Легонько встряхивает меня двумя руками:
— Успокойся, жив он…
Замираю…
— Жив? — переспрашиваю и смотрю на него с надеждой.
— Жив, всё хорошо у него, — не ранен, не в больнице и вообще мы не знаем где он. В шоколаде всё у него, не сомневайся. У тебя всё похуже будет…
Не могу поверить в его слова. Там машина — всмятку. Выжить в ней не было ни единого шанса. Меня трясёт так, что зубы стучат…
Девушка накидывает на меня покрывало и протягивает стакан.
— Что это? — принюхиваюсь к жидкости в стакане.
— Обычный корвалол, — показывает пузырёк с корвалолом, — не бойся, никто не хочет тебя отравить. — Выпей, успокоиться тебе надо.
Послушно выпиваю неприятную жидкость. Высмаркиваюсь, в любезно протянутые ею салфетки. Время тяну. Она мне даже нравится. Приятная. И голос у неё приятный — успокаивает.
Мысли путаются, туман в голове. Наваливается вдруг какая-то жуткая слабость и апатия. То ли от стресса, то ли от корвалола. Сижу, уставилась в одну точку, ни рукой ни ногой пошевелить не могу. Не знаю, во что верить.
— Кать, давай мы тебя сейчас домой отвезём, — выдёргивает меня из задумчивости следователь, — а завтра продолжим. Что-то ты совсем расклеилась…
— У вас остались ко мне вопросы? — еле языком шевелю, как в замедленной съёмке всё.
— Мы не закончили, да.
— Я в норме. Сегодня закончим. — совсем не хочу с ним разговаривать, но завтра я к нему не хочу ещё больше. Завтра я его не выдержу. Мне не хватит ночи на восстановление. Мне трёх месяцев не хватило.
— Уверена?
— Уверена. Откуда у вас его машина? — терять уже нечего.
— Он умудрился её продать. — Я тихонечко выдыхаю, а он разворачивается к девушке: — всё, можешь идти…
Она стоит какое-то время в замешательстве: смотрит на него, потом на меня, пожимает плечами и идёт к двери.
— Кать, если он обижать тебя будет — кричи, — поворачивается ко мне уже на выходе, — У нас двери таксебешные на самом деле, всё слышно. Я напротив сижу, — прибегу, если что…
Мне приятна её поддержка. Не факт, что она мне поможет, но знать, что кто-то тебя поддерживает — приятно.
— Покупатель ехал снимать её с учёта — начинает он, провожая девушку взглядом, — не доехал. Уснул за рулём. Машину мы естественно конфисковали, она ему и не нужна больше. Там проще новую купить, чем эту сделать — дешевле обойдётся. Так что, жив он и здоров, успокойся. За себя лучше переживай. Тебе о себе думать надо, а не о нём. Я вообще подумал, грешным делом, что это его родственники или друзья тебя нашли…
Я чуть слюной не подавилась от его заявления, взбодрилась даже немного:
— Не поняла? Я причём?
— Ну там семья осталось без денег, без кормильца, без машины, — пожимает плечами, а сам внимательно смотрит, — мало ли что им в голову взбредёт. Они из другого города…Диаспора какая-то…
— Машина ваша? — перебиваю его
Сама в голове прокручиваю ситуацию: я к этой машине никаким боком не стою. Если бы искали, то давно нашли бы Ирочку. Мозги мне пудрит? Думает, совсем не соображаю?
— Пока дело не закрыто — наша. Конфискована.
— Я причём? — повторяю вопрос, — откуда они про меня узнают?
— Так-то не должны вроде. — тянет неуверенно. — Мы тебя не светим, но за всеми же не уследишь. Даже я не знаю, сколько народу пострадало, и кто ещё там их ищет…Катя, — впервые меня так называет, — там очень серьёзные люди замешаны. Тебе реально может быть опасно без защиты… — ждет моей реакции. Не дождавшись, наклоняется и почти ласково спрашивает: — нормально всё? Успокоилась немного?
Хочется расцарапать его физиономию…
Но я благоразумно отвечаю:
— Успокоилась. Есть ещё вопросы?
— Надо официально всё оформить. Сможешь? — протягивает руку, чтобы помочь подняться.
Руку игнорирую. Сама встаю и иду к столу.
Он кладёт на стол чистый лист бумаги и ручку…
— Что писать? — уточняю.
Достаёт мои показания, которые я писала ему в первый свой визит. Кладёт передо мной:
— То же самое, если у тебя нет никаких новостей, — недоволен, — дату поменяем и про машину допишем.
Беру листок и тупо начинаю всё переписывать.
Он молча сидит рядом, уткнувшись в телефон и что-то напряженно читает. Раздражает невероятно…
Поднимается вдруг неожиданно…:
— Продолжай, вернусь сейчас, — и быстро выходит.
Я переписала всё, как он сказал, только дату и подпись не поставила, да про машину ничего не написала. Сижу, жду, когда вернётся. Откинулась на спинку стула, глаза закрыла. Пытаюсь заставить работать свой мозг, проанализировать ситуацию, но голова совсем не соображает. Ничего не понимаю. С завязанными глазами сквозь джунгли пробираюсь.
Вздрагиваю от звука открывающейся двери и резко поворачиваюсь. Он изменился как будто. Выражение лица изменилось. Я застыла…
Что случилось? — хочется спросить, но он меня опережает:
— Всё изменилось, — смотрит непонятным, немного растерянным взглядом. Даже не на меня сейчас смотрит. Как будто не видит меня, не интересна я ему больше. Берёт исписанные мною листы и рвёт их, не глядя, на мелкие кусочки. — Думаю, что мы тебя больше не потревожим. — У меня холодок по спине. Сижу, глаз с него не свожу. — Нет, мы их не нашли, но произошли изменения, о которых я тебе говорить не имею права.
Он не выглядит сейчас радостным, как если бы он раскрыл дело или поймал преступников. Вот совсем не. Мне неспокойно. Во рту пересохло всё от страха. Я не хочу отсюда уходить, но он встаёт…
Я тоже поднимаюсь со стула и стою, как вкопанная, не в состоянии сдвинуться с места.
— Удачи тебе, — идёт и открывает мне дверь…
Глава 19
Я бегу по парку изнемогая от усталости, слабости и дикой боли в груди. От этой боли невозможно избавиться, нет никаких лекарств, ничего не помогает…
В лицо хлещет ветер и неприятная морось, но мне на них плевать. Бегу подгоняемая злостью и безысходность.
Не знаю, что мне делать…
Перед глазами потемневшая от осенней сырости дорожка, с изредка лежащими на ней листьями, давно потерявшими свой яркий окрас и превратившиеся сейчас в невзрачную, противную субстанцию.
Ненавижу осень…
Сил почти нет, но ноги автоматически выполняют механические движения, приятно амортизируя на мягкой беговой дорожке.
Мне нужно думать о своей безопасности, но я снова и снова думаю о нём и его «корове».
Это невозможно…
Разве можно так отдаваться кому-то и в тоже время принадлежать другой? Он никогда для меня себя не жалел. Я чувствовала его любовь, каждой клеточкой своего тела. Невозможно так притворяться.
Или возможно?
Меня разрывает на части от всей этой неразберихи и хаоса в моей голове…
Хотела уточнить у следователя про «жену», но когда увидела его раскуроченную машину, то всё сразу стало неважным.
Поняла, что я просто хочу, чтобы он остался жив…
И был счастлив…
Моё сердце бьётся от воспоминаний о нём также громко, как тогда, год назад, когда он был рядом. Моё тело до сих пор помнит жар исходящий от него. Я всё ещё плохо себя контролирую, когда вспоминаю о нём и плохо сплю без него. Вечерами я продолжаю перебирать его вещи, нюхаю их, как ненормальная, и моя голова всё так же кружится от его умопомрачительного запаха свежести и совсем немного пота.
Я точно знаю, что забыть я его не смогу никогда и где-то там, в глубине, я всё ещё его жду, не желая себе в этом признаваться.
Но сейчас я злюсь. Злюсь на него и его «корову-жену».
Злость придаёт мне силы и я упорно бегу, несмотря на то, что не спала сегодня ни минуты. Механические движения немного прочищаю мозг, очищают его от шелухи.
Я шла на встречу со следователем, чтобы хоть что-то прояснить для себя. Понять, как мне жить дальше. Но всё запуталось ещё сильнее.
Что могло случиться такого, что всё так резко поменялось?
Неужели Виктор надавил?
Если так, то мне хана.
Антон сказал, что Виктор связан с букмекерскими конторами.
