— Закрыты оба на шпингалеты — здесь он не мог вылезть. — Пока он констатировал этот лежащий на поверхности факт, в голову ему пришла новая мысль, которой он поделился с подошедшим к нему Антоном, наклонившись к его уху и понизив голос:

— А, может, это она? — кивнул он в сторону закрытой двери.

— Кто? О ком ты говоришь? — невольно тоже перейдя на шепот, спросил Антоша.

— Ну… Вера… Жена его… Спятила… И сидит там, — он опять кивнул на дверь, — нас поджидает…

Тихо, на цыпочках они подошли к двери, расположившись слева и справа от нее, и Антон своей выдергой несильно, но резко толкнул ее (дверь открывалась внутрь). Виктор в это время стоял наготове с поднятым топором. Никто из-за двери не выскочил и никаких звуков в комнате слышно не было. Сквозь образовавшийся проем им была видна стоявшая в противоположном углу кровать, полностью застеленная и прибранная, — видно было что этой ночью на ней никто не спал. Антон немного пригнулся и заглянул под кровать, там было пусто, если не считать небольшой чемодан, стоявший у стены под изголовьем. В левом углу, перед кроватью стоял стул с какими-то тряпками (брюки, рубашки что ли?), висевшими на его спинке, и тоже никого не было. Затаив дыхание, они осторожно переместились в комнату, чтобы увидеть, что скрывается за заслонявшей обзор дверью. Антон говорил, что, еще не сделав этого шага, он уже подсознательно знал, что он там увидит, но, конечно, это было только смутное предчувствие, не подкрепленное никакими реальными фактами. Однако, предчувствие это оправдалось на сто процентов. На стоявшей в углу у окна кровати лежало тело Веры Игнатьевны, которую можно было узнать по высунувшейся из-под одеяла и свесившейся с кровати пухлой женской ручке с узеньким обручальным колечком. Больше никого в комнате не было. Ребята убедились в этом, заглянув под вторую кровать и открыв — со всеми мыслимыми предосторожностями — стоявший по другую сторону окна большой платяной шкаф.

Убитая — ее рука была так же холодна, как и тело Афанасия Ивановича, — лежала на кровати, укрытая пуховым одеялом: видимо, ее убили во время сна, накрыв голову подушкой, чтобы она не могла закричать. И край подушки, и одеяло были пропитаны уже запекшейся кровью, кровяные брызги и потеки густо покрывали и участок стены рядом с кроватью. Ясно было, что кровь из артерий должна была бить буквально фонтаном, чтобы забрызгать стену на полметра выше уровня кровати. Картина преступления была жуткой и вселяющей ужас.

— На полу кровь. И на стенах кровь, — вдруг нарушил молчание Виктор, стоявший чуть позади Антона. Произнес он это хриплым, не своим голосом и должен был откашляться, чтобы продолжить:

— Вот она Матрена Федотовна какая! Провидица. Всё заранее знала.

Антон передернулся.

— Чего ты несешь! Какая провидица?! — он повернулся к выходу. — Пойдем отсюда. Хватит. Не могу больше.

— Да. Пошли. — согласился Виктор, но сделав шаг, он остановился и повернул к окну. — Погоди. Я сейчас. Окно взгляну. — и тут же добавил: — Нет, здесь тоже на оба шпингалета заперто. Здесь выйти нельзя было.

Молча они вышли в коридор, закрыли за собой двери и остановились в растерянности.

— В милицию надо сообщить, — через пару секунд молчания сказал Антон, — что еще мы можем сделать.

— Стой! Погоди! — вдруг неожиданно взвился Виктор в ответ на это, казалось бы, неоспоримое предложение. — Нет, ты понял, кто это? Понял? Квартира изнутри заперта — выйти никто не мог. Это только она могла сделать!

— Кто она? О чем ты?

— Ну, кто-кто? Калерия. Это она их порешила.

— Чево?! Калерия?! Ты совсем ополоумел? — резко возразил Антоша, но потом как-то сник и добавил уже дружеским тоном:

— Плетешь всякую ерунду.

— Почему ерунду? — продолжал настаивать на своем Виктор. — Она может. Ты ее не понимаешь. Она — злая. И чокнутая при том. Да и сам посуди: нас трое здесь, кроме покойников, конечно. Я этого не делал, ты не делал, кто остается? …Или, может, это ты?

— Ну, вот… Приехали… — только и мог ответить на это Антон. — Подожди. Мы ее еще не видели. — В глазах его что-то мелькнуло. — Вдруг… Вдруг и с ней что… Пошли — посмотрим.

Виктор опешил от такого предположения — ему это в голову не приходило — и не стал ничего говорить. Они подошли к дверям Калерии. Антон громко постучал и позвал соседку: «Калерия Гавриловна, откройте! Срочно надо!»

Ответа не было. Он постучал еще раз, понастойчивее. Подождали. Ничего не происходило.

Первым не выдержал Виктор:

— Погоди здесь, я сбегаю — в окно попробую заглянуть, — сообразил он и быстро, почти бегом бросился к входной двери. Антон остался у двери соседки, и сердце у него, как он рассказывал, сжалось нехорошим предчувствием: все было так ужасно, что можно было ожидать чего угодно. Через пару минут ожидания щелкнул английский замок, и дверь открылась. На пороге стоял Витя.

— Сбежала, — сообщил он, захлебываясь от возбуждения. — Что я тебе говорил?! Нету ее. Окно открыто, и в комнате пусто. Через окно вылезла. Я подбежал — смотрю окно открыто, только притворено — заглянул: никого не видать. Я залез — и точно: пусто. Смотри сам.

Ошеломленный Антон зашел в комнату и остановился у порога. Сказать ему было нечего, и в голове у него была сплошная муть и неразбериха: что происходит? как это понимать?

Виктор тем временем оглядывал комнату Калерии, хотя было неясно, что он пытался найти: какие-то улики? следы преступления? Он и сам потом не мог объяснить, что он намеревался и на что рассчитывал. Он заглянул в шкаф, слегка пошарился там, потом стал на колени у кровати и зачем-то стал вытягивать стоявший под ней чемодан. Но на этом его «сыскная деятельность» была внезапно прервана…

— Что это вы здесь делаете? — раздался за спиной Антона дрожащий от волнения и растерянности знакомый голос. — Что всё это значит?

Антон резко повернул голову — за его плечами, на пороге своей комнаты стояла Калерия и с выражением на лице, свидетельствующем о полном непонимании происходящего, смотрела на Виктора, который, всё еще стоя на коленях, полуобернулся и так же ошарашенно глядел на соседку.

Вот и Пушкин нам пригодился. Действительно, было бы даже неприлично использовать для заглавия квазипушкинскую строку и пренебречь истинно пушкинским наследием. Тем более, что именно в этой главе даже самому невнимательному читателю должно стать окончательно ясно, что ситуация, в которой очутились жильцы нашей квартиры, оказалась исключительно запутанной, темной во всех отношениях и не дающей надежды на какой-то разумный выход из нее. «Мутно небо, ночь мутна», как сказал поэт, и «страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин».

Причем главным источником страха было не столько кровавое злодейство само по себе — хотя, сами подумайте, каково было бы вам продолжать жить в такой квартире, выходить в почти неосвещенный коридор, выглядывать из расположенного на первом этаже окошка в сгущающуюся вечернюю тьму: одного этого достаточно, чтобы мороз пробежал по коже, — но всё же еще более устрашающим было ощущение полной непонятности механизма преступления, если здесь уместно употребить это слово. Кто так жестоко расправился с Жигуновыми? зачем? как ему это удалось и куда он делся? что у него на уме? а, может, он и вовсе безумный? Никаких ответов — даже гипотетических — на эти и связанные с ними вопросы не было, и невозможно было себе представить, каковы могли бы быть ответы. Какой-то кровавый туман, фигурально выражаясь, сгустился над нашей квартирой — туман, из которого в любой момент мог вынырнуть какой угодно бес или монстр. Я сам чуть позднее оказался в этой же самой ситуации и хорошо помню жуть, охватывающую душу, когда, проходя по коридору, невольно бросал взгляд на опечатанную дверь жигуновских комнат. Кроме того у моих соседей была еще одна причина, нагонявшая на них страх, однако об этом обстоятельстве чуть позже.

В предыдущей главе — в ее начале — я описывал события, опираясь на рассказ Виктора, да иначе и быть не могло: только он был в состоянии сообщить, как он провел ночь и как он обнаружил убитого Жигунова. Никто не мог подтвердить или поставить под сомнение правдивость изложенной им версии. Дальнейшие события происходили на глазах уже двух человек: Виктора и Антона. Я расспрашивал их и по отдельности и вместе и должен сказать, что их свидетельства практически совпадали друг с другом, то есть, если исключить возможность их предварительного сговора, мы можем заключить, что их совместный рассказ в достаточной мере правдив (не говоря, конечно, о тех высказываниях, в которых они сообщали о своих мыслях и переживаниях, и вынося за скобки мои невольные комментарии при пересказе мной услышанного). В этой главе я могу опираться на рассказы всех троих своих соседей. При каких-то событиях они присутствовали по отдельности, и тогда мы можем заподозрить каждого из них в намеренном искажении истины, но во многих случаях об одном и том же рассказывали двое или даже трое свидетелей, и, если их рассказы в основном совпадают, тогда мы должны, я считаю, воспринимать их как истинную картину происходившего. Разумеется, теоретически нельзя исключить, что все трое сговорились и синхронно лгут о некоторых событиях. Однако такое предположение сразу же завело бы нас в тупик: в этом случае у нас не было бы ни малейшей возможности докопаться до истины, и мы должны были бы сходу отказаться от всяких попыток разобраться в этой истории. Поэтому мы должны — и у нас нет иного выхода — считать, что никакого сговора нет, и, если кто-то из рассказчиков хочет что-либо утаить или прямо солгать, он должен учитывать возможность опровержения со стороны других свидетелей, не заинтересованных в подтверждении его ложного сообщения.