Соболев думал всю дорогу до Вяземки, где проходила ярмарка. Смотрел в окно и думал — как у них все будет? Он принял решение, что будет, все обязательно будет. И Полина мало, что могла изменить и сделать, чтобы не было. Ничего не могла.

Он решил! Все решил!

Александр улыбался своим мыслям, придумывая, что ей скажет, как заполучит ее уже сегодня! Не будет он ничего ждать, еще чего!

Обдумывал план, как не напугать напором, а подвести плавно, чтобы не запаниковала, не сбежала, а сама пошла… Осторожненько, чтобы и не поняла, что уже попалась. Главное заполучить, а потом уж он ей все объяснит и спросит обо всем.

Идея с дружеским обедом пришла внезапно. То, что надо! Оговаривая меню с Арестом Марковичем, профессиональный поваром, он увлекся, в результате чего получился, чуть ли не романтический обед. Да бог с ним, что получилось, то получилось!

Он в радостном предвкушении отправился за Полей, осознав, что волнуется по-настоящему, и посмеиваясь мысленно над собой. Парни, охранявшие ее, сообщили, где можно найти Полину в Вяземке.

Он их увидел сразу. Ее и этого типа, который с первого раза не понимает, что нельзя трогать чужое. Он стоял и наблюдал какое-то время за ними, и слышал весь их разговор. И медленно… сатанел!

Радость, нетерпеливое юношеское предвкушение, воображаемые картины «как это будет», ожидание этого «будет» — все, что горело, звенело, заводило, ждалось в нем, меркло, растворялось, уступая место непониманию и ширящейся злости.

Он слышал их разговор, но даже Полинины злые, холодные однозначные ответы уже не могли остановить растущего в нем обвинения, закипающей злости и недоумения.

Как она могла? Любить, ложиться в одну постель с другим, заниматься сексом с ним?

«Ты моя! Только моя!», — шипела тьма, накрывая его неистовой яростью.

Соболев, который контролировал всегда, свои эмоции, людей, вступающих с ним в контакт, неизменно владеющий ситуацией, отодвигающий чувства и эмоции на задний план, чтобы объективно осмыслить происходящее и держать под контролем, сейчас не осознавал, прав он или не прав, позволяя обвинениям бесконтрольно взрываться в его голове.

«Ну, хватит!», — решил он, и подошел к ним.

Обвинение, злость и разочарование. Именно! Разочарование! Как обман, как предательство! И непонимание — как она Поля, ЕГО Поля, могла быть с ДРУГИМ мужчиной.

Краем сознания, еще не затопленного тьмой, Александр понимал, что, обвинения шиты белыми нитками, что все это его эмоции. И это не самое умное обвинение, и небезопасное к тому же, но остановить растущую и крепнущую в нем злость не мог.

Поэтому был этот пафос. Был Арест Маркович в парадной униформе. Был недоумевающий Игнат, который предпочел скрыться с его глаз.

В каждом жесте, взгляде Соболев подчеркивал свой собственный социальный статус. И как следствие, недовольство самим собой и от этого еще большее погружение в мутную жижу злости.

После первых незначительный фраз, чоканья «за вас — за вас», он спросил, стараясь контролировать свои интонации:

— Я отвлек вас от важного разговора там на ярмарке? Этот мужчина важен для вас?

Полина все никак не могла взять в толк, чего он злится. То, что злится и не просто злится, а кипит от злости, ей было понятно, как ясный день, — он щурил глаза, синева полыхала, то выплескивая лаву, то придерживая. И она всем своим существом и обостренными нервами чувствовала это пугающее клокотание.

Из-за нее, что ли? Ну, извините! На обед она не напрашивалась, это была его личная инициатива. Что, пригласил и передумал, а теперь деваться некуда?

И разозлилась в ответ: «Ну, и черт с ним! Пусть себе бесится, мало ли поводов у хозяев жизни, злиться!»

— Мы работаем вместе, — ответила ровно.

— Только работа вас связывает? Олег Сергеевич, явно другого мнения, — холодно и малозаинтресованно заметил он так, чтобы поддержать разговор.

Она посмотрела на Алекса, помолчала, отвернулась к созерцанию пейзажей, мимолетно отметив про себя, что к великолепным блюдам, предложенным на обед, ни она, ни Александр Михайлович почему-то даже не притронулись, предпочтя по глотку потягивать вино и делать вид, что разговаривают о пустяках.

— Да какая разница! Все давно в прошлом. У нас был служебный роман, который закончился. Мы посторонние друг для друга люди, — все-таки ответила госпожа Шумова.

— Как-то все просто у вас Полина Дмитриевна. И быстро. Раз и уже чужие! Вы не производите впечатления легкомысленной особы, — от тона господина Соболева за километр веяло обжигающим морозом.

Полина снова повернулась и посмотрела в упор на него.

«Ты пытаешься меня оскорбить, что ли? Ну и черт с тобой!»

Алекс сидел, откинувшись на спинку стула, нога на ногу, в руке бокал красного вина, в расслабленной, скучающей позе.

Ни поза, ни нарочитая холодность тона Полину не обманули, в нем по-прежнему что-то клокотало, но он держал под контролем свое «бурление». Хотя на Полину волнами накатывали его эмоции такой силы, что мурашки бежали по позвоночнику.

— Так случается. При тесном постоянном общении иногда вспыхивают яркие чувства, опаляя страстью. Но так же быстро и проходят, если не настоящие. Мы оба свободные люди, не обремененные обязательствами. Почему бы и нет… — пожала плечами и замолчала. Зачем она все это говорит? Зачем объясняет все ему, по сути, постороннему, не узнавшему ее человеку. Полина вздохнула — все равно это Алекс, пусть и ставший другим.

Александр больше не мог удерживать ровный, холодный, отстраненный тон. Он и говорить-то с ней уже не мог — муть закипела и разлилась, затопив остатки самоконтроля.

«Что значит свободная, не обремененная обязательствами?! У тебя был я! Всегда был! А ты полезла в постель к этому дерьмовому герою-любовнику, мать его!»

Все! Соболев уже не мог здраво размышлять. Никакая объективность, трезвость размышления не могли остановить его ярости от того, с какой легкостью она его забыла и предпочла других мужчин. Сначала вышла замуж за дешевого самовлюбленного придурка! Потом этот… похотливый козел!

«Ты держишься на расстоянии — чужая, забывшая меня, как незначительную строку своей биографии, подчеркивающая каждым своим «выканьем» безразличие и холодность! Нет, дорогая, ты еще не знаешь, что такое настоящее пренебрежение к незначительному человеку!».

Александру Михайловичу Соболеву, никогда ранее не испытывавшему ревности, было невдомек, что это она, черная гадина, порожденная обидой Полининого неузнавания, попутала разум, сожрав иные чувства. И ревность эта была не только к ее мужчинам, а также и к ее работе, жизни, в которой не оказалось места даже для памяти о нем, Александре Соболеве!

И что-то еще, что-то еще, совсем уж темное, неосознанное закрутило его… И его личный внутренний зверь рявкнул, собираясь наказать самку, указать ей место…

Продуманно-ленивым жестом он поставил бокал на стол, медленно встал, подошел к ней и протянул требовательно ладонь…

Он долго молчал, смотрел, и Полина чувствовала, как надвигается на нее что-то черное, ураганное, обдавая то жаром, то холодом. Она затаилась, как мышь, учуявшая кошку, боялась дышать, моргать, смотрела на него.

Арктические льды сдвинулись, Алекс поставил бокал на стол, поднялся со стула с герцогской неторопливостью, обремененный сознанием собственного величия и трудным долгом по несению этого величия, шагнул к затаившейся Полине и протянул руку…

Жестом, исключающим двоякое толкование — конкретно, цинично, расставляя все на места, — ты согласилась прийти, тебя допустили до человека такого уровня, разрешили разделить трапезу и поразвлечь беседой, хозяину жизни стало неинтересно слушать, пора отрабатывать, ты же знала, на что соглашалась…

Полина отстраненно, как приговоренный перед эшафотом, смотрела, не мигая, несколько секунд на его широкую большую ладонь, протянутую к ней. Заставив себя оторвать взгляд от этой руки, подняла лицо и посмотрела на него снизу вверх, так, что пришлось закидывать голову. Прямо в цинично-равнодушные глаза.