Вот, пожалуй, всё, что мне удалось выяснить о передвижениях и занятиях наших жильцов во второй половине того воскресного дня. Ничего особенного. В общих чертах, всё как всегда. Но в восемь часов произошло важное событие. Во входную дверь позвонили, и Калерия, открывшая ее, увидела на пороге женщину средних лет, в белом халате, довольно сурового вида, со специфическим выражением лица, по которому нетрудно распознать человека, находящегося при исполнении. Действительно, женщина сухо, без улыбки и не представившись, осведомилась, здесь ли проживает гражданин Кошеверов и дома ли он? Калерия направила ее к антоновой двери, и та, постучав и дождавшись, когда Антон откроет ей, зашла в комнату. Заинтригованная Калерия решила дождаться конца этого — явно официального — визита и выяснить, в чем тут дело. Тон посетительницы, по ее мнению, не предвещал соседу ничего хорошего. «Может, в музее что случилось? Но при чем тут белый халат?» — объясняла мне она свои предчувствия. Чтобы держать под контролем выход из квартиры и не прозевать ухода нежданной гостьи, Калерия пошла на кухню и занялась там, якобы, уборкой в своем шкафчике. Ждать ей пришлось недолго. Минут через пять-семь она услышала шаги и из маленького, ведущего в кухню коридорчика могла, сама оставаясь не на виду, наблюдать за направлявшейся к выходу процессией: впереди пришлая тетка, за ней Матрена со своим узлом и без всякого выражения на лице и, наконец, Антон, смурной и опустивший голову. Всё это шествие проходило в полном молчании. Что это значит, понять было невозможно. Через пару минут Антоша вернулся один, запер входную дверь и быстро прошел в свою комнату. Как ни мучили Калерию любопытство и тревога за «пацана», она не решилась пойти за ним и выяснить, что же произошло и почему пришедшая тетка забрала с собой Матрену.

Что происходило в комнате в течение тех пяти минут, которые так интересовали Калерию, мне рассказал сам Антон, да кроме него и некому было.

Он дремал, когда в дверь постучали, и первая его мысль спросонья была: «Матрена могла сама выйти и пойти гулять по квартире; и вот ее привели… ужас». Но, слава богу, его гостья оказалась на прежнем месте и продолжала спать. Он открыл дверь, и вошедшая женщина — лет сорока пяти, худощавая, светлые завитые волосы, в белом халате (это всё, что он мог припомнить, описывая ее) — первым делом удостоверилась, что перед ней, действительно, Кошеверов А. Б., приходящийся племянником Матрене Акинфьевой, и что спящая и есть сама Акинфьева. Антон подтвердил, что так оно и есть, а сам судорожно пытался понять, о чем идет речь и чего эта незнакомая женщина от него хочет. «Психиатр, — догадался он, — Жигунов, гад, вызвал». Но тут же выяснилось, что это была ошибка.

— Вы уже поняли, откуда я? — спросила пришедшая. — Я — старшая по режиму. Какое вы имели право забирать пациентку, не оформив документы? Что это за самоуправство?

— Но я же договорился с Амалией Фадеевной, — вконец запутавшись, пролепетал Антон. — Она мне разрешила… Какие документы?..

— Не знаю я, с кем вы договаривались. Мне сама Амалия Фадеевна позвонила и велела срочно забрать пациентку по указанному адресу.

И чуть помолчав, добавила еще более раздраженным тоном:

— Будто у меня дел других нет в воскресенье — беглых по домам собирать… Будите ее — ехать пора.

— А как же…

— Все вопросы будете решать с Амалией Фадеевной. Родственников она принимает по четвергам, с четырнадцати до семнадцати. А до тех пор свидания вам запрещены. Понятно? Всё. Собирайте ее.

Совсем выбитый из колеи Антон растолкал свою тетю Мотю — благо, она спала не раздеваясь, — вручил ей так и не развязанный узел с ее бельишком, а затем проводил изъятую у него пациентку вместе со старшей по режиму до стоявшего слегка поодаль старенького, запыленного «газика». Попрощавшись — Матрена при этом никак не реагировала и не ясно было, понимает ли она что-нибудь, — и подсадив бабку в машину, Антон воротился домой в совсем уж мрачном настроении. «Вот полоса же пошла, — думал он, чертыхаясь, — столько хлопот, неприятностей, и можно сказать, всё зря; всё с самого начала пошло кувырком».

На этом рассказ Антона закончился, а я, немного забегая вперед, добавлю уже от себя:

Это был последний раз, когда Антон видел тетю Мотю. Уехав с женщиной в белом халате, она бесследно исчезла. Более того. С той поры прошло двадцать с лишним лет, но я до сих пор не знаю, что с нею стало. Может быть, она и жива еще, а может, давным-давно и нет ее на свете, но, где схоронены ее косточки, не только мы с Антоном не смогли узнать, но это осталось неизвестным даже нашей вездесущей и всезнающей милиции и другим компетентным органам, которые, если им потребуется, могут хоть из-под земли достать какого-нибудь врага трудового народа или пособника немецко-фашистских захватчиков.

Ну, уж для этой цитаты не требуются объяснения, что это и откуда. Ее и так все знают. Она уже давно используется как расхожая поговорка: «Уж полночь близится, а Германа всё нет…» Ясное дело, это же из Пушкина, из «Пиковой дамы». Конечно, это особый Пушкин — Пушкин в исполнении Модеста Чайковского, Пушкин, каким он видится нашей культурной публике, посещающей театры, библиотеки, концертные залы и картинные галереи — «Пушкин глазами Овсянико-Куликовского» (по словам Мандельштама), — именно этого Пушкина изображал Репин на своих знаменитых картинах, и таким он и остался в памяти всех последующих поколений. И с этим уже, видимо, ничего поделать нельзя. Да это и не входит в задачи пишущих детективы или их читающих. А потому я с чистым сердцем выношу в заголовок сию квазипушкинскую строчку.

В главе пойдет речь о небольшом происшествии, произошедшем на исходе описываемого воскресного дня, как раз в указанное заглавием время — за несколько минут до наступления полночи. Хотя само по себе событие это и нельзя назвать особо значительным или достойным привлечь всеобщее внимание, но оно играет весьма существенную роль в нашем сюжете, и потому мне придется его не просто упомянуть, а с должной тщательностью описать. Суть его легко передать кратчайшей фразой: Виктор явился домой в зюзю пьяным. Однако здесь нас будет интересовать не столько этот прискорбный, хоть и банальный факт, но определенные подробности, которые… Впрочем всё по порядку.

С восьми часов — то есть с момента отбытия Матрены в неизвестность и до возвращения Виктора — в квартире не происходило ничего достойного упоминания; по крайней мере, мои информаторы не смогли сообщить мне ничего существенного. Коридор был пуст и соседи за это время не встречались и друг друга не видели. Конечно, какие-то движения и перемещения жильцов за это время происходили: приблизительно в девять часов Жигунова кормила мужа ужином, Калерия тоже себе что-то варила, Антон появлялся на кухне, чтобы наполнить чайник, кто-то выходил в туалет и по другим надобностям — некая мелкая, не привлекающая чужого внимания внутриквартирная жизнь продолжалась, но, в основном, все соседи сидели по своим норкам, и практически никаких сведений об этом периоде времени у меня нет.

Можно только упомянуть, что Калерия, соснув, по ее словам, пару часов, уселась шить передничек своей внучатой племяннице и, заработавшись, просидела с ним почти до двенадцати часов, а Антон и вовсе бездельничал. Ничем серьезным заниматься он не мог. В голове всё время крутились невеселые мысли о том, что, хотя в связи с новыми обстоятельствами отпал вопрос о том, подчиняться ли ему ультиматуму Жигунова или же все-таки его проигнорировать и поступать по своему усмотрению, но зато теперь в ближайшей перспективе маячил разговор с руководительницей дома престарелых — и разговор, тут можно было не сомневаться, крайне неприятный и непонятно чем грозящий. И вообще всё было запутанным, скомканным, бестолковым и, в конечном счете, унизительным. Он чувствовал себя попавшим в нелепое и, если смотреть со стороны, смешное положение. Как из него выбираться и что делать дальше, было неясно. А потому, доев оставшиеся сардельки и попив чаю, он завалился на кровать и с целью хоть как-то отвлечься взялся перечитывать первый том когда-то любимого «Графа Монте-Кристо». «Ничто другое в голову не лезло», — как он потом рассказывал.