Но когда мне сестра позвонила и сообщила, что Пашка влип в неприятную историю — я была в панике. Мать тогда попросила у меня денег на адвоката, но Матвей не обратил внимания на мои просьбы. Больше мне не к кому было обратиться, и я закрыла свою боль и переживания глубоко в себе, да ещё и заболела сильно. Матвей же больше не поднимал этот вопрос. Я списала его молчание на возраст — молод ещё, ему всего двадцать.

Моему брату сейчас двадцать и он сидит. Чёрт!

Моя сестра в двадцать вышла замуж за своего одноклассника, который только-только дембельнулся из армии, а через год у них родился ребёнок. Чёрт!

Матвею сейчас двадцать один и я мечтала выйти за него замуж. Чёрт!

Что со мной не так? Чем я думала?

Я должна вытащить своего брата.

Каждое утро, с этой мыслью, я бегу в парк и нагружаю себя по максимуму. Чувствую, как становлюсь сильнее и спокойнее. В этом, не самом лучшем парке, в не самом лучшем районе города, почти никого нет. Даже с собачками никто не гуляет. Мне это нравится. Мне нравится одиночество.

Раздражает немного мужчина, который подошёл ко мне в первый день. Он тоже, как ни странно, бегает там почти каждый день. Успокаивает, что он ко мне больше не подходит. Но моя паранойя, всё ещё со мной. Я по-прежнему с опаской смотрю на незнакомых людей, которых вижу рядом больше одного раза, особенно мужчин.

Ему что, больше заняться нечем? Не похоже, что он бедствует, судя по его кроссовкам и костюму. Или ему, как и мне, это всё досталось из прошлой жизни, а сейчас настали сложные времена?

Наблюдаю за ним, когда его вижу, но близко стараюсь не подходить. Он высокий, сильный, в хорошей форме — это заметно. После пробежки, почти всегда идет в спорт бар. Меня это тоже напрягает.

Иногда мне кажется, что он на меня смотрит и тогда, я стараюсь убежать из поля его зрения.

Сегодня так вообще вокруг меня постоянно бегал. Я психанула.

Дождалась пока он в бар зайдёт, и пошла за ним. Захожу, игнорирую всех, сразу к нему иду, чулочек свой серенький, на ходу, с головы стягиваю — жарко, потому как, да и чтобы узнать меня проще было, если что. Вдруг ему фото моё показывали.

— Ты кто? — спрашиваю в лоб.

Он ошалел похоже. Сидит, с интересом моё лицо, давно забывшее про макияж и про щипчики для бровей, изучает. Я, как дура, стою перед ним, не знаю, что делать, а он молчит.

— Мартин. — наконец снисходительно сообщает, растягивая губы в белозубой улыбке.

— Что делаешь здесь? — мне уже отступать некуда.

— Решил отдохнуть после пробежки, — показывает на стакан с водой, с трудом сдерживая смех.

— И всё? — Чёрт!. Уже не знаю, как свалить. Все притихли вокруг, с интересом нас рассматривают, прислушиваются.

— Ещё бегаю тут иногда, мама у меня недалеко живёт, — громко говорит, зараза, чтобы все слышала.

Разворачиваюсь и быстро иду на выход, натягивая на ходу свой серенький чулочек на голову. Провалиться сквозь землю хочется. Щёки горят от стыда, в висках шумит. Шизофреничка ненормальная, — ругаю себя, на чём свет стоит. Вот зачем за ним попёрлась? — позорище. Сейчас ещё и бегать негде будет…

— Девушка, — останавливаюсь, но не поворачиваюсь. Не знаю что делать. Может прощения попросить? Разворачиваюсь к нему лицом: — извини, я перепутала, кажется.

— Жаль, — он веселится и не скрывает этого, — может тогда позавтракаешь со мной, раз уж ты меня обнадёжила и…перепутала.

— У меня времени нет… — не знаю, что ещё придумать…

— Нет времени в субботу?

— Ага, — киваю.

— А в воскресенье?

Неожиданно прыскаю, закрывая лицо руками. Господи, но нельзя же так. Нельзя в каждом незнакомом человеке, врага видеть. Успокоиться уже надо, наконец. Не нужна я никому…

— Я подумаю… — отрываю руки от лица. Сама смеюсь…

— Хорошо, — улыбается, — тогда я жду тебя завтра….

Киваю.

— Как тебя зовут? — доносится до меня из-за спины.

Разворачиваюсь и кричу ему:

— Завтра скажу.

Иду домой, ржу над собой и над своей паранойей. Настроение, как ни странно, приподнятое. Давно такого не было. Бегу, по ступенькам на свой пятый этаж, даже песню напеваю. На предпоследней лестничной площадке кто-то стоит. Не обращаю внимания.

Он делает шаг мне навстречу…

— Катя… — родной, чуть хрипловатый голос, парализует…

Я так долго мечтала об этой встрече. Так долго, что уже почти перестала её ждать.

Я часто её себе представляла. По-разному представляла. Раньше, когда они только уехали, мне казалось, что когда я их увижу, когда кого-нибудь из них увижу, я вцеплюсь в него мёртвой хваткой и больше никогда не выпущу из рук. Когда я думала об этом, я так сильно сжимала кулаки, что разжать их было почти невозможно. Больно было.

Потом мне хотелось их убить, особенно Матвея. Он оставил такую глубокую рану в моей груди, что затянуться бесследно она вряд ли когда-нибудь сможет. Этот шрам будет болеть всегда, при каждом порыве ветра, срывающем первый жёлтый листочек с дерева, будет болеть…

А сейчас я стою и не могу пошевелиться. Только глазами по нему бегаю, пытаясь рассмотреть его в потёмках лестничной площадки. Он осунулся. И эта кепка на нём странная. Не идёт она ему. Зачем он её нацепил? — он никогда в кепках не ходил…

— Катенька, — сам подходит, обнимает и крепко прижимает меня к себе. Я не сопротивляюсь. Утыкаюсь носом в его грудь. Глаза закрываю. Запах его вдыхаю. Он такой же и в то же время другой. Я чувствую разницу, никогда их не перепутаю. Его сердце так громко колотится сейчас, что заглушает все звуки вокруг, больше не слышно ничего. Только он…

Он в лёгкой куртке, полностью расстёгнут, на улице зима, но он такой горячий, — обжигает меня своим жаром.

— Прости меня, — шепчет на ухо и снимает с моей головы мой серенький чулочек. Закапывается носом в моих волосах, громко вдыхает мой запах, ещё крепче прижимает к себе. Я не отстраняюсь, сама уже его обнимаю, понять ничего не могу. Не могу поверить в реальность. Всхлипываю. — Прости меня, Катюш, прости. Я думал, что так будет лучше…

Электрическим током простреливаю его слова:

— Для кого лучше? — выпутываюсь из его рук. Злость, обида, беспомощность, обрушиваются лавиной — душат удавкой, не дают дышать. Слёзы на глаза наворачиваются. Губы трясутся. — Вы кинули меня, кинули, бросили меня одну… — голос срывается и выдаёт петуха… — Он спал с ней? — выкрикиваю что есть мочи…

Молчит…

Шарит по моему лицу, горящими глазами, как будто не слышит меня.

— Спал? — сжимаю края его куртки в кулаках. Встряхиваю его…

— Катюш, там всё не так однозначно, — мне не нравится его тон. Как с ребёнком разговаривает. — У нас папы не стало, ну ты знаешь… — Молчит, а я отдышаться пытаюсь. — В общем, нам помощь нужна была и маме нужна была помощь…

— Ответь мне, — орать начинаю…

Звук открывающейся двери, он резко прижимает меня к себе и целует. В губы целует. По-настоящему.

Кто-то проходит за моей спиной, но я уже ничего не слышу. Растворяюсь в его поцелуе, забываю обо всём. Отвечаю ему, как сумасшедшая, ничего не могу с собой поделать. Боже, как много у них мама помидоров выращивала — стон с губ срывается, так хорошо мне сейчас. Прижимаюсь к нему сильнее. Чувствую его эрекцию через джинсы. Мне не противно его чувствовать, мне приятно. Он отстраняется от меня немного, чтобы не прикасаться ко мне своим возбуждением. Но губ моих не выпускает, продолжает целовать, надёжно удерживая мою голову двумя руками. Поднимаю руки, хочу волосы его потрогать, закопаться пальцами в его волосах. Сбрасываю его странную кепку с головы. Замираю… — он лысый…

Выпускает мои губы. Смотрит на меня. В глазах его шторм бушует, затягивает меня в свою воронку, закручивает так, что не выбраться. Подаюсь ему навстречу, как заворожённая, не в силах вырваться из его глаз. Выдыхает прерывисто, глаза закрывает.

Я тоже закрываю глаза.

Тишина вокруг гробовая, только стук наших сердец и дыхание наше, нарушает сейчас эту тишину.