— Я так хочу… чтобы все изменилось, — сквозь слезы проговорил он. Я никогда не могла спокойно смотреть, как люди плачут. К горлу подступил комок. Я погладила его конский хвост.

Он склонил голову мне на грудь, и я принялась укачивать его, как ребенка, сама чуть не плача. Проснувшийся от рыданий Джонно Дирк подошел к нам, посмотрел удивленно, а затем, как я ни хмурила брови и ни гримасничала, осторожно взял с тарелки последнюю сосиску и унес ее на свое место перед камином.

— Извини, — наконец сказал Джонно, отстраняясь от меня и вытирая лицо рукавом. Он зацепился цепочкой, продетой в нос, за пуговицу на манжете и поморщился от боли. — Ты, должно быть, думаешь, что я невозможно жалок.

— Расскажи мне о своей матери. Если хочешь.

— Мне было двенадцать, когда она умерла. Она была самой красивой женщиной в мире. Правда, много болела, и я думаю, папа тоже сильно огорчал ее. Но она говорила, что чувствует себя прекрасно, когда я ухаживаю за ней. Она называла меня своим безупречным нежным рыцарем. Это были слова из ее любимой поэмы — я уже забыл название. После ее смерти я стал никому не нужен. У Аннабель была нянька, а папа через год женился на Мэгги, которая делала для него — и для всех — все возможное. Я стал лишним. Как ты говоришь, общаться с такими — пустая трата времени.

— Ты знаешь, что я не это имела в виду.

Я попыталась добавить немного строгости в мои слова. Сочувствуя ему, я хотела все же воспользоваться редким моментом, когда Джонно не пьет и не валяется в отключке. Некоторое время он задумчиво молчал.

— Да. Я понимаю. Я привык играть в нечестные игры с самим собой и остальными. Я хотел, чтобы Кейт меня оставила, чтобы я мог быть несчастным — тогда у меня появилась бы причина жалеть себя. Фактически я сам оттолкнул ее. Я знал, что делаю ей больно, но не мог остановиться. — Он снова задумался. — Обещай, что не будешь презирать меня за то, что я плакал.

— Ты стал лучше в моих глазах из-за этого. Правда.

— Как это?

— Потому что ты так любил свою мать. Теперь я знаю, что на самом деле тебе не наплевать на других.

— Я намеренно вел себя так, чтобы не испытывать боль.

— Ты не прав. Но даже если и так, ты не сможешь защитить себя, став черствым. Это самообман.

— Хэрриет… Мне вдруг захотелось поцеловать тебя.

Я подставила ему щеку.

— На самом деле я имел в виду не такой братский поцелуй. Но, видимо, я не нравлюсь тебе. Я не такой красавчик, как Макс Фрэншем.

— Вполне возможно, что ты мог бы им быть. Трудно сказать при такой маскировке. По-моему, ты был бы гораздо симпатичнее без этой штуки в носу. А также без хвоста и этой омерзительной бороды.

Джонно рассмеялся:

— Черт с ней! Я и в самом деле устал от нее. Она цепляется за стулья и щеколды. Не то чтобы очень больно, но выглядишь полным идиотом. А что не так с остальным? Неужели девушкам не нравятся мужественные волосатые мужчины?

— Некоторым — несомненно. Но я патологически не переношу бороды.

— Кейт она тоже не нравилась. Но я считал, что не должен поддаваться.

— Почему?

— Потому что показал бы себя слабаком. — Он принюхался. — Что за черт! Откуда пахнет горелым?

До этого момента мы были так заняты разговором, что не замечали струйки дыма, поднимающиеся из-под обширных юбок мисс Типпл.

— Окурок Джорджии! — Я беспомощно оглядывалась вокруг, выискивая, чем потушить, и не решаясь воспользоваться вышитой подушкой или персидским ковром.

Джонно схватил вазу с цветами, упал на колени и выплеснул ее содержимое под кресло.

— Что? Что? — Мисс Типпл проснулась, схватила свою палку и стукнула Джонно по голове с удивительной для ее возраста силой. — Уйди, сексуальный маньяк! Спасите! Насилуют!..

«Дорогая Мария-Альба!

Это будет короткое письмо, потому что я так устала, что с трудом могу держать ручку. Я пишу сидя в кровати, Корделия рядом со мной и уже спит. Она прекрасно себя чувствует и хорошо проводит время, так что не беспокойся о ней. Все мужчины от нее в восторге, и с Аннабель они ладят прекрасно, учитывая, насколько они разные.

Сэр Освальд разразился речью о высочайших достоинствах Корделии и назвал ее ангелом благотворного влияния. Сестра Имельда была бы поражена».

Я задумалась, нужно ли упоминать о менее привлекательных чертах сэра Освальда, и решила, что все-таки не стоит. Мария-Альба всегда подозревала, что сестры везде суют свой нос и копаются в ее вещах, когда она находится на кухне. Если они случайно прочитают о педофилии сэра Освальда, то будут крайне шокированы.

«Мэгги приболела. У нее ушная инфекция, и ей нельзя подниматься с постели. Поэтому мы с помощью миссис Уэйл выполняем всю домашнюю работу. Представляешь, ручки ножей из слоновой кости необходимо протирать лимоном перед мытьем. В этом доме ничего не выбрасывается. Обмылки собираются в жестянку, которая прикручена к крану на кухне. Перед мытьем посуды нужно поболтать ими в воде, а потом повесить обратно. Я устала спрашивать у миссис Уэйл: неужели в доме такая проблема с деньгами? В конце концов, ну сколько может стоить бутылка моющего средства?! Хотя, конечно, это не мое дело.

Я еще должна рассказать тебе о том, что меня порадовало, и тогда смогу лечь спать, чтобы достойно встретить новый рабочий день. Мне еще нужно начать писать статью для следующего выпуска «Призрачной зоны».

Я решила, что не буду рассказывать суеверной Марии-Альбе о том, что нашла палец от руки старины Гэлли в ящике с носовыми платками у Мэгги. Это неприятно шокировало меня. Вне витрины он выглядел вовсе не жалко, а скорее зловеще. К тому же на одном из платков осталось ржавое пятно. Исполняя свою миссию охотницы за сверхъестественным, я собрала волю в кулак, взяла палец так, чтобы Мэгги не видела, и сунула его в карман. Мне был нужен ключ, чтобы вернуть его на место, но связки Мэгги нигде не было видно.

«Я рассказывала тебе о Джонно, который все время пьет. Мы серьезно поговорили с ним сегодня днем, и я начала думать, что, несмотря ни на что, в нем есть нечто хорошее. Во всяком случае, я устроила ему разнос в связи с его отношением к Мэгги, и он воспринял это без обид. Он совсем не пил за ужином — были поданы вегетарианский суп, суфле из морской капусты и миндальный пудинг — и после этого исчез. Я думала, он отправился за бутылкой. Но когда я поднялась к Мэгги пожелать ей спокойной ночи, то обнаружила его там, читающим ей вслух любовный роман, — абсолютно дурацкий, но выглядело это очень трогательно. Полагаю, Джонно сам получал от этого удовольствие, но, конечно, ни за что бы в этом не признался. Я видела, что Мэгги очень рада видеть его рядом с собой…»

На следующее утро я поднялась рано, чтобы взяться за дела. Завтрак подали поздно, но на жалобы сэра Освальда уже никто не обращал внимания, поэтому в конце концов он заткнулся и сосредоточился на поглощении максимально возможного количества oeufs frits по-сербски — плов с луком и изюмом, залитый яйцом. Блюдо было необычным, но вполне съедобным. Потом я отмывала кладовую для дичи карболкой, которая воняла так, что мне казалось, будто запах впитался не только в мои волосы и одежду, но даже в кожу. Когда я закончила, то пошла наверх к Мэгги за подносом.

У нее была миссис Уэйл, которая меняла постель и убирала в комнате. Потом она отворила окно так широко, что камин задымил, и все мои попытки прогреть комнату пошли прахом.

— Я избавилась от микробов, — заявила она, взбивая подушки на креслах так, что в воздух поднялось облако пыли, и удалилась, не взглянув в мою сторону.

— Милая Джанет, — с теплотой в голосе произнесла Мэгги. — Я так счастлива, что есть люди, которые так заботятся обо мне.

Я закрыла окно и села к ней на кровать, чтобы не кричать, потому что ее глухота прогрессировала.