Когда без десяти минут двенадцать раздался звонок, Антон не двинулся с места — он был уже сыт общением с кем бы то ни было и не хотел никого видеть, — хотя в обычных условиях открывать на звонки было его неписанной обязанностью, как самого молодого и находящегося ближе всех ко входной двери. Открывать пошла Калерия Гавриловна (Пульхерия, правда, выглянула, но увидев идущую по коридору соседку, притворила свою дверь). Калерия, сознавалась, что была очень обеспокоена и выведена из равновесия этим неожиданным звонком: все соседи были дома, у Виктора, который, вероятно, еще не возвратился домой, был свой ключ, а для каких-то случайно забредших гостей время было совсем неподходящее. Предыдущее посещение дамы в белом халате настроило Калерию на самые мрачные предположения: «Милиция? Что-то случилось с кем-то из девочек? Авария?»

К счастью, все эти страхи оказались напрасными, и Калерия вопреки всему почти что обрадовалась, открыв дверь и увидев расплывшегося в пьяной улыбке Витю. «Вот… Я пришел… Ви-ите?.. Как обещал», — объяснял он, слегка заплетающимся языком. Правда, Витино «я пришел» лишь очень приблизительно отражало происходивший в действительности процесс: нашего перебравшего соседа, можно сказать, внёс в квартиру какой-то его приятель, более твердо стоявший на ногах. После чего он прислонил продолжавшего счастливо улыбаться Виктора к стенке коридорчика и моментально ретировался, что-то пробормотав на прощанье. Пока Калерия запирала за ним дверь и задвигала на ночь засов, за ее спиной послышался какой-то неопределенный шум, и, обернувшись, она к своей досаде увидела, что Витя сполз по стенке и уже распластался на полу: ноги его упирались во входную дверь, а голова слегка торчала в большой коридор. «Сейчас… я сейчас», — бормотал он, стараясь перевернуться и стать на четвереньки.

Однако, когда Калерия через пару минут вернулась на место событий с призванным на помощь Антоном, — по пути она растеряла большую часть только что испытанной радости и начинала закипать по поводу поведения этого свинтуса, — Виктор уже прекратил свои бесплодные попытки и, вернувшись в исходное положение, мирно спал. Приведенный к потерпевшему Антоша попытался растолкать спящего и, ухватив его за подмышки, поднять на ноги. Делал он это без видимого энтузиазма, поскольку Антон, сам почти не пьющий, не испытывал при виде пьяных обычного в наших краях умиления и симпатии к ним, тем более, что полупроснувшийся Витя отталкивал своего спасателя и упорно отказывался вставать: «Отстань, — отбивался он, — Тошка, отстань… я сам… отдохну немного… ну, отстань…» Так как Витя был крупнее Антона и намного его сильнее, финал этой борьбы представлялся неутешительным, а призывать на помощь Жигунова ни у Калерии, ни тем более у Антона желания не было. Ко всему прочему отбивавшийся и вслепую размахивающий руками спасаемый довольно чувствительно съездил Антошу по уху, что и решило исход дела.

— Ладно. Оставь дурака, — подытожила стоявшая поодаль и уже заметно озлобившаяся Калерия. — Ничего с ним не случится. Очухается — сам дойдет. А завтра я с ним поговорю еще.

На том и порешили. Антон скрылся в своей комнате и вскоре, наконец, заснул. Калерия, предварительно приоткрыв свою дверь, выключила в коридоре свет и тоже ушла спать. Жигуновы из своей комнаты не высовывались.

Приблизительно в это время часы на кремлевской башне пробили полночь. На этом и закончилось столь богатое событиями воскресенье — начался новый день. В коридоре нашей квартиры царили мрак и тишина, нарушаемая лишь похрапыванием и подсвистыванием спящего мертвым сном Виктора.

Назвав эту главу первой строчкой из давней песни Булата Окуджавы — песенки про барабанщика, который «в руки палочки кленовые берет», я опять увожу своего потенциального читателя в сторону от того, что ему предстоит прочесть. Правда, в продолжении окуджавской песни есть слова, по смыслу подходящие к нашей теме: «ты увидишь, ты увидишь…» — они-то и подтолкнули меня остановиться на таком названии для жутковатой по содержанию главы, но всё же в бодрых (я бы сказал, в насыщенных оптимистическим настроем) стихах раннего Окуджавы нет ничего общего с описываемыми здесь событиями, кроме, пожалуй, того простейшего факта, что Виктор — а именно он выдвинулся здесь на роль главного действующего лица, и с его слов мне приходится описывать этот эпизод, — действительно, проснулся в этот день очень-очень рано. Было лишь самое начало шестого.

Надо сказать, что определенное проснулся в начале шестого не вполне точно выражает суть дела: может, вернее было бы сказать окончательно проснулся. За истекшие часы Виктор уже просыпался два или три раза. Каждый раз, осознав, где он, что и как, он приходил к верному решению: надо встать и, собрав силы, добраться до своей кровати, но приступить к осуществлению этого плана ему никак не удавалось, и через несколько минут он опять впадал в тяжелое забытье. Однако в этот раз, окончательно проснувшись, он смог выполнить намеченную программу-минимум. С трудом поднявшись и не вполне твердо держась на ногах, он первым делом отправился на кухню, где ополоснул лицо холодной водой и сделал несколько глотков из-под крана. Нельзя сказать, что ему полегчало: мутить стало еще больше. Я не берусь описывать Витины состояние и ощущения, но думаю, что это не так уж и обязательно. Та часть моих будущих читателей (а я не теряю надежды дописать сей опус до конца и приобрести каких-никаких читателей) — преимущественно мужская, — которая бывала в Витином положении, в моих описаниях и не нуждается, а тем, кто знает о похмелье лишь с чужих слов, я все равно ничем помочь не могу — тут требуется литературный талант не моего уровня — и могу лишь сказать, что чувствовал себя Виктор крайне скверно.

Посетив некий расположенный рядом с кухней храм уединения, наш герой нетвердой походкой поплелся в свою комнату, шаря на ходу по карманам и доставая ключи: к счастью, они оба оказались на месте — и от комнаты, и от входной двери. Каждый его шаг отзывался в голове резкой ужасной болью: будто гвоздь в голову забивают, делился он потом впечатлениями. «У… твою… — матерился он про себя, пытаясь вспомнить детали предшествующего вечера, — чем они нас там угощали? Кочегары хреновы! Настойкой боярышника? Ничего не помню». Добравшись, наконец, до своей кровати, он стащил с себя и бросил на стул мятую-перемятую и вывоженную в пыли и какой-то дополнительной белой грязи (известке что ли?) куртку, после чего постанывая и продолжая жалобно материться, улегся на покрывающее постель одеяло прямо в ботинках — нагнуться, чтобы расшнуровать их, у него не хватило решимости. Однако лежал он недолго, уже через пару минут стало ясно, что долго переносить эти мучения он не в состоянии. Лежа на мягкой постели, он чувствовал себя даже хуже, чем в момент просыпания на полу в коридоре. Наркотический, обезболивающий эффект алкоголя стремительно уменьшался, да и выпитый стакан воды, видимо, сыграл свою усугубляющую тяжесть состояния роль. Чтобы облегчить эту невыносимую пытку, надо было что-то делать, и Виктор хорошо знал, что именно ему требуется. Надо было срочно поправиться. Но раздобыть что-либо эффективное в шестом часу утра было непростой задачей. Да и денег после вчерашнего у него не оставалось ни копейки, как он выяснил еще раньше, когда обшаривал свои карманы в поисках ключей. Оставался один — неприятный для Витиного самолюбия, но не имеющий в данных условиях альтернативы — выход: обратиться за помощью к Жигунову. По Витиным словам, у нашего «Старожила» всегда была в запасе бутылка водки, а может, и не одна. Можно сказать, что в этом отношении он был не вполне русским человеком, несмотря на свои чисто русские имя, фамилию и внешний вид.

Для истинно русских такой стиль жизни абсолютно не характерен, что проводит достаточно резкую границу между нашими людьми и другими нациями (правда, поляки, по слухам, ближе в этой сфере к русским, нежели, допустим, к немцам и прочим шведам). Если средний европеец выпивает какую-то свойственную ему дозу (тут даже неважно, велика эта доза или мала) и считает процесс законченным, оставляя не выпитое до следующего раза, то отнюдь не так ведет себя среднестатистический потребитель алкоголя, выросший в отечественных условиях и впитавший в себя наши традиции. Севшие за стол истинно русские не встанут из-за него, пока не выпьют всего алкоголя, имеющегося в доме и того, который им удастся раздобыть в процессе своего веселого времяпровождения (при этом опять же неважно, будет ли это бутылка водки на троих или же шесть бутылок, выпитых в той же компании). Не исключено, что при этом та же участь постигнет и флакон хозяйского одеколона, и даже хозяйкины духи, которые та не догадалась вовремя припрятать. Чаще всего мера выпитого определяется вовсе не привычками и настроением участников выпивки, а их наличными материальными ресурсами и возможностями быстро конвертировать их в спиртные напитки. Возможна, конечно, ситуация, когда все сидевшие оказываются уже под столом, а в бутылках на столе еще остается что-то недопитое, но такие случаи исключительного изобилия спиртного встречаются крайне редко, и они никак не могут поставить под сомнение все наши предыдущие умозаключения и выводы.