— Сколько времени? — Мама посмотрела на часы. — Уже без четверти десять, боюсь, скоро будет тревога, всегда около десяти бывает…

Мама подошла к буфету и включила приемник. Послышалась музыка.

— Видишь, еще играют. А если будет тревога, то я спрячусь в Писарках, в туннеле.

— Прямо не знаю, как быть. Если тебя отпущу, буду бояться. Вчера какого страха натерпелась! Ну, ладно, беги Лойзик.

— А если у Крупичковых дома никого не будет и не будет тревоги, то я заверну на Жабовршек к Ганзликам. Ведь пан Ганзлик работает с папой, так я на обратном пути забегу еще к ним.

— Ну беги, смотри, будь осторожен. Возьми с собой кусок хлеба… Подожди, возьми булку.

— Я не голодный, мама!

— Слушай, что тебе говорят, и возьми булку!

Лойзик сунул в карманы две булочки и позвал Франтика. Франтик попрощался, и ребята выскочили на улицу.

— Ты можешь пойти со мной, Франтик? Я иду на Каменомлынскую.

— Могу.

— А тебе не надо за травой?

— Нет, это я просто так сказал.

— Я очень рад, что ты идешь со мной.

По дороге на Каменомлынскую они все время пытались что-нибудь придумать, но так ничего и не придумали. У Крупичковых опять никого не было дома. Мальчики долго звонили, но напрасно. Мимо шла женщина, наверно соседка Крупичковых, она сказала:

— Ребята, напрасно звоните, их нет дома. Пани Крупичкова ушла еще утром на завод, чтобы узнать, что с ее мужем, он с позавчерашнего дня не вернулся с завода…

— Видишь, Франтик, и пан Крупинка не вернулся. Наверно, и пан Ганзлик не пришел. Вот что я тебе скажу… На Жабовршек мы не пойдем, а лучше пойдем в город, прямо на завод. Сегодня непременно что-нибудь узнаем. И про папу, и про пана Докоупила. Я думаю, лучше нам не сидеть дома. Я все время думаю о том, что бабушка Докоупилова передаст платок и будильник в полицию.

— Лойзик! Ты думаешь, она уже передала в полицию?!

— Все может быть.

— Ну, тогда мы пропали! Они, конечно, нас найдут. Меня уж точно, это ведь мой носовой платок!

— Поэтому нам и нельзя дома сидеть… Пойдем в город. Может, пана Докоупила не забрали в гестапо, раз ты говоришь, что бабушка ничего про это не знала. Мало ли что люди болтают… Побежали, поедем на трамвае. Может, первый или шестой ходит…

— А У тебя есть деньги?

— Пять крон. На заводе имеется список всех, кто погиб или ранен. Вот увидишь, мы там что-нибудь узнаем… Домой все равно мы вернуться не можем.

— Это правда. Я бы дома умер со страху.

На конечной станции мальчики узнали, что трамвай идет только до улицы «У Новых садов». Лойзик спросил, где эта улица находится, и, когда узнал, что недалеко от вокзала, сказал Франтику:

— Поехали, хоть этот кусок проедем, а уж от вокзала я дорогу знаю.

Они сели в почти пустой вагон.

— Думаю, далеко мы не уедем, — сказал кондуктор пассажиру, давая ему билет. — После десяти всегда начинается налет.

Кондуктор был прав. Только они приехали к старому Брно, завыли сирены, это означало непосредственную опасность. Трамвай остановился, и человек десять, которые там были, выскочили. С ними вместе и Лойзик с Франтиком. Люди спешили в укрытия.

— Слышишь, самолеты!

— Ага, прямо над головой.

Мужчина, за которым они бежали, сердился, что не объявили тревогу раньше, а то объявляют, когда самолеты над головой.

— Лойзик, куда мы бежим?

— Туда, за людьми, они бегут в укрытие.

— Послушайте, я бегу на Шпильберг! — воскликнул один из бегущих.

— На Шпильберг? Ни за какие коврижки. Сколько там сбросили бомб! Пошли со мной. Пробежим через Рыбарскую улицу к ярмарке и через реку на Червены копец. Там будет безопаснее.

Все побежали к Рыбарской улице, и мальчики за ними. Внезапно Лойзик услышал свистящий звук, такой звук вчера он слышал несколько раз и потому знал, что это падают бомбы. Он огляделся, куда бы прыгнуть… Франтик бежал в пяти шагах от него. Лойзик хотел позвать друга, но яркая вспышка света ослепила его, земля исчезла из-под ног, и острая боль пронзила тело. Он потерял сознание.

— Сестра, как прошла у мальчика ночь? Он спал?

— Ночью еще бредил, пан доктор.

— Какая у него температура? (Сестра подала доктору температурный листок.) Хм, тридцать девять и шесть. А утром мерили?

— Да, пан доктор, вот утренняя температура.

— Тридцать семь и четыре. Так, сегодня четвертый день, как он пришел в сознание?

— Да, пан доктор.

— Вы уже знаете, как его зовут?

— Пока еще нет. Я его спрашивала несколько раз, но он все время говорит какую-то ерунду. Называл несколько имен, все время спрашивает, не в гестапо ли он, и несколько раз твердил, что какой-то Франтик ни в чем не виноват, что он ничего не украл…

— Ну, хорошо. Назначения те же: компрессы на ушибы, на ссадины мазь и каждый день перевязки.

Перед тем как отойти от постели больного, доктор положил руку на обнаженную грудь мальчика. Тот открыл глаза. Какое-то мгновение мальчик глядел отсутствующим взглядом, потом вдруг пристально посмотрел на врача.

— Где я?

— Ну где ты можешь быть, мальчик? Лежишь в больнице.

— А почему?

— Почему? Разве ты сам не чувствуешь почему? Разве у тебя ничего не болит?

— Болит, голова ужасно болит.

— Ну, вот видишь. Лежи спокойно, и все пройдет. Денька через два будешь уже молодцом… А как тебя зовут?

— Почему вы хотите это знать?

— Каждый, кто лежит в больнице, должен быть записан. А потом, мы хбтим сообщить твоим родителям, что ты здесь, они ведь не знают, что с тобой случилось. Ты из Брно?

— Да.

— Не бойся, скажи, как тебя зовут.

— У меня ужасно болит голова.

— Сестра, смените ему компресс!

— Сейчас, пан доктор.

— Кто это был?

— Это сестра. Сейчас она положит тебе новый компресс, чтобы у тебя не так сильно болела голова.

— Сестра? У меня нет сестры… Нет, я больше вам ничего не скажу. А то вы еще и папу арестуете.

Врач взял мальчика за руку, посчитал пульс и велел сестре, которая меняла компресс, подготовить шприц. Мальчик лежал, повернувшись спиной к врачу, он даже не чувствовал, когда врач протирал ему кожу спиртом, но, когда доктор вонзил иглу, с испугом повернул к нему голову.

— Я ничего вам не скажу, ничего… Каждый день вы меня бьете, каждый день меня мучаете, но я не проговорюсь!

— Спокойно, паренек, спокойно, вот увидишь, сейчас тебе станет легче. Ты ничего не должен говорить, а мы ничего не хотим знать. Подождем, пока тебе не станет лучше, а тогда поговорим. Не бойся нас, мы желаем тебе только добра.

— Послушай, мальчик, — наклонилась к нему сестра, — если бы ты сказал, как тебя зовут, мы бы написали твоим родителям — и папа пришел бы тебя навестить. Ведь он о тебе беспокоится.

— Папа дома?

— Ты же знаешь, что дома.

— Правда, папа дома?

— Ну, конечно. Мы хотим, чтобы он навестил тебя. Как только получит от нас письмо — сразу придет.

— Правда?

— Ну конечно, только скажи нам, как тебя зовут.

— Кого зовут? Ах, того?.. Вы хотите его тоже арестовать. Нет, ничего я вам не скажу.

— Глупыш, никого мы не хотим арестовывать. Зачем нам кого-то арестовывать?

— Правда, вы его не арестуете? Не скажете папе, что я назвал его фамилию?

— Папе? Я думаю, папа будет рад, что ты нам сказал, как его фамилия, чтобы он мог к тебе прийти.

Мальчик посмотрел вокруг, словно боялся, чтобы никто не услышал, и прошептал:

— Докоупил.

— Докоупил? — повторила сестра и записала фамилию на листочке. — Где он живет?

— Лесная улица, дом 87. А вы не арестуете его?

— Ничего не бойся, он скоро к тебе придет.

— Он дома? — выкрикнул мальчик.

— Ну, мы ему напишем, и он к тебе придет. Только лежи спокойно и ничего не бойся. А как тебя зовут?

— Лойзик.

— Лойзик. Такое хорошее имя, а ты не хотел нам его сказать.

Сестра написала перед фамилией Докоупил еще имя Алоиз. Погладила Лойзика по щеке и подошла к врачу, который осматривал пациента на соседней кровати.