— Мама, где отец? Ушел уже?

— Ушел, — ответила мама. — Зачем он тебе? Только что он был дома, надо было вовремя спрашивать, а не лететь сломя голову.

— Он не сказал, куда пошел?

— Как будто ты его не знаешь! Конечно, нет, — невесело сказала мама.

Я отвязал Луока.

— Мама, — подошел я к ней, — я пойду за ним, посмотрю, куда он ходит.

— Ты что?! — испугалась она. — Да ведь тебе попадет, если он увидит! Пусть ходит куда хочет, чего за ним идти? Он даже мне ничего не говорит…

— А я знаю, куда он пошел…

— Куда же?

— В лес, к партизанам! — Я наклонился к ней поближе и шепотом сказал: — Разве ты не видела, сколько он взял с собой риса?

Она отшатнулась, испуганно глядя на меня:

— Кто тебе сказал?

— Никто не говорил, я сам догадался!

— Так оно и есть. Я тоже это подозревала, с тех самых пор как он принес вам этот красный плод. Мне в деревне говорили, что в наших лесах есть партизаны. Говорят, они такие оборванные… Смотри только не рассказывай никому.

— Конечно! Ладно, пойду разбужу Ко, пойдем вместе.

— Не надо! — удержала она меня за руку. — Не надо. Лучше иди один. Луок будет с тобой, этого достаточно. Ты ведь знаешь Ко, он такой болтливый!

Она быстро прошла в дом, нашла в рабочей корзинке иглу и несколько мотков ниток, завернула все в клочок газетной бумаги и сунула мне в карман.

— Дом у нас бедный, ничего нет… Встретишь их, скажи, что это им от меня подарок… Будь осторожен, сынок.

Я кивнул, позвал Луока и отправился в лес. Мы шли по следам отца, которые еще отчетливо были видны в болотистой грязи.

Километра через два следы пропали на берегу одной из проток. Кругом было много других следов, которые оставляли здесь ловцы креветок и крабов, но все они за время отлива покрылись тонким слоем ила, и их легко можно было отличить от свежих следов моего отца. Я спустился прямо в несущую ил воду и пошел навстречу мутному, грязному потоку. Луок заскулил сначала, как будто хотел позвать меня назад, но потом тоже прыгнул в воду и пошел со мной рядом. Чем глубже в лес, тем уже становилась протока. Иногда сверху все было закрыто густым слоем листвы, таким плотным, что он не давал просочиться даже тоненькому лучику света и вода казалась совсем черной. Я не обращал ни на что внимания и упорно шел вперед.

Примерно через полчаса ходьбы протока обмелела, но никаких следов недавно прошедшего здесь человека нигде не было видно. С берега над протокой нависали воздушные корни мангровых деревьев, и я подумал, что отец мог выбраться на берег по ним. Луок очень некстати замахал хвостом и обрызгал мне все лицо грязью. Он тут же забрался на один из корней и оттуда оглядывался на меня. Я уцепился за этот корень и забрался на дерево. Внизу под ногами уходили в жидкую, илистую грязь изогнутые темные корни мангров. Луок был уже под деревом на твердой земле и, кажется, готовился залаять. Я тихо позвал его, и он успокоился. Внизу не было видно никаких следов. Но ведь отец не птица, чтобы вспорхнуть и улететь! Оставалось предположить одно — он шел по торчащим высоко над землей, переплетающимся друг с другом корням мангровых деревьев. Я сразу же принялся тщательно осматривать один за другим корни вокруг и уже через минуту нашел на одном из них свежесодранные царапины. Значит, я наконец напал на ту дорогу, по которой недавно прошел отец.

Я долго пробирался от одного дерева к другому по этим воздушным корням, выступающим примерно на высоте человеческого роста над землей. Дорогу мне указывали свежие зеленые следы содранной коры.

Темнота в лесу наступает особенно быстро. Следы на коре скоро стали трудноразличимыми, а потом и совсем не видны. Я уселся верхом на один из корней и, опершись спиной о ствол, уныло смотрел, как все кругом погружается в темноту. Только теперь я почувствовал, как я устал; мне казалось, что я не смогу шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Большая черная птица с изогнутым клювом и белой опушкой на концах крыльев с шумом пронеслась у меня над самой головой и исчезла в темноте с громким криком, разорвавшим тишину. Я вздрогнул и тут же почему-то подумал об ужасном гигантском варане.

После многих попыток мне удалось наконец залезть на одно из самых высоких деревьев. Но надежда где-нибудь увидеть поднимающийся дымок и узнать, где люди, тут же исчезла, потому что солнце уже зашло и ночь начинала спускаться на верхушки деревьев. Ну что же, зато тем легче будет мне заметить огонь от костра, и вообще нечего трусить: со мной верный Луок, подумал я. Это меня сразу приободрило. Я стал напряженно вглядываться в темноту леса. Не помню, сколько времени так прошло. Комары искусали мне все лицо и тело. Иногда мне начинало казаться, что я ослеп, оттого что долго вглядывался в темноту. Луок ждал под деревом и изредка тихонько рычал, то ли желая дать мне знать, что он здесь, то ли отпугивая подкравшуюся лису или какого-нибудь другого мелкого лесного зверя.

Между тем поднялся ветер, и ночной лес глухо зашумел. Запахло илом и мхами, облепившими стволы деревьев. И вдруг, когда я уже больше не надеялся ни на слух, ни на зрение, обоняние подсказало мне, что человеческое жилье поблизости. Порывы ветра донесли до меня запах дыма и разогреваемой сушеной рыбы. Тут я вспомнил, что давно ничего не ел, и сразу же ощутил мучительный голод. Я соскользнул по стволу вниз, неловко задев при этом Луока, и пошел на запах дыма. Луок был впереди, он-то меня и вел. Я то и дело спотыкался о корни и падал, а он тут же подбегал, хватал меня за одежду и снова бежал вперед.

Так мы шаг за шагом пробирались по темному лесу. Шли мы очень долго, и вдруг за деревьями, как маленькое солнце, мелькнул огонь, который я так долго искал. Луок чуть не бросился с лаем вперед, я еле успел схватить его и удержать. Огонь с каждой минутой был виден все лучше. Я уже разглядел даже, что это горит печурка в небольшой хижине на сваях. Илистая грязь стала мельче, и наконец я почувствовал под ногами твердую землю, поросшую травой. Неожиданно Луок вырвался из моих рук и громко залаял. Одновременно в темноте раздалось грозное «стой!», и щелкнул затвор.

— Стой! Кто идет? — еще более сердито крикнул другой голос.

— Свой, свой! — испуганно закричал я и выпалил одним духом: — Ан, сын Тяна из деревни Ла. Я ищу отца!

На сваях раздался топот ног, и свет фонарика ударил мне прямо в лицо. Я зажмурился и отвернулся.

— Есть еще кто с тобой? — спросил голос из темноты.

Я не успел ответить, как вдруг услышал голос отца, воскликнувший:

— Господи! И правда, мой сын, — сказал он кому-то, наверно, тому, кто держал фонарик. — За мной следом, видно, пробрался. Ну что за парень!

— Подойди сюда! — велел мне голос из темноты и посветил фонариком дорогу.

Голос показался мне знакомым, я как будто его уже где-то слышал.

Отец с коптилкой в руках, сделанной из бутылки, подбежал ко мне и дал подзатыльник.

— Кто тебе велел сюда соваться? Вот матери скажу, чтоб задала тебе трепку! Ладно, пойди-ка, вон там налево пруд, вымойся. А то, глядя на тебя, можно подумать, что по грязи на брюхе ползал.

Я снял с себя все и, кое-как простирнув, развесил на ветках, а потом быстро искупался сам. Луок тоже прыгнул ко мне и шлепал по воде рядом, прося, чтоб я смыл с него грязь. Парень, стоявший на берегу пруда рядом с отцом, — судя по голосу, очень молодой — спросил у отца, как я мог узнать, где он находится.

— Ничего не понимаю… — ответил отец. — И что за мальчишка такой!

Парень подал мне свернутую чистую одежду, сказав, чтоб я надел ее, хотя она и будет мне «не по росту, да и некрасивая».

Я, конечно, утонул в широченных, грубых от соленой воды и от множества покрывающих заплат рубахе и брюках.

Когда я вошел в партизанскую хижину, я увидел там знакомые лица — учителя Бая и старого дровосека. Мужчина с фонариком, одетый в рваную крестьянскую куртку, с худощавым лицом, обросшим многодневной щетиной, который сейчас сидел на плетеной лежанке, тоже показался мне очень знакомым, но я никак не мог вспомнить, где я его видел и у кого встречал эту манеру быстро говорить. В моей памяти промелькнула целая вереница лиц — веселый парень из отряда самообороны, раненые в храме, и вдруг выплыло худощавое, смеющееся лицо человека, сидящего в харчевне Толстухи. Высокая фигура, зеленая куртка, широкий кожаный пояс, наган на бедре…