— Скорей, Ан! К птичьему базару подъезжаем!

Я выбрался из-под навеса, плеснул в лицо водой. Над черной, неровной, как пила, полоской леса у поворота реки поднимались розоватые облака, и оттуда навстречу нам летели стаи птиц, кажущиеся отсюда скоплением бисерно-мелких черных точек. Немного погодя стал слышен шум их крыльев, и все небо в той стороне потемнело от птиц. С каждой минутой становились все слышнее их возбужденные крики, и ветер уже принес тяжелый зловонный запах.

Птицы садились, густо облепляя ветки деревьев и финиковых пальм, с которых облетели почти все листья. Чирки стояли на гнездах, широко раскинув крылья, как бронзовые танцовщицы, изогнувшие в танце руки. Марабу с плешивыми, покрытыми редким пухом головками, похожие на старых бонз в серых одеждах, вобрав шеи, задумчиво смотрели вниз на землю. Много других неизвестных мне больших птиц сидели на ветках, сгибавшихся под их тяжестью.

Неподалеку над водой поднял голову баклан. Когда наша лодка подошла поближе, баклан тут же нырнул и исчез, и через мгновение мы увидели, как он показался уже у самого берега, неся в клюве извивающуюся креветку. Мы с Ко не могли оторвать глаз от птичьего базара. Нам обоим очень хотелось задержаться здесь хотя бы на денек. А птицы всё летели и летели, их становилось все больше и больше.

Кроме тех, каких мы уже видели на рынке Солнца, здесь было множество других, которых я видел впервые. Они сидели низко на ветках, и, стоя под деревом, можно было рукой дотянуться до гнезда и вынуть оттуда яйца.

Я присел на борт лодки и крикнул отцу:

— Давай остановимся здесь, половим птиц!

— У птичьего базара есть свой хозяин. Чужое брать нельзя!

— Какой хозяин? Ведь этих птиц кормить не надо. Птица летает в небе, а рыба плавает в воде. Это ничейное, значит, кто поймает, того и будет!

— Верно, кормить не надо, но на чьей земле они гнездятся, тот им и хозяин. Он платит за нее налог, как и за поле![53]

Вдалеке показалось несколько человек с корзинами на палках. Бамбуковыми шестами с железным крюком на конце эти люди цепляли за шеи птенцов и бросали их в корзины.

От крика птиц мы не слышали друг друга. И долго, еще километра три, нам виден был берег с птицами, белевшими на склоненных к воде высоких деревьях.

Если бы нужно было найти обратную дорогу к тем селениям или рынкам, мимо которых мы проехали всего каких-нибудь дней пять-шесть назад, я бы не смог это сделать. Дорога тут трудно запоминалась, даже если ты по ней только что проехал. С виду все места были похожи одно на другое. Чем ближе мы продвигались к мысу Камау, тем теснее, сплошной паутиной, переплетались реки и речушки, протоки и рукава, каналы и канальчики. Над нами было голубое небо, внизу голубая вода, а кругом сплошные зеленые заросли. Беспрерывный шепот вечнозеленого леса, шепот волн, несущихся с востока, с Южно-Китайского моря, и с запада, с Сиамского залива, вместе с дыханием соленого ветра — весь этот нескончаемый монотонный шум усыплял слух, а однообразные зеленые картины постепенно притупляли зрение.

Оставив позади себя Седьмую реку, мы спустились вниз по течению. Здесь реки и земли называли по их особенностям. Протоку Весла так прозвали потому, что вокруг росли растения с круглыми и мягкими стеблями и единственным листом наверху, похожим по форме на маленькое весло, а над Москитовым каналом, например, всегда кружилось несметное множество москитов, мелких, как кунжутное семя; они летели за лодкой маленькими облачками, кусались, и место укуса сразу начинало нестерпимо чесаться и покрывалось гнойными пузырьками. Крабов канал так звался из-за того, что там все деревья внизу были густо облеплены мелкими красными крабами. Из этих крабов — гибрида морской креветки с крабом — делают вкусный соус, мелко нарубив их мясо и смешав с чесноком и перцем. Про Намкан, Пятистенок, рассказывают, что на берегу этой реки когда-то стояла одна только маленькая хижина-пятистенка из бамбука, в которой жили углежоги. А название самого мыса Камау — это искаженное кхмерское «тыккхомау», то есть «черная вода».

Наша лодка прошла через Москитов канал в реку Большие ворота и по ней спустилась к Намкану. Широкие воды Намкана, шумя как водопад, бегут прямо в море, темными стаями резвятся в них касатки, неожиданно появляясь среди белых пенных гребней.

Река здесь стала совсем широкой, шире километра, и по обоим берегам ее тянулась бесконечная стена мангрового леса. Верхушки мангров шли ступенями, по возрасту, один ярус над другим, и из тумана и утренней дымки появлялись полосы всех оттенков зеленого — сначала светло-зеленый цвет рисовой рассады, потом цвет зелени мха, затем бутылочный…

Прямо у берега реки шумел веселый рынок, типичный для лесного края, близкого к морю. Маленький городок звался так же, как и река, — Намкан. Бесхитростные строения из пальмовых листьев, какие возводили еще в старину, здесь стояли рядом с современными двухэтажными кирпичными домами. На берегу были сложены высокие штабеля бревен, а на реке качался целый лес мачт рыбачьих, торговых и транспортных лодок.

Намкан, щеголяя своим многолюдьем и богатством, горделиво стоял на самой южной оконечности страны. Он славился еще и тем, что местные углежоги делали самый лучший уголь на всем юге. Далеко по реке шли торговые пристани, дома-поплавки выступали над водой целой улицей, и из них по ночам падал на воду мигающий свет фонарей. Здесь можно было поставить лодку, зайти и съесть жаркое, какое-нибудь китайское блюдо или мясо диких зверей, приготовленное по местным рецептам. Здесь можно было также купить все, начиная от иголки и нитки до готовой одежды или дорогого ювелирного украшения, причем для этого не приходилось даже выходить из лодки. Девушки-китаянки продавали с лотков всякую мелочь, индонезийцы торговали тканями, старухи камбоджийки — вином. Разноязыкий говор, красочные национальные одежды — все это придавало Намкану неповторимую яркость и оригинальность, выделявшую его среди всех остальных городков и селений лесного края мыса Камау.

— Давай остановимся здесь, — глядя на берег, сказала мама отцу, который, сидя на носу лодки, неторопливо набивал трубку.

Он посмотрел, прищурившись, на нас с Ко:

— Ну, а вы как: здесь хотите остаться или дальше поедем?

Его шутливый и мягкий голос и особенно прячущаяся в уголках глаз усмешка насторожили нас, и мы оба смущенно засмеялись, не зная, что ответить.

— Нет, здесь оставаться я не намерен, — неожиданно решительно сказал он и, кашлянув, посмотрел на мать.

— Ты что, в море жить собрался? — спросила она.

Как будто не обратив внимания на ее недовольство и не заметив наших удивленных глаз, хотя он прекрасно знал, что мы очень устали за долгую дорогу и только и ждем минуты, чтобы опустить весла и прыгнуть на твердую землю, отец неторопливо зажег трубку и сделал несколько длинных затяжек.

— Останемся поблизости, но не здесь.

— Но ведь тут веселее, отец! — Ко вытягивал шею, разглядывая все, что творилось на берегу. — Здесь так много народу… А мы, куда же мы поедем?

— Разве я торговец, чтоб на рынке жить? — не то в шутку, не то всерьез сказал отец.

— А покупать что-нибудь будем? — спросила мама.

— Не торопись. Сначала найдем место, где дом поставить. Но если хочешь, чтоб мальчишки пошли на рынок прогулялись, то можем немного и задержаться!

— Ладно, в другой раз…

Раз мама не стала спорить, значит, доводы отца она сочла справедливыми. И мы не стали даже останавливаться здесь, а поехали дальше и только через несколько часов пристали возле бедной деревеньки, разбросавшей свои дома вдоль неширокого канала и спиной упиравшейся в лес.

Углежоги нарубили бревен, сплели из пальмовых листьев крышу и построили нам маленькую хижину. Теперь каждый день отец, взяв топор, уходил с дровосеками за хворостом для печей углежогов, а мама ходила собирать маленьких красных крабов и делала из них соус. Мы с Ко, забрав Луока, вместе с деревенскими ребятами отправлялись в лес охотиться на камышовых котов и варанов. Частенько, идя гуськом по тропе дровосеков, мы доходили до самой реки и спускались на отмель собрать крабов и съедобных ракушек, а то и просто поиграть. Потом мы бежали в воду и подолгу ныряли и плавали. Во время отлива в мелких прозрачных лужицах здесь задерживалась морская рыба всевозможных форм и красок. Мелкую рыбешку мы, когда нам надоедало играть, переносили в воду, а крупных съедобных рыб забирали с собой, нанизывая в связку.