— Он брус дубовый, размозживший череп мне, обрушил, прячась в темноте…

— Прежде всего — имя. — Бородатый, видимо, вошел во вкус общения с духом и теперь ни за что не собирался униматься, ведя допрос, как заправский следователь. — Кто это сделал?

— С тех пор как я был человеком, — продекламировала мадам Эвсапия, — прошло немного дней, и помню я еще огонь и страшный грохот и бури завывание в тот день…

Занавески снова зашуршали. Распахнулось окно, и опять лампа вспыхнула голубоватым светом. Мадам Эвсапия издала протяжный стон, и стол заходил ходуном.

Внезапно ветер утих. Бородатый все еще судорожно сжимал мою руку, а мадам Эвсапия лежала, опрокинувшись лицом на стол. К ней подскочила мисс Джуд, подняла ее, прислонила к спинке стула. Глаза ее были закрыты, и мы тревожно переглянулись с Порцией.

Бородатый первым нарушил молчание.

— Что же нам теперь делать, а?

Вопрос был риторическим. Его покрытая потом лысая голова поблескивала в свете лампы.

— Его появление теперь убедило меня в существовании загробной жизни, — заявила дама с начесом, трясясь от страха, — если бы вы не поступили с ним так дурно, мы бы могли узнать, что там происходит, узнали бы сокровенные тайны жизни и смерти!

— Зачем вы его спугнули так грубо? — присоединилась к ней дама с завивкой, поднеся носовой платок к глазам.

— Вы очень дерзко с ним обращались, — с чувством добавила миссис Лидбет, — теперь мы ничего не узнаем. Еще никогда у меня не было такого удивительного контакта.

— И у меня тоже, — под держала ее вторая дама.

— Как много мы потеряли из-за вас! — воскликнули обе, но тут их спору положила конец мисс Джуд:

— Гораздо хуже, что мадам Эвсапия в трансе, я никак не могу привести ее в чувство!

Тюрбан, надетый на голову мадам Эвсапии, сполз набок, и из-под него выбились пряди седых волос. В уголках раскрытого рта пенилась слюна, но прочих признаков серьезного припадка не наблюдалось.

— Надо уложить ее на диван, — деловито предложил бородатый, и хотя все еще продолжали дуться на него, никто не стал возражать.

Пока перетаскивали мадам Эвсапию, мы с Порцией воспользовались возможностью заглянуть во все углы — за занавески и под пианино. Но ничего, кроме пыли, коробок из-под конфет и печенья и деталей от велосипеда, мы там не обнаружили. Только в большой китайской вазе была спрятана полупустая бутылка водки.

— Я испугалась, — призналась Порция, когда мы с ней сидели дома на кухне и пили чай и ели сандвичи с беконом, которые отлично готовил Ронни. — Конечно, это была фальшивка, — видно, мистер Поудмор рассказал ей все, что писали в газетах. Но откуда она взяла столько цитат из Шекспира?

— Да она наверняка записала их на пленку и спрятала где-нибудь магнитофон, — предположил Ронни. — Они всегда так делают.

— Нет, я видела, что она сама все это произносила, — возразила я, — глаз с нее не спускала. Никакого обмана там не было. Может, у этой мисс Джуд способности чревовещателя?

— А я уверена, что там был дух, — заявила Корделия, — я видела, как дух появился на спиритическом сеансе в фильме «Беспечный призрак».

— О чем это говорит? — перебила я ее. — Мадам Эвсапия все устроила с расчетом на наше присутствие, то есть мое, потому что о Порции она ничего не знала. Но зачем? Неужели она полагала, что я попадусь на ее удочку, стану ходить к ней и платить деньги, чтобы узнать, кто убил Бэзила?

— Может быть, она хотела сделать себе рекламу? — предположила Порция. — Например, ты могла бы рассказать о ней всем своим друзьям и знакомым.

— Как бы там ни было, даже если ее заранее предупредил мистер Поудмор, все, что мы слышали, она произносила сама, без всякого магнитофона.

— Нет, вы меня просто удивляете, — скептически поморщился Ронни. — Разве можно верить в такие глупости?

— Честное слово, я слышала голос сэра Бэзила. Голоса, как и лица, спутать невозможно. А у меня отличная память на такие вещи.

— Голос можно элементарно подделать. — Папа состроил обычную кислую мину, свойственную сэру Бэзилу, и произнес: — «Прошу, о дочь моя, мой разум пощади… В моей крови пылает жар предсмертный…»

— Как себя чувствует мама?

— Отлично. Она еще не выходит на улицу, но настроение у нее бодрое. Она очень о тебе беспокоится, всегда спрашивает меня, как ты выглядишь, не похудел ли, хорошо ли тебя тут кормят.

Отец нахмурился:

— Меня тревожит обстановка в доме: какой-то беспорядок, болезнь Марии-Альбы, да еще идиот Ронни, ни на кого нельзя положиться, кроме тебя, Хэрриет. Я хорошо знаю Клариссу, парикмахер интересует ее больше, чем все мои проблемы, вместе взятые.

— Папа, пожалуйста, извини меня, мистер Поудмор требует, чтобы я отрабатывала все положенное время, — мне пора идти. Я больше всего боюсь потерять работу, ты ведь знаешь, что сказал Руперт.

— Знаю, дорогая. Не принимай всерьез мое брюзжание, у меня сегодня скверное настроение, к тому же я устал от сидения взаперти, от этой тюремной вони, от окна с решеткой. Ты самая дорогая моя девочка и приходишь ко мне чаще, чем все остальные.

— Порция тоже очень хочет тебя навестить, но она все время занята, ей приходится всюду ездить с Джессикой, и она приходит домой очень поздно вечером.

— И как ей общество феминисток?

— Она познакомилась с одной молодой писательницей по имени Сьюк. Я о ней почти ничего не знаю, но Порция ею восхищается. Сразу же после их знакомства они вместе обедали дома у Сьюк. Она замечательно вышивает и шьет, у нее свой магазин в гараже. Она не любит вещи, сделанные на станках или с помощью современного оборудования, и все делает вручную. На ее вещи огромный спрос, но, по-моему, деньги ее не интересуют. А еще она поклонница японской кухни и угощала Порцию мисо и суши. Кроме того, умеет управлять самолетом и постоянно занимается спортом. Вообще, она оказывает на Порцию благотворное влияние, например, заставила ее пойти к дантисту и даже сопровождала ее — читала наизусть стихотворения Сильвии Уорнер, чтобы помочь ей побороть страх.

— Бедная Хэрриет, я вижу, что не один я страдаю в этой семье.

— Что ты имеешь в виду?

— Я представляю себе, как ты ревнуешь Порцию. Она всегда была твоим самым близким другом.

— Не понимаю, почему ты так решил… Ну, если честно… я правда ее страшно ревную. Мне всегда были безразличны ее романы, но тут, я чувствую, она отдаляется от меня…

— Порции нужна сейчас новая дружба и новый круг общения, она достигла того момента в жизни, когда взгляды человека начинают меняться, кое-что для нее уже навсегда осталось позади.

— Я, наверное, очень эгоистична.

— Нет, просто у Порции немного иной характер, чем у тебя. Она нуждается в переменах. Она ищет себя, дружба с женщиной или влюбленность дают ей сейчас то, в чем она нуждается, — привязанность, волнующие переживания. Откровенно говоря, я никогда не удивлялся тому, что женщины становятся лесбиянками.

— Папа, ты самый удивительный человек на свете! — Я испытывала огромную благодарность за его понимание, настоящую деликатность и терпимость — немногие родители способны так относиться к своим детям.

— Спасибо, Хэрриет.

Отец улыбнулся, и я впервые подумала, что зря столько лет считала себя его нелюбимой дочерью. Он любил меня ничуть не меньше, чем сестер.

Я поцеловала его на прощание и зашла к инспектору Фою — узнать, как продвигается дело, и напомнить, что отец с трудом переносит заключение и что мы с нетерпением ожидаем его освобождения.

Инспектор встретил меня как старого друга. И даже будто обрадовался моему визиту. Стол его был завален папками и стопками бумаг. Оба телефона зазвонили одновременно, так что я ждала несколько минут, пока инспектор окончит переговоры и сможет вернуться к моему вопросу.

— Как вы находите его состояние? — спросил он меня, закуривая сигару.

— Не очень, а если серьезно, то совсем плохо… Вы наверняка сами знаете…