Обещанное «вот-вот» растянулось на несколько часов: старший лейтенант отбыл приблизительно в полседьмого, а следователь с компанией появились уже в десятом часу. Следственная группа состояла из нескольких человек и приехала на двух машинах, командовал ею неприятный — по мнению моих информаторов — тип с опухшим и не вызывающим доверия лицом (слова Антона; Виктор же охарактеризовал его, как обычного ментяру — как все они), назвавшийся майором Макутиным, но одетый в невзрачный штатский костюм. Да и почти все приехавшие — их было человек шесть или семь — были в штатском, фотограф и вовсе в ковбойке с закатанными рукавами.
У некоторых из читателей в этом и подобных случаях вполне может возникнуть вопрос: как это автор сих писаний мог на протяжении двадцати лет помнить о закатанных рукавах у фотографа, которого он (автор) и в глаза не видел? Сомнения эти не только оправданы, но и, вероятно, неизбежны, и я чувствую необходимость специально высказаться по этому поводу: то есть относительно моей, якобы феноменальной, памяти, сохранившей мельчайшие подробности тех далеких дней. Разумеется, к числу феноменов я не принадлежу, и память у меня самая обыкновенная, а теперь — с возрастом — еще и слабеющая год от году. Но из тех лет, а особенно то, что касается рассказываемой здесь истории, я помню довольно много и даже с подробностями (к тому же неожиданно многое припомнилось, когда я начал это описывать). Частично это, наверное связано с тем, что я очень много думал об этой истории и многократно перемалывал все ее перипетии в мозгу, когда она непосредственно развертывалась перед моими глазами и позднее, тем более, что несколько раз потом рассказывал о ней своим хорошим знакомым. Поэтому многие детали и застряли в моей — отнюдь не феноменальной — памяти. Так я уверен, что именно ковбойку с закатанными рукавами я помню из рассказов моих соседей, хотя, конечно, утверждать это под присягой я не решусь: вдруг я всё же ее выдумал, а потом сам поверил в эту выдумку. Но главное, конечно, не в том, была ли такая деталь в действительности или же мне это только кажется. Главное всё же в том, что я пишу не милицейский протокол и даже не документальный очерк — я пишу роман, а потому любую упоминаемую в тексте подробность — неважно, припомнилась она мне или я ее только что выдумал, — я оцениваю, в первую очередь, с литературной точки зрения. Если мне кажется (как автору), что упоминание закатанных рукавов ковбойки усиливает художественную убедительность и реалистичность моего описания событий (а так ли это, судить читателям), то я, не раздумывая, ввожу такую деталь в текст вне зависимости от соответствия ее моим воспоминаниям, в которых, безусловно, по прошествии стольких лет есть множество прорех и белых пятен. Более того, как я уже предупреждал, многие реальные (и запомненные мною) подробности описываемых событий и персонажей, в них участвующих, я сознательно заменяю на выдуманные, чтобы затруднить сопоставление героев моего романа с их реальными прототипами. И в заключение моего очередного отступления от сюжетной линии мой призыв к скептически настроенным читателям: отнеситесь к этому тексту как к занимательному чтиву и плюньте на его верность фактам — если мой роман вас увлекает и побуждает продолжать чтение, значит вы уже получили желаемое и вам не о чем сожалеть или беспокоиться, если же он не доставляет вам удовольствия и читать его муторно и тягостно, то никакая фактографичность его не спасет, как бы ни нажимал на нее автор и как бы он ни клялся в своем скрупулезном следовании виденному и слышанному.
Приехавшие заполнили квартиру и принялись за свою обыденную для них работу. Командующий ими майор — по его хмурому виду можно было предположить, что он страдает той же, что и Витя, болезнью, — осмотрел комнаты, судмедэксперт натянул халат и занялся обследованием трупов, фотограф защелкал фотоаппаратом со вспышкой, снимая общие планы в каждой комнате и расположение тел, дактилоскопист со своими кисточками и порошком занялся исследованием отпечатков пальцев на оконных стеклах, дверных ручках, выключателях, спинках кроватей, полированной мебели. Еще два сотрудника и сам майор тщательнейшим образом обыскивали жигуновское жилье, выдвигая и просматривая ящики комода и серванта, заглядывая во все стоявшие на полках чашки и вазочки, перебирая обнаруженные документы и т. д. Ни один угол и закуток не был пропущен, и вся эта кипучая деятельность растянулась до двух часов дня. При этом один из членов этой бригады, сидя за столом, писал под диктовку майора протокол, куда заносились важные, с точки зрения следователя, данные.
Перед всей этой процедурой у наших жильцов опять переписали паспортные данные и Калерию с Антоном привлекли к делу в качестве понятых, им пришлось все время присутствовать при осмотре тел убитых и при обыске, и в их обязанности входило внимательно следить за сообщаемыми сотрудниками милиции данными, осматривать то, что им показывали, а затем подписать составленный следственной группой протокол. Занятие, конечно, утомительное и малоприятное, но зато позволившее им (а затем и мне) узнать кое-какие детали об убийстве соседей. Мы потом тщательно — вплоть до мельчайших подробностей — разбирали с Антоном, а затем и с Калерией, всё, что им удалось запомнить, однако здесь я изложу лишь те факты и соображения, которые, на мой взгляд, непосредственно касались интересующих нас вопросов (кто? как? когда? почему?) и могли как-то прояснить суть дела, а кроме того, хотя бы намеком, указать на то направление, в котором двигалась мысль следователя — кого он мог заподозрить и удалось ли милиционерам найти какие-то улики, обосновывающие их подозрения. Но такой экстракт из всего виденного и слышанного моими соседями, присутствовавшими при осмотре места преступления и обыске, я приведу немного позже, а сейчас еще о некоторых событиях, происходивших в тот понедельник — «день тяжелый», выбивший жильцов нашей квартиры из обычной колеи и поставивший их жизнь буквально с ног на голову: всё, что было до того, казалось мелким и незначительным, а что будет дальше, невозможно было предсказать.
Первое, что следует упомянуть из рассказанного мне позднее, это увеличение числа участников следственной группы, работавших на месте происшествия, произошедшее, приблизительно через час после начала обыска. К тому времени занавески на окнах жигуновских комнат были уже раздернуты, и Калерии, сидевшей на стуле недалеко от окна, было хорошо видно, как из подъехавшей машины вышли четыре милиционера и с ними довольно большая, но не страшная на вид розыскная собака («Это ищейка — вынюхивает всё; потому и ментов «легавыми» называют», — прокомментировал позднее Витя). Они прошли в квартиру, а собаку даже завели в осматриваемые комнаты и дали ей обнюхаться. Командующий всем майор, выйдя в коридор, раздал, по-видимому, инструкции приехавшему подкреплению, и они включились в работу. Поглядывавшая в окно Калерия заметила, что, покрутившись немного у крыльца и у выходящих на фасад окон, собака, похоже, взяла какой-то след и резво понеслась в сторону бульвара, таща за собой на поводке невысокого, но шустрого милиционера, не отстававшего от своей несущейся во весь опор ищейки и быстро скрывшегося из виду. Минут через пятнадцать розыскная команда вернулась к дому, и теперь уже запыхавшийся вожатый вел на поводке свою четвероногую сотрудницу. Собака еще раз побегала около дома, и они опять ринулись — собака впереди, милиционер за ней — в сторону больших домов. Затем они как-то оказались на задах нашего дома: Калерия, конечно, их видеть не могла, но Виктор из своего выходящего на задворки окна видел, как собака и следовавший за ней проводник шарились в кустиках и даже у края болотца, довольно далеко от нашего дома. Тем не менее, результаты всей этой розыскной деятельности были, по-видимому, разочаровывающими. Калерия видела, как появившийся опять в ее поле зрения проводник что-то докладывал вышедшему на улицу майору (собака молча сидела рядом), и при этом начальник, похоже, был неудовлетворен услышанным — он с раздраженным лицом распекал милиционера или что-то выспрашивал у него, но тот лишь пожимал плечами и разводил руками. Дело кончилось тем, что майор возвратился в дом, а проводник с собакой погрузились в машину и уехали.
