К вечеру поднялся сильный ветер. В набухших, чернеющих с каждой минутой тучах, точно вот-вот собиравшихся опуститься на верхушки деревьев, гремели раскаты грома. Крупные, тяжелые капли забарабанили было по крыше из листьев, но скоро перестали.

Ба Нгу, стоя в дверях харчевни, смотрел на сполохи молний.

— Эй, дождь! — дурашливо крикнул он. — Хочешь лить, так лей, не томи понапрасну!

— Если будут большие дожди, так враг к нам не сунется, верно? — подошла к нему, переваливаясь словно утка, Толстуха.

— Само собой, в дождь они наступать не могут. Где им, ведь земля у нас скользкая — тут недолго и шею сломать!

Я помыл посуду, убрал в харчевне и тоже вышел к ним. Вдруг с канала чей-то голос крикнул:

— Эй, хозяйка, не осталось ли у вас чего-нибудь поесть?

— Это пропагандист Шау, — шепнул Ба Нгу Толстухе.

— Пойди разожги огонь! Мал еще, а туда же, все слушает! — тут же приказала мне хозяйка и крикнула в темноту: — Осталось, осталось, досыта накормлю!

Я разжигал огонь в кухне и то и дело выглядывал наружу. Лодка причалила: слышно было, как стукнули весла. Толстуха вбежала в харчевню и метелкой из перьев торопливо обмахнула стол. Наверное, кто-то богатый, решил я. За дверью раздалось почтительное покашливание Ба Нгу, и, уклоняясь от падавших с крыши капель, вошел пропагандист Шау, обливающийся потом под тяжестью большого мешка с какими-то рулонами бумаги, который он тут же тяжело опустил на стол. Неловко держа перед собой огромный рюкзак, весь забрызганный грязью и обвязанный веревками, вошел Ба Нгу. Он осторожно положил рюкзак на бамбуковую лежанку рядом с дверью в кухню.

Последним вошел высокий молодой мужчина, лет двадцати семи, в военной форме; на широком кожаном поясе висел наган. В одной руке он держал снятые матерчатые туфли, в другой кепку.

— Это Хюинь Тан, специальный уполномоченный Ставки! Только что прибыл к нам из восточного Намбо, — представил его Толстухе пропагандист Шау.

Толстуха поклонилась и что-то пробормотала, приветливо глядя на гостя. Он дружелюбно улыбнулся ей и сразу же пожаловался:

— Прямо живот подвело от голода! Не найдется ли у вас чем заморить червячка?

— Лапша есть… — вмешался Ба Нгу. — Можно сделать с мясом. Да и к вину закуска есть — клешни креветок. Верно, хозяйка? Только вот само вино-то сегодня невкусное!

— Как же, как же, все найдется, — поспешно закивала Толстуха. — Уж я постараюсь, мигом все приготовлю! Сейчас пойду еще курицу поймаю.

Пропагандист Шау, вытирая со лба пот, проглотил голодную слюну.

— Что ни дадите, все хорошо. Лишь бы только поскорее!

Ба Нгу помог Толстухе заварить чай и позвал всех к столу.

Пропагандист Шау попросил меня сделать из лапши клейстер. Потом вынул из мешка один рулон, взял из него два широких прямоугольных листа, расстелил на столе и велел мне намазать их клейстером.

— Что это, новые лозунги? — полюбопытствовал Ба Нгу.

— Да, только что получил. Подставьте мне, пожалуйста, стул — я приклею их на стену.

Забравшись на стул, он примерил, выровнял лист и приклеил к стене, потом то же самое проделал со вторым. Я светил ему лампой, вглядываясь в четко отпечатанные строчки. Такие лозунги я часто встречал на дорогах.

«Независимость или смерть!»

«Вьетнам для вьетнамцев!»

Он развернул еще один небольшой лист с красными буквами, пахнувшими свежей типографской краской, и повесил его перед столом. Ба Нгу прочитал по складам первую строчку:

«Ни од-но-го сол-да-та вра-гу!»

Он сразу посерьезнел и так же по слогам стал читать дальше. Красные строчки казались словами клятвы, написанными кровью.

У кого есть нож, пусть вооружится ножом; у кого кинжал — пусть вооружится кинжалом. Каждый гражданин — солдат, каждый метр земли — окоп. Будем готовы отдать жизнь за независимость родины!»

Ба Нгу подошел к стене, снял с гвоздя свою черную рубашку, несколько раз встряхнул ее, надел и старательно застегнул на все пуговицы. Он долго смотрел на красные строчки лозунгов, обеими руками разглаживая смявшуюся рубашку, которую давно уже не надевал. В глазах его была тревога. Враги продолжали наступать, и было ясно, что через какую-нибудь неделю они уже будут здесь.

— Будешь ты помогать мне или нет, что стоишь там как приклеенный? — раздраженно крикнула из кухни хозяйка.

Я вздрогнул от неожиданности и так поспешно бросился к ней, что чуть не упал, споткнувшись о порог. Ба Нгу, против обыкновения, не стал помогать нам. Он вышел и долго курил у дверей, а потом куда-то исчез.

Хюинь Тан и Шау быстро управились с ужином. Наевшись, Хюинь Тан встал:

— С самого утра гребли не останавливаясь, ни крошечки во рту не было. Ну и вкусная у вас лапша! Кажется, еще столько бы съел!

Толстуха стояла у стола, сложив на животе руки и довольно улыбаясь.

— Когда примерно приходит связной из Тхойбиня? — спросил у нее пропагандист Шау.

— Самое раннее часов в девять-десять. А сейчас еще ветер в лицо, тяжело грести, так, может, и позже будет… Да вы посидите, отдохните, ведь устали.

— Ну что ж, — весело сказал Хюинь Тан. — Теперь мы сыты, можно и передохнуть.

Я раздул угли, выбрал несколько крупных креветок и разогрел их. Шау взял лампу и вышел, нарвал в огороде немного укропа, а Хюинь Тан вместо Толстухи сам стал растирать в ступке соль с перцем.

— Куда это Ба Нгу ушел, тетушка? — спросил Шау.

— Да кто ж его знает! Когда хочет — уходит, когда хочет — приходит…

— Без него вроде и невесело!

— Вот он я! — вдруг раздался из темноты голос Ба Нгу. — Все боялся, что не поспею, — сказал он, входя, и поставил на стол бутыль прозрачного вина. — На самый край села бегал, — сказал он, потирая руки, — еле выпросил… А то, не ровен час, дальним гостям не понравится вино, так ославят наши края!

Только они сели за стол, как в дверях показался мужчина в черных военных брюках и в куртке. Я сразу узнал командира отряда, несколько дней назад остановившегося в соседней деревне. Хюинь Тан рывком отставил стул и поднялся. Он долго с удивлением вглядывался в лицо нового гостя, а тот замер у порога с раскрытым ртом. Потом они порывисто бросились навстречу друг другу и крепко обнялись.

— А я-то думал, что тебя и в живых уж нет!

— И мне говорили, что ты погиб!

— Садись. — Хюинь Тан пододвинул еще один стул.

— Меня тогда ранило. — Гость снял куртку и расстегнул пуговицы рубашки, показывая шрам на груди. — Пуля впереди вошла и через спину вышла, легкое продырявила. Ну, а через месяц с небольшим я уже оправился и даже мог руководить военными операциями.

— Да тебя и пушкой не прошибешь! — засмеялся Хюинь Тан.

Его друг улыбнулся.

— Только что прибыл? Небось уже большой чин? Вид у тебя по-прежнему не очень военный, все как студент…

Ба Нгу поднялся, взял бутыль с вином, вынул зубами затычку из банановых листьев, наклонил бутылку и, ловко поддерживая ее ладонью другой руки, разлил вино по стаканам. Едва стакан наполнялся, Ба Нгу молниеносно поднимал горлышко вверх, и тонкая, как нить, струя, словно подрезанная, соскальзывала в стакан, поднимая маленькие пузырьки пены.

— Как красиво разливает — артист! — воскликнул Хюинь Тан.

Ба Нгу вытер губы, поставил бутыль на стол:

— Надо уметь разливать, чтоб ни одной капли не пропало. Солдат, тот ведь тоже должен стрелять точно, чтоб ни одна пуля мимо цели не прошла. Чтоб ни один вражеский солдат не удрал!

— Как по писаному говорит! — расхохотался Шау. — Давайте к нам, в отдел пропаганды, отец!.. Ну как, товарищи, видите теперь, какие у нас здесь, в Тякбанге, люди? Каждое слово как жемчужина!

Толстуха, улыбаясь, резала лимон и выжимала сок на жареных креветок…

Снаружи в сполохах молний блестела вода в канале, появлялись на мгновение выхваченные из темноты зеленоватым светом каепутовые деревья, привязанные к ним лодки и гребешки волн, беспрестанно бьющие о берег.