Как-то в погожий день отец отдыхал во дворе.

— Гм, просто невероятно! — воскликнул он вдруг. — Раз в жизни дал промашку, и та пошла на пользу! А капитану надо зарубить на носу: не зная броду, не суйся в воду!

Моя мать часто говорила:

— Только бы еще Лазарь подрос, тогда я буду самая счастливая женщина на свете. Только бы Лазарь подрос…

Она любила грезить вслух. Вот Лазарь подрастет, пойдет в школу, она не будет привязана к дому, как теперь, сможет, скажем, сходить в театр. У нее будет белое платье до пят, а у папы — фрак. Слушая ее, мы всегда дружно хохотали. Мама не сердилась и, дождавшись, пока мы угомонимся, продолжала свои фантазии. Но мы обычно прерывали ее и просили еще разок рассказать, как она пойдет в театр. Уж очень смешным и забавным казался нам ее рассказ, а посмеяться мы любили. Мама печально улыбалась и, не обращая внимания на наш хохот, с полной серьезностью повторяла:

— У меня будет белое платье до пят, а у папы — фрак.

Шло время, и мы все чаще с грустью думали о том, что мама никогда не пойдет в театр в таком наряде. Мы были очень бедны, а с приездом бабушки Милицы из Пивы жить стало еще труднее. Вместо миллиона, который мы по своей наивности надеялись от нее получить, она привезла одну швейную машинку марки «Зингер», которая стояла в углу и только собирала пыль, так как ни мама, ни бабушка не умели шить. Да и шить было не из чего. Большой коричневый колпак поднимался лишь в тех случаях, когда Даша с Миленой шили из лоскутов платья своим куклам или когда бабушка, вооружившись маленькой жестяной масленкой, смазывала машинку.

Вид «Зингера» вызывал у всех нас неприятное и мучительное чувство. Как-то раз, взглянув на нее, Лазарь сказал маме:

— Когда я вырасту, я подарю тебе белое платье до пят!

Мама долго смотрела на него влажными от слез глазами. Все мы сникли и пригорюнились. Каждый думал про себя, как это он сам не догадался пообещать ей такой подарок.

— Ну а что подарят мне остальные? — спросила вдруг мама с наигранной веселостью.

Ни одна мать в мире не получала столько подарков, сколько их получила в тот день наша мама. Подарки сыпались на нее как из рога изобилия. Вита посулил ей виллу, я — автомобиль, Даша — самолет, а Милена — сто шелковых платьев, двести из парчи, триста тюлевых и…

— Постой! — перебила ее мама. — А что я буду с ним делать?

Мы продолжали дарить ей драгоценности, о которых знали только понаслышке. Мама смеялась, благодарила нас, «брала» подарки в руки, рассматривала, восхищалась, но я чувствовал, что в душу ей запал лишь подарок Лазаря — белое платье до пят, в котором она пойдет в театр, когда он подрастет.

И вот долгожданный день настал. Мама поднялась чуть свет и затеяла в доме такую возню, что все мы проснулись. Я вошел в кухню, где она готовила завтрак, и застыл от изумления — передо мной стояла незнакомая красивая женщина без единой морщинки на удивительно молодом лице. Горькая улыбка, придававшая ей какое-то печальное, пожалуй, даже трагическое выражение, куда-то исчезла.

— Что уставился на меня, как теленок? — спросила мама, как бы прочтя мои мысли. — Не узнал родную мать?

— Я еще не видел тебя такой веселой, — сказал я, не скрывая своего восхищения.

— А знаешь ли, мудрец, почему? Мог бы догадаться, умная головушка. Сегодня лучший день в моей жизни… — Она чуть понизила голос, чтобы не услышали дети за стенкой. — Так знай же: я уже несколько лет коплю на белое платье, длинное белое платье… Ах, какая я буду в нем красивая! После обеда пойдем с папой покупать платье, а вечером — в театр! Будем смотреть «Госпожу министершу»[11] и билеты возьмем не на галерку, под облака, а в первый ряд партера! Ну, что ты на это скажешь, шут гороховый?

— Думаю, что в белом платье ты будешь очень красивая.

— Дурачок! — Она громко рассмеялась. — Я буду прекрасна, божественно прекрасна!

Оставив маму наедине с ее радостью, я вышел во двор умыться. А после завтрака взял Лазаря за руку и повел в школу.

У ворот мама давала Лазарю последние наставления:

— Сиди на уроках смирно, не вертись как на иголках, не смотри по сторонам… Понял? И внимательно слушай учителя. Он для тебя бог! Сегодня Драган тебя отведет, а потом будешь ходить сам. А сейчас ступайте, не то опоздаете. И запомни: слушайся брата!

— Не беспокойся, мама! — сказал я. — Он будет меня слушаться. Правда, Лазица?

— Правда, — подтвердил Лазарь. — Я буду слушаться.

После уроков я ждал Лазаря у школы. Вид у него был унылый и потерянный.

— Никакой он не бог, наш учитель, а самый обыкновенный старикашка. И еще шепелявый. «Ваши лодители пливели вас ко мне. И холошо сделали. Я сделаю из вас людей». И так все время. Голова трещит от его болтовни. Давай хоть погуляем немножко!

Я охотно согласился. Тут-то я и совершил большую, непоправимую ошибку. Но разве мог я знать, что прогулка по тихому заштатному городку может таить в себе опасность? В то время на всю Суботицу было три автомобиля — один принадлежал господину Дакичу, народному депутату, второй — богатому торговцу Литману, а третий доктору… доктору… словом, тому самому, что лечил меня от ветрянки, скарлатины и дифтерита.

Постояв немного у городской управы, возле которой резвилась стая голубей, мы свернули направо. Собственно говоря, я собирался идти налево, и тогда не случилось бы того, что случилось, но Лазарю так хотелось пройти мимо булочной Коробоша и хоть одним глазком взглянуть на рабочих, месивших тесто в больших деревянных корытах, что я не выдержал и пошел направо. Этот хитрец всегда умел подольститься ко мне и добиться своего.

Мы шли по улице, громко распевая всякие песни. Лазарь подцепил пустую консервную банку и, пошвыривая ее ногой, то забегал вперед, то отставал. Вдруг банка подкатилась ко мне, и я увидел на ней улыбающегося негра с большими серьгами в ушах. «Пейте кофе Юлио Мейнл», — было написано на этикетке. «Ладно, запомним», — подумал я и так поддал банку, что она покатилась к противоположному тротуару.

У трамвайной линии я остановился. Лазарь торчал еще перед пекарней — шагах в двадцати от линии. Это был старый приземистый дом с гипсовыми ангелами на фасаде. Наверху, в доме, помещалась булочная, а в подвале, куда едва проникал дневной свет (днем и ночью там горела электрическая лампочка), была пекарня.

— Пошли, Лазица! — крикнул я. — Пора домой, не то останемся без обеда. Вита, Даша и Милена все съедят!

Обычно эта угроза действовала на Лазаря безотказно, но на сей раз она не сработала.

Я зашагал к пекарне, полный решимости надрать уши своему обожаемому брату. Он стоял у подвального оконца, просунув голову сквозь решетку, и неотрывно глядел на рабочих.

— Что ты увидел там такое интересное, что оторваться не можешь? — нетерпеливо спросил я.

— Голова застряла! — захныкал Лазарь — Это самое интересное!

— Не валяй дурака! — Я начал злиться. — Идем, после обеда мне в школу!

Рабочие оставили дело и с интересом воззрились на нас.

— Я не могу вытащить голову! — простонал Лазарь.

— Как же ты ее просунул? — удивился я.

— Не знаю… — Лазаря душили рыдания.

Вокруг нас собралась толпа, из булочной вышел газда Коробош.

— Убирайся отсюда! Мешаешь людям работать! — прорычал он и, схватив Лазаря за плечи, стал оттаскивать от окна.

Лазарь кричал благим матом.

— Перестаньте, газда Коробош! — сказал я решительно. — Он и в самом деле застрял.

— Еще чего? Как пролез, так и вылезет. Иль голова выросла за пять минут?

— Выходит, выросла, — отвечал я.

Толпа вокруг нас все прибывала. Подошли полицейские.

— Чей парнишка? — спросил один из них. — Кто толкнул его в решетку?

Я молчал.

— Сам влез, — буркнул газда Коробош.

— Вы здесь работаете? — спросил полицейский.

— Я хозяин! — с достоинством ответил Коробош.