Но (прошу прощения за очередное отступление в сторону от основной линии рассказа) вернемся к Жигунову как обладателю спасительного для Вити средства. Виктор уже пару раз обращался к соседу с аналогичной просьбой в аналогичных обстоятельствах, и тот не отказывал в помощи, наливая граненый стакашек, хотя вел себя при этом не совсем по-товарищески, высокомерно подчеркивая тоном свое превосходство и солидность и указывая тем самым на Витину слабость и несерьезность. Правда, Витя мог оправдывать себя тем, что он не клянчит у соседей на опохмел ввиду отсутствия денег (что было бы низшей степенью падения для пьющего человека), а лишь просит в долг на краткое время, и действительно, в тот же день (или, в крайнем случае, на следующий) возвращал свой долг, отдавая Жигунову целую бутылку и не взирая при этом на его отнекивания: «Бери, бери — может я еще у тебя когда попрошу». Витя был вообще не скупердяй, и никто не мог упрекнуть его в том, что он когда-то пил на чужой счет, не вернув потом долги сторицей — такое благородное поведение было одним из краеугольных камней, на которых зиждилась его репутация в среде его друзей и собутыльников, высоко ценящих подобную черту характера. Так что, хотя у Вити и не было желания обращаться к соседу и в очередной раз выносить его снисходительные ухмылки, он мог не без основания считать, что он вовсе ничего не клянчит, а всего лишь претендует на часть своего же добра, переданного соседу на хранение в прошлый раз. Главная сложность, однако, была в том, что в этот раз было еще слишком рано и, вероятно, Жигуновы еще спали. Но терпеть до тех пор, пока они точно встанут и пока кто-то из них сам появится в коридоре, было совершенно невмоготу: мысль о том, что, получив желанное лекарство, можно будет уже через пять минут получить заметное облегчение страданий, превозмогла все противоположные соображения и сомнения. (Я уже почти час описываю эту ситуацию, а у Виктора все такие рассуждения заняли не больше пяти-десяти минут).
Воодушевленный наметившимся выходом из удручающего положения Витя поднялся и пошел к Жигуновым. В коридоре было тихо, и соседская дверь, как и следовало ожидать, была плотно закрыта. «Спят еще», — чертыхнулся Виктор, но — делать нечего! — осторожно постучался в дверь. Через некоторое время он снова постучал, а затем, выждав минутку и не получив никакого ответа, слегка потянул за дверную ручку. К его удивлению дверь легко подалась. «Не закрывались, что ли? — подумал он (это было странно, так как явно противоречило привычке соседа всегда проверять все запоры и задвижки). — Или всё-таки встали уже, а я не заметил?» Ободренный таким раскладом он приоткрыл дверь пошире и, заглядывая в комнату, позвал тихим голосом: «Афанасий Иванович…» После чего он внезапно замолк, остановился как вкопанный и несколько мгновений стоял, потрясенный увиденным и не понимая, что же теперь делать. Прямо перед ним, в шаге от его ног, на полу в большой луже крови лежал Афанасий Иванович…
Вернее сказать, лежало его мертвое тело. Нижняя часть его лица была прикрыта упавшей со стола скатертью, но видны были его открытые закатившиеся глаза, испачканные кровью лоб и щека и — брр! — большая муха, сидевшая около его переносицы. Картина насильственной смерти была настолько впечатляющей, что Виктору даже не пришло в голову проверять, а может, сосед еще жив, — он как-то сразу понял, что проверять тут нечего. Вторая мысль, которая почти в ту же секунду пришла ему в голову: «Кто это его?» И параллельно с этим вопросом в душе встрепенулся страх: а если этот «кто-то» еще здесь? Испуг этот был вполне обоснованным и требовал немедленных действий. Уже слегка пришедший в себя Виктор осторожно притворил дверь и ринулся через коридор в свою комнату, а буквально через минуту вернулся в коридор — предварительно выглянув из комнаты через приоткрытую дверь, — но теперь в его руке был небольшой плотницкий топор. (Как у всякого серьезного мастера у Виктора был набор разнообразных лично ему принадлежащих инструментов, пригодных на все случаи жизни, к которым он — в отличие от своей одежды и прочих вещей — относился очень бережно). Вооружившись таким образом, он, поглядывая в сторону жигуновских дверей, направился к Антону. Стараясь не производить лишнего шума, но все же достаточно громко, он постучал в двери и чуть позже позвал: «Тоша, открой. Это я, Виктор. Дело есть». А немного погодя постучал — для верности — еще раз.
Открывший двери Антон — в трусах и еще не очухавшийся с сна — отпрянул и шарахнулся назад, когда увидел на пороге Виктора: вид его был, действительно, пугающим — бледный, всклокоченный, с горящими глазами, и в руках топор.
— Стой! Не дергайся! — тихо, но внушительно сказал Витя. — Дело серьезное. Жигунова убили.
— Че-ево?! Как убили? Кто? — пролепетал не ожидавший такого поворота Антон.
— Не знаю, кто. Зарезали его. Там лежит, у себя в комнате… в крови. — строго ответил Виктор и, не теряя зря времени, добавил: — Одевайся. Быстро! Штаны надень.
Видно было, что он уже пришел в себя после испытанного на пороге жигуновской комнаты шока и намерен, взяв дело в свои руки, действовать быстро и решительно. Он, кстати сказать, объяснял мне потом, сам до некоторой степени удивляясь испытанным им в то время ощущениям: «Я сначала, конечно, просто обомлел. Сам подумай, такое увидеть. И тут же испугался: вдруг «этот» — ну, убийца, то есть — сейчас выскочит. Я даже не помню, как я себя чувствовал в эти первые минуты — не до того было. Но потом, когда мы уже с Антоном пошли, я обратил внимание, как я себя ощущаю, даже странно. С одной стороны, внутри что-то непонятное — пусто, как будто всю требуху из меня вынули, а с другой стороны, вся эта похмельная фигня исчезла, как ее и не было. И голова ясная, не болит, и руки-ноги твердые, и муть эта выворачивающая прошла — всё прошло. Только что страдал невыносимо — и как рукой сняло. Вот она, нервная система, почище всякой водки действует».
Но это он рассказывал мне потом, а тогда ему было не до анализа собственных ощущений. Пока Антон прыгал по комнате, натягивая треники с неизбежными пузырями на коленях (этот наш национальный домашний мужской наряд) и накидывая на себя рубашку, Виктор велел ему взять с собой что-нибудь — топор или хотя бы молоток, — и тот послушно нашел, пошарившись на полке, небольшую, но толстенькую и увесистую выдергу. Они, осторожно выглянув, вышли в коридор — Виктор во главе, Антон за ним — и первым делом проверили коридорчик — дверь по-прежнему была закрыта на засов; затем кухню, ванную и туалет — никого. Прислушались: в квартире полная тишина. Даже краны никакие не капают и в туалете вода не журчит (Витя, кстати, всегда за этим следил и подобного непорядка он в своей квартире допустить не мог). Мертвая, можно сказать, тишина.
Оба сознавались потом, что было страшно. Но деваться некуда — и они отправились к комнате Жигуновых. Виктор резким рывком широко распахнул дверь и одновременно отпрянул в сторону на тот случай, если злодей поджидает их, притаившись непосредственно за дверью, но за дверью никого не оказалось, кроме лежавшего в том же положении трупа Жигунова. Заглянув в комнату, они убедились, что в ней никого нет, и спрятаться в ней просто негде; что происходит во второй комнате, видно не было — дверь, ведущая в нее, была закрыта. Антон, уже ожидавший увидеть ту картину, которая открылась его глазам, повел себя на удивление стойко, несмотря на пресловутую интеллигентскую чувствительность (Витя-то был еще тот паренек с пролетарской окраины — он и до того уже побывал в разных переделках): он не только не упал в обморок, но, собравшись с духом, сделал то, что надо было сделать еще раньше. Стараясь не наступить на кровь и не выпачкаться, он присел около покойного и попытался определить пульс на его запястье, но моментально встал:
— Он давно умер. Тело уже остывшее. — сообщил он свой немудреный диагноз.
Виктор в это время прошел в комнату и, не упуская из виду закрытой двери, проверил оба окна, на которых были задернуты плотные, не пропускающие света шторки, не позволяющие заглянуть в комнату с улицы, — свет при этом проникал через верхние не зашторенные части окон и в комнате было достаточно светло.
