Оставив своих героев на пороге соседкиной комнаты, я должен, продолжая изложение событий в хронологическом порядке, сказать, что состояние всеобщего ошеломления и недоумения, легко объяснимое экстраординарностью ситуации, продолжалось недолго и рассеялось после первых же произнесенных ими фраз.
— Калерия Гавриловна! Поймите… Жигуновых убили!.. Мы… — выдавил из себя Антон, чуть-чуть оправившийся от внезапного появления — сбежавшей? убитой? — соседки.
— Как?! Что ты?.. Кто убил? Почему?.. — только и смогла вымолвить потрясенная известием Калерия.
— Ничего не знаем. Их обоих… Мы беспокоились, что с вами… Вдруг?.. Вы поймите нас… Страшно ведь, ничего не понятно. — Упоминать о витиных подозрениях Антон, естественно, не стал.
Но и загадка с исчезновением соседки разрешилась тут же и очень просто. Выйдя утром на ежедневную пробежку, Калерия столкнулась с тем фактом, что выход наглухо забаррикадирован Витиным телом. (Уже потом она рассказывала мне более подробно и морщась от отвращения: «Лежит там — храпит. Не ворочать же мне его. Да и пахнет от него на весь коридор. И перегаром… и… может, еще чем… Противно…» — прозрачно намекнула она на конфуз, не так уж и редко случающийся с людьми в мертвецки пьяном состоянии. Однако здесь она, видимо, перегнула палку в своем отвращении к Витиным пьяным выходкам. Не только Виктор, что было бы вполне понятно, но и Антон, от которого данный факт было бы невозможно скрыть, об этом ни словом не упоминали. Когда я прямо спросил, не заметила ли она утром чего-нибудь, проходя мимо жигуновских дверей, она, слегка вздрогнув (от запоздалого страха, как я понимаю), уверенно отрицала наличие каких-либо указывающих на трагедию признаков: дверь была закрыта, всё тихо). Натолкнувшись на препятствие, Калерия тем не менее не отказалась от своих планов и решила вылезти через окно, благо это оказалось не трудно, после чего она, как обычно, пробегала час по пустынным улицам. Возвращаясь, она машинально направилась к входным дверям и была очень озадачена, обнаружив их распахнутыми настежь. Последующее ошеломление Калерии при виде хозяйничающих в ее комнате ребят уже известно читателю.
После краткого рассказа об увиденном у Жигуновых — Калерия при этом не выразила желания взглянуть на это собственными глазами, и вряд ли можно этому удивляться — было принято единогласное решение вызвать милицию. «Скорая помощь» была бы здесь неуместна, а что еще можно было бы предпринять в данных условиях? Антон вызвался сбегать к телефону и, одевшись попристойнее, быстрым шагом, временами переходящим в трусцу, отправился к телефонной будке, находящейся около новых домов — Калерия видела его в окно, — а затем быстро возвратился обратно.
— Сказали, что сейчас подъедут, — сообщил он встречавшим его в коридоре соседям. Действительно, не прошло и полчаса, как к дому подъехал «газик», из которого вышли три милиционера во главе со старшим лейтенантом. До того, как они приехали, рвущийся в бой и не способный сидеть без движения Витя предложил более внимательно осмотреть место преступления, но более осторожный (и, возможно, более впечатлительный — как он ни крепился, лицезрение мертвых тел и луж крови далось ему нелегко; а кому оно могло понравиться?) Антон не только сам решительно отказался еще раз переступать жигуновский порог, но и внушительно предостерег Виктора от таких действий: «Надо всё оставить как было, иначе милиции это не понравится, да и лишних следов можем натоптать». Как показало всё дальнейшее, это было в высшей степени правильное и предусмотрительное решение. К счастью, Витя согласился с ним и жигуновская дверь осталась нетронутой до приезда милиционеров. Таким образом, весь недолгий период ожидания мои соседи провели в своих комнатах, в одиночку размышляя о случившемся. Калерия при этом немного всплакнула — сам Жигунов, насколько я знаю, не пользовался у нее симпатией, но с Пульхерией они давно поддерживали приятельские, можно сказать, отношения. Антон при виде всхлипывающей и шмыгающей носом соседки попытался выдавить из себя какие-то слова утешения, но не зная, что тут говорить, после невнятного сочувственного мычания махнул на это рукой и, проводив Калерию до ее двери, сам скрылся в своей комнате. Не исключаю, что он и сам испытывал какие-то жалостливые чувства, — всё же он знал Веру Игнатьевну с детства, и хотя в последние годы он относился к чете Жигуновых настороженно и скорее презрительно (сужу об этом по отдельным замечаниям, проскальзывавшим в наших разговорах, которые мы вели задолго до описываемых событий), но детские воспоминания о тете Вере, время от времени, как я предполагаю, угощавшей соседского мальчика пирожками с капустой или что-то подобное, тоже со счетов не сбросишь. Трудно ожидать проявлений какой-то печали со стороны Виктора — Жигуновы были ему никто, и никакие сентиментальные воспоминания его с ними не связывали, однако, не думаю, что и он остался к их внезапной смерти совершенно равнодушным. Картина зверского убийства (не в пьяной драке у пивной или на танцплощадке — это было бы еще в порядке вещей, и вряд ли бы потрясло закаленного Виктора, — а в тихой коммунальной квартире), усугубленная при этом воспоминанием о только что слышанном предсказании: кровь на стенах, кого угодно вывела бы из равновесия, и Виктор не оказался здесь исключением, несмотря на свой легкий характер и отсутствие привязанности к покойным.
Прибывшие на место происшествия стражи порядка из районного отделения МВД быстро и достаточно поверхностно осмотрели тела убитых и обстановку в комнатах: старший лейтенант при этом прошел в комнату, присев на корточки и не касаясь трупа, внимательно осмотрел его, прошел затем в другую комнату, побыв там пару минут, вернулся и предварительный осмотр был на этом закончен. Приехавшие с ним нижние чины наблюдали за его действиями, стоя на пороге комнаты, но внутрь не заходили; кое-что было видно и стоявшим в коридоре за их спинами нашим свидетелям преступления. После окончания осмотра комнату закрыли, начальник задал жильцам несколько коротких вопросов: «Кто и когда обнаружил убитых?» — «Я, — сознался Витя, — приблизительно в полшестого утра увидел сначала Жигунова, а потом — минут через пять-семь — мы с Антоном прошли в другую комнату и увидели его жену». — «Трогали ли они что-нибудь в комнатах и перемещали ли трупы?» — «Нет, насколько помнится, ни до чего не дотрагивались». — «Когда в последний раз видели покойных?» — «Вчера ночью, без пяти двенадцать, точно знаю, Вера Игнатьевна приоткрывала дверь и выглядывала из нее», — сообщила Калерия. Дав задание одному из подчиненных собрать данные о свидетелях, начальник попросил у Калерии разрешения воспользоваться столом в ее комнате, расположился на нем и что-то писал авторучкой на вынутых из папки листах и бланках, пока получивший задание рядовой, слюнявя карандаш, заносил паспортные данные свидетелей — для этого каждому из них пришлось принести паспорт — в свой потрепанный блокнот. Покончив с этими формальностями, двое из приехавших удалились, оставив третьего — сержанта милиции — следить за неприкосновенностью места происшествия и строго предупредив свидетелей, что они не должны покидать квартиры до приезда следственной группы, которая вот-вот должна приехать.
— А как же с работой?.. Мне к девяти надо. У нас строго. — заволновалась Калерия.
— Не беспокойтесь. Вам на всё время выдадут повестки для предъявления в отдел кадров.
На том и закончился первый контакт с милицией.
Делать было нечего. Обычное течение времени как бы приостановилось, и приниматься за обыденные занятия было совершенно невозможно. Этому мешали и внешние условия (вот-вот должен был появиться следователь), и внутреннее состояние выбитых из колеи жильцов. Сидели по своим комнатам, попили чаю, Калерия сварила какую-то кашку. Виктор, несмотря на свою впитанную с молоком матери нелюбовь к ментам, вынужден был, как хозяин, пригласить сержанта в свою комнату — не стоять же ему в коридоре, — чтобы тому через распахнутую Викторову дверь можно было наблюдать за порученным объектом охраны. Поскольку сидеть вместе за столом и пить чай (пришлось угостить служивого и чаем с сушками) в абсолютном молчании затруднительно, между сержантом и Витей завязался вялотекущий разговор: о футболе, о жилищных условиях, об ожидавшемся приезде в город Майи Кристалинской, так, вообще… обо всем и ни о чем. При этом оба вынужденных собеседника старательно избегали разговора о том, что находилось за дверью напротив. Всё же точившая Витю мысль о необъяснимой (мистической?) связи между воплями Матрены о крови на стенах и реальной кровью на стенах неудержимо рвалась наружу, ею необходимо было с кем-то поделиться, и Виктор, не удержавшись, в кратких, но выразительных словах сообщил сержанту о вчерашнем происшествии: «Никто не понял, о чем она вопит, думали она по дури своей, а оно видишь как вышло». Сержант не стал комментировать услышанное, пробормотав только нечто невнятное, но видно было, что Витин рассказ произвел на него впечатление. Не успев закончить рассказ, Витя уже пожалел о своей несдержанности: «Черт меня за язык дернул, — говорил он мне впоследствии, — не надо было ментам-то об этом трепаться, они б поди и не узнали об этом». Но слово не воробей, и оно уже вылетело, хотя Виктор и быстро перевел разговор на другие материи.
