— Всамделишный невод? — спрашивает он. — На глубокой воде?
— Как положено, — кивая, отвечает отец.
— На настоящих сваях? Таких, как вы ставите?
Отец снова кивает:
— А как же? Делать так делать! Все как полагается. Но и не чересчур большой. Вы и сами-то не больно велики.
— Ну-ну! Не так-то и малы!
Кауле выпрямляется и сразу делается немного больше. А Марикен повыше задирает свой курносый нос.
Зато Лют Матен ничего не делает. Большой там или маленький — это ему все равно. Они будут ставить невод, настоящий. И на глубокой воде. Далеко-далеко в заливе. Вместе с отцом. Вот это самое главное.
Неожиданно он вскакивает и кричит:
— А я знаю, где мы его поставим! У Зеленой воды — вот где!
— Тише, тише! Ишь ты, разбежался! Сперва пойдемте-ка к причалу и соберем все, что нам для этого надобно.
Всякие бывают истории. Бывают и с настоящим концом. После них можно поставить точку и «Конец».
А вот после нашей истории я уже слышу, как вы спрашиваете: а что дальше-то было? С Лют Матеном? С Марикен и Кауле Брамингом? И с бригадиром Матеном? Невод-то они поставили?
Но, по правде сказать, я знаю, как все было, только еще на два дня вперед.
В первый день вечером новый невод уже стоял в заливе.
На второй, рано утром, они все вместе поехали на лодке выбирать сети. А в сетях — двадцать три угря.
Что ж, на этом, стало быть, и кончилась наша история?
Или не кончилась?
Ведь далеко в заливе стоит настоящий ребячий невод — сколько он еще рыбы поймает?
Кристине Нёстлингер
ДОЛОЙ ОГУРЕЧНОГО КОРОЛЯ!
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Мой дед сказал, что кому-то из нас нужно записать эту историю.
Что ж, он абсолютно прав. Сделать это вызвалась Мартина. Но все ее благие намерения свелись к покупке розовой бумаги и зеленой ленты для пишущей машинки. Она сказала, что еще не начинала, так как очень сложно эту историю разбить на периоды.
Самое главное — верно расчленить историю на периоды, сказал ей учитель немецкого. Лично мне тысячу раз наплевать на всякие периоды! А раз уж у меня одна нога в гипсе и я все равно не могу ходить в бассейн, запишу-ка все это я сам.
ГЛАВА ПЕРВАЯ ИЛИ № 1
согласно периодизации учителя немецкого
Я расскажу про нас. — Кто громыхал на кухне. — Главный редактор знать об этом не хочет. — Фотоаппараты тоже не проявили интереса, хоть их целых пять штук.
Началось все гораздо раньше. Но мы об этом узнали лишь в прошлогоднее пасхальное воскресенье за завтраком. Сперва громыхнуло. «Наверное, в кухне что-нибудь опрокинулось», — подумал я. Мама пошла посмотреть, а когда вернулась, она вся дрожала, а мы…
Впрочем, сначала я должен представить нас. Мы — это дед, и мама, и папа, и Мартина, и Ники, и я.
Деду почти семьдесят, в результате недавнего инсульта у него одеревенела нога и перекосился рот. Однако и с кривым ртом он сегодня такое загнуть может — почище, чем многие другие с изумительно прямыми. Дед — отец папы.
Папе скоро сорок, и он заведует отделом в одной фирме по страхованию автомобилей. Мама говорит, что на службе папа имеет право наорать максимум на трех сотрудников. Поэтому-то он так много разоряется дома, считает дед.
Маме тоже около сорока. Но выглядит она значительно моложе. Она крашеная блондинка и весит всего пятьдесят кэгэ. У нее почти всегда хорошее настроение. Иногда она злится и ворчит: она, мол, для нас только прислуга, вот пойдет работать, тогда мы узнаем, почем фунт лиха.
Мартина ходит в пятый класс гимназии. Она худая, длинноногая, и волосы у нее белокурые. Причем настоящие. Она плохо видит, потому что челка свисает ей прямо на глаза. Она влюблена в Бергера Алекса, своего одноклассника. Папа скандалит: видите ли, у Бергера Алекса длиннющие патлы. Мама считает, что это ничего не значит. Мартина так и так в классе лучшая, а с первой любовью, как правило, в брак не вступают. По сравнению со своими одноклассницами Мартина не такая уж дура.
Ники наш младший брат. Чаще я зову его просто Ник. В школе он сейчас проходит, сколько будет дважды два, хотя знал он это уже три года назад. Недавно он вызвал грандиозный переполох, когда прямо посреди урока арифметики поднялся, сказал «до свидания» и спокойненько удалился. Причем двинулся отнюдь не домой, а к старому Хуберту, нашему плотнику. Там он стружку сгребал в кучи. Мечта у него такая: стать плотником. Учительница позвонила маме и сказала, что Ники грозит пара по поведению.
Меня зовут Вольфганг, мне двенадцать лет. Учусь я во втором классе гимназии. Мартина говорит, что с моей вывеской лучше на улице не показываться. Лично мне до лампочки, как я выгляжу. Все равно, как хотелось бы, мне уже не выглядеть. Поэтому я и не ношу пластинку для исправления прикуса, хотя она обошлась родителям в пять тысяч шиллингов. Как у меня зубы растут, мне теперь безразлично. До сих пор я всегда ходил в успевающих. А сейчас классным руководителем сделали Хаслингера, и он меня адски невзлюбил. Он лепит мне по математике и географии одну двойку за другой. Больше всего я обожаю плавание. Я занимаюсь в секции плавания. Тренер говорит, если я прилично поднажму, то годика через два могу стать чемпионом района по плаванию на спине — среди юниоров.
Мы купили дом с садом. Уже три года, как мы здесь живем. А с долгами все еще не расквитались. Пока папа разделается с ними, он превратится в дряхлого старца, повторяет мама. Так что всем приходится экономить, а дед со своей пенсии покупает нам и обувь, и штаны, и платья для Мартины. Это адски приятно, ведь деду ну совершенно безразлично, размалевана футболка красно-бело-голубыми полосками или на ней оттиснут знаменитый боксер. Штанов на три номера больше — на вырост — он тоже не покупает. Прошлым летом он подарил Мартине бикини, последний крик моды. Папу это разъярило:
— Пусть уж моя дочь прямо голышом бегает!
А дед захихикал и сказал:
— Наконец-то моему сыночку хоть одна разумная мысль в голову пришла!
Папа адски рассердился, но промолчал — при нас он не хочет ссориться с дедушкой. Он пошел на кухню к маме и там ругался, но мама сказала, что теперь все девочки носят бикини.
Ну, про нас я уже достаточно порассказал. Думаю, самое время вернуться к событиям пасхального воскресенья. Итак, в прошлом году, в воскресенье на пасху во время завтрака, помню, прибежала мама из кухни и вся дрожит. Ее так страшно трясло, что, глядя на нее, Мартина до смерти перепугалась и уронила пасхальное яйцо в чашку с кофе.
Дедушка спросил:
— Что с тобой, невестушка? (Дед всегда зовет маму невестушкой.)
Тут опять раздался оглушительный грохот, и папа крикнул:
— Ники, немедленно прекрати!
Всегда, когда что-то бахает или грохает, папа произносит: «Ники, немедленно прекрати!» Честно говоря, чаще всего он прав, но на сей раз это был не Ники. В кухне снова загрохотало. Ники заканючил, что это не он, Мартина выловила из кофе яйцо, а мама, которую все еще била дрожь, сказала:
— В кухне, в кухне…
Мы хором спросили:
— Что в кухне?
Но мама не могла вымолвить ни слова. Тогда дедушка встал и направился в кухню. А за ним Мартина, Ник. Ия — тоже. Я решил, что это, скорее всего, лопнула труба, а может, за газовой плитой завелась мышь. Или гигантский паучище. Именно их мама боится больше всего на свете. Но это оказалась не батарея, и не мышь, и не паучище, и все мы выкатили глаза совершенно по-идиотски. В том числе и папа, прибежавший вслед за нами.
На кухонном столе восседало нечто, приблизительно с полметра ростом. Если бы у этого существа не было глаз, и носа, и рта, и рук, и ног, его можно было принять за огурец-исполин или за не слишком крупную усохшую тыкву. Его голову увенчивала корона. Золотая корона с рубиновыми камушками на каждом зубчике. Ручки его были упрятаны в белые нитяные перчатки, а ногти на ногах отсвечивали красным лаком. Коронованный тыкво-огурец отвесил поклон, уселся по-турецки и проговорил низким голосом: