— Дядя Хюинь Тан! — радостно закричал я.
Он привстал и удивленно посмотрел на меня.
— Откуда ты меня знаешь?
— Помните, вы вместе с пропагандистом Шау заходили в харчевню у Трех Каналов, вы еще ждали лодку со связным и встретили тогда своего старого друга? А я был в этой харчевне подавальщиком!
При этих моих словах партизаны весело зашумели. Кто-то подбросил хвороста, и меня позвали поближе к очагу. Не успел я еще протянуть к огню руки, как передо мной поставили миску с рисом и двумя большими кусками той самой рыбы, запах которой я услышал еще в лесу. Я забыл даже сказать «спасибо», схватил миску и стал жадно глотать не разжевывая. Луок тоже получил свою долю и, виляя хвостом, чавкал рядом со мной. Я видел обращенные ко мне, сияющие и щурившиеся от дыма, поднимавшегося из окуривателя, глаза партизан. Тут я вспомнил о подарке, который передала партизанам мама. Я по глупости забыл его в кармане куртки, и теперь он, наверно, весь намок… Давясь, я проглотил остатки риса и вышел к пруду. Сполоснув в нем миску, я вынул из кармана сохнущей на ветке куртки сверточек в газетной бумаге и понес в хижину:
— Это… это мама вам посылает!
Я разжал пальцы и протянул на ладони мокрый сверточек Хюинь Тану.
Отец, наблюдавший, как один из партизан чистит ружье, при этих словах поднял голову.
— Выходит, это мать тебя сюда отправила? — удивился он и развел руками, словно призывая всех в свидетели. — Ничего не понимаю! Ведь никому даже словом не обмолвился!
Хюинь Тан между тем осторожно развернул мокрую бумагу и поднял вверх нитки и иголку, показывая всем:
— Вот что нам прислали!
Партизаны весело засмеялись. Хюинь Тан повернулся к моему отцу:
— Хозяйственная женщина! Понимает, что мы совсем оборвались, и посылает нам самые необходимые сейчас предметы!
Учитель Бай, отмахиваясь от комаров пальмовым листом, улыбнулся.
— Люди знают, что мы здесь, а ведь никто из нас им не говорил! Значит, лес не может укрыть нашу хижину…
— От глаз врага укрывает, — засмеялся Хюинь Тан, — а от своих чего же прятаться!
— Верно, — кивнул учитель, — все знают, что партизаны здесь, а враг этого не знает… Только народ может обеспечить нам победу!
— Верно учитель сказал! — наперебой заговорили вокруг партизаны.
Один из партизан, расхаживающий по двору, тихо и грустно запел:
Нависла над страной беда,
Поднялись все деревни, города,
Готов уж к бою милый отчий край…
Слова постепенно стихли и погасли в ночи. Голос неожиданно стал бодрым:
Смиренье иль отпор?
Сраженье иль позор?
— Какое еще там «смиренье», конечно, отпор! — вдруг возмутился старый дровосек. — Наша земля? Наша! Они ее отнять хотят, а мы еще «смиряться» должны? Не выйдет!
Я не отрывал взгляда от языков пламени, лижущих хворост, и не смотрел на старого дровосека. Но и не глядя я знал, что он вскочил и в запальчивости машет рукой, так сильно, что трясется его редкая бороденка. Взволнованный, полный прорвавшегося чувства, совсем другой голос напомнил мне его тогда в нашей хижине — жалко сгорбившегося, растерянного и грустного, и его смущенный смех.
Глава XX
В БОЕВОЙ ПУТЬ
— «Намбо — кровь от крови, плоть от плоти Вьетнама! Реки могут обмелеть, горы могут сгладиться, но эта истина никогда не изменится!» Президент Хо Ши Мин торжественно провозгласил это перед всем миром. Так думаем и мы с вами, сограждане. — Учитель Бай, сказав это, замолчал и посмотрел на знамя.
Вокруг стояла такая глубокая тишина, что было слышно, как стучит сердце у стоящего рядом. Ее неожиданно нарушили рыдания какой-то женщины, и сразу же то тут, то там раздались всхлипывания. Женщины, прячась за спинами друг друга, тайком утирали слезы. На высоком шесте развевалось красное знамя с золотой звездой, опаленное с одного уголка и прорванное в нескольких местах пулями. На нем играли блики костра.
Самый сильный боец обеими руками держал древко знамени отряда. По одну сторону от него стоял я, а по другую еще один мальчик, как и я, зачисленный в отряд связным. Мы оба доходили только до плеча бойцу, державшему знамя. За нами шеренгой стояли остальные партизаны. Все происходило на опушке леса, недалеко от берега реки. Вокруг полукругом стояли крестьяне, пришедшие из окрестных деревень. Сегодня многих местных жителей принимали в партизанский отряд. Мой отец и еще несколько человек, родственники которых уходили с отрядом, стояли на почетном месте у костра, рядом с алтарем родины, заботливо украшенным красными лесными цветами и большим портретом Хо Ши Мина.
Праздник начался, как только стемнело. Приветствовали знамя, пели гимн, военный представитель сказал речь о значении образования местного партизанского отряда, потом выступали с наказами, и наконец слово взял учитель Бай.
Он говорил о преступлениях агрессоров, о тех, кто сеет кругом несчастья. Он отчеканивал каждое слово и подкреплял свою речь примерами; он говорил о том, почему мы непременно победим, несмотря на то что противник в военном отношении намного сильнее нас; говорил о необходимости партизанских действий на мысе Камау. Учитель говорил спокойно, не торопясь, не повышая голоса, как человек, который твердо уверен в своих словах… Много раз его прерывали одобрительные крики и аплодисменты. Когда учитель заговорил о Хо Ши Мине, о народе Севера, который всеми своими помыслами с нами, южанами, стало необычайно тихо. Все повернулись к портрету Хо Ши Мина.
Я стал по стойке «смирно», сердце мое громко стучало. Все вокруг меня тонуло в красных отблесках пламени. В тишине было слышно, как потрескивает хворост и где-то далеко-далеко за лесом стучатся о берег волны реки…
Тишину неожиданно нарушило нерешительное покашливание моего отца. Я покосился и встретился с его взглядом. Дрожащими руками он одернул рубашку и вышел на середину. Все с удивлением смотрели на него. Не обращая ни на кого внимания, он подошел к алтарю родины и поклонился.
— Уважаемые командиры и бойцы! Я, Нгуен Ван Тян, шестидесяти одного года от роду, прошу вас выслушать меня…
Что это он вдруг? Я удивился и с опаской прислушался. Теперь уже все повернулись к нему. А Хюинь Тан, командир партизанского отряда, стал перед ним навытяжку.
— Мальчик Нгуен Ван Ан, пятнадцати лет, сегодня удостоен чести стоять под знаменем… — Отец показал на меня пальцем. — Хотя он мой приемный сын…
«Что же такое, — растерянно подумал я, — почему вдруг он так не к месту о родстве заговорил, точно его кто-то за язык дергает?!»
А отец между тем с такой гордостью на меня поглядывал, точно говорил: «Ну, как я начал, неплохо, а?» Я готов был сквозь землю от стыда провалиться. А тут еще эта новая рубаха и брюки, которые сшила мне мама: они были велики и болтались на мне, и мне казалось, что теперь-то каждый это заметит. В довершение ко всему большущий комар уселся на левую щеку, и она уже вся горела. Как я ни хлопал ресницами и не двигал мышцами лица, он не улетал, и я чувствовал, что он вот-вот опять укусит. «Ладно, — думал я, — кусай сколько влезет, вот все кончится, уж тогда я с тобой рассчитаюсь…» Лоб у меня весь покрылся крупными каплями пота, щека судорожно вздрагивала.
— Посмотри на мальчишку, сейчас заплачет! — послышался шепот слева.
— Да его просто комар кусает! — узнал я голос старого углежога.
Отец все еще смотрел на меня. Наверно, он увидел злосчастного комара или услышал шепот, во всяком случае он подошел ко мне и как ни в чем не бывало прихлопнул комара и смахнул со щеки.
Вокруг поднялся хохот. Хюинь Тан и тот не мог сдержаться. Учитель Бай тоже улыбнулся. У меня от стыда подкашивались ноги, но я изо всех сил старался стоять навытяжку, и это вызвало еще больший смех. Теперь смеялся даже отец. Наконец учитель поднял руку, призывая к порядку, и смех утих.
