовные крючки, не выпуская изо рта своей удивительной трубки, сделанной, как я теперь уже знал, из корня лесного перца.

Каких только историй не знала приемная мама! Начиная от сказок об усатом соме, историй о призраках и утопленниках до рассказов про охоту на косуль, обезьян и крокодилов. Страшнее всего мне казались истории про тигра-призрака и крокодила-призрака; после них, говоря по правде, было страшновато вечером выйти из дома.

Ко все это уже слышал много раз. Он только и ждал, когда мать пропустит что-нибудь, и спешил поправить ее, бросая на меня гордые взгляды. «Вот видишь, — как будто хотел сказать он, — сама мама не помнит так хорошо, как я. Тебе еще многому у меня нужно поучиться!» Этот дочерна загорелый мальчик с длинной шеей, как у настоящего аиста[27], частенько важничал и задирал нос. Я, правда, всегда делал вид, что не очень-то считаюсь с его достоинствами, но на самом деле понимал, что он знает и умеет намного больше меня. Это он научил меня ставить силки на птиц, учил повадкам зверей, это он показал все тропки в лесу.

— Отец! Позволь нам с Аном сегодня ночью поудить змей! — как-то раз неожиданно попросил он.

Мой приемный отец за день до этого сильно уколол ногу об острый плавник рыбы нгат. Теперь нога распухла, как колода, и он не мог ходить.

— Как же вы без меня? Ведь Ан еще ничего не умеет, а тебе одному не справиться. Давай-ка лучше в другой раз.

— Справится! — вмешалась мать. — Ты все еще думаешь, что он маленький. Вот и посмотришь, как он — сможет или нет без тебя.

Мы с Ко переглянулись и тут же, не теряя времени, отправились за приманкой для змей. Лоук тоже увязался за нами. Мы пошли к реке и у кромки воды стали ловить золотистых бычков-прыгунов, выброшенных волнами. Эти маленькие рыбки с выпуклыми, как шары, глазами, завидев нас, парусом распускали на спине радужные плавники и, подпрыгнув, летели в воду. Они умели и плавать, и летать, и прыгать по берегу, как лягушки. После долгих стараний нам с Ко удалось набрать примерно с десяток этих рыбок, да Луок еще поймал штук шесть.

Отец сидел на деревянной колоде у очага и следил, как Ко готовит приманку. Не знаю, старался ли Ко оправдать слова матери, или он хотел похвастаться передо мной, но сегодня у него все получалось особенно быстро и ловко. Взяв рыбину, он быстро разжимал ей рот, засовывая туда горошину дикого перца, откладывал в сторону и принимался за следующую.

— Теперь нужно, чтоб их прихватило огнем, — сказал он, когда у каждой рыбины уже была во рту горошина.

— Как это — прихватило?

— Очень просто: проколоть щепкой брюхо да положить на угли, только и всего! Даже этого не знает!

Он схватил острую щепку, проколол рыбе брюхо и подал так мне. Я положил золотистую рыбку на угли, она еще шире раскрыла рот и изогнулась. Из раскрытого рта, шипя, закапал жир.

— Как вкусно пахнет! — сказал я и проглотил слюну.

Ко расхохотался.

— Раз тебе понравилось, так змеям и подавно!

— Да, на такую приманку очень хорошо берет. Сегодня штук шесть-семь обязательно поймаете. Можно еще на другую приманку — на живых лягушек — ловить, но это хуже: живая лягушка, завидев воду, к ней тянется и начинает барахтаться там. На нее сразу рыба-змея приплывает, тут уж, считай, пропала твоя приманка!..

Мой приемный отец раскуривал трубку, его глаза весело поблескивали за дымом.

— Ан, — шутливо продолжал он, — ты сегодня первый раз выходишь, так смотри же, с пустыми руками не возвращайся!

Он пододвинул к себе корзинку с веревками из рами, перебрал их, рассмотрел каждую и закрутил потуже. Потом взял крючки и стал напильником заострять те из них, которые успели уже притупиться.

— Зачем ты так плотно закручиваешь веревки? — спросил я его.

— Не рассказывай ему, отец, не рассказывай, — хихикал Ко. — А то он вечно хвалится, что все знает из книжек!

Отец легонько шлепнул Ко по лбу.

— Раз спрашивает, значит, нужно объяснить.

Он взял большой пучок веревок. В этом пучке было штук сорок или пятьдесят отдельных веревок длиной примерно около метра каждая. Отец связал их все вместе на одном конце и на другом и к одному из концов привязал острый стальной крючок. Затем он обернул эти веревки вокруг своей руки, как будто это змея обвилась, и стал объяснять: