Грозно покосившись на меня, отец молча уходит в комнату. Сразу следовало это сделать, а не вгонять девчонку в краску своим дряблым брюшком.

— Это Антон? — спрашивает моя пока еще не состоявшаяся теща. Пытается разговорить дочь, а та как воды в рот набрала. Таращится на мать, будто впервые в жизни видит ее. — Елизавета Геннадьевна, — кивает мне без капли приветствия, но любезнее, чем ее дочь при нашей первой встрече. — Вы входите, Антон. — Подзывает меня к себе, слегка касается плеча и закрывает дверь. — Чаю? — ее губы дергаются в нервной улыбке.

— Вздрючить его надо, а не чаем поить!

Лев Евгеньевич в собственном репертуаре. Придерживается имиджа.

Выходит из комнаты в брюках и рубашке, застегивая на ходу запонки.

— Тебя уже практичные методы решения проблем не вштыривают, да? — фыркает мне, искры глазами метая. — Шоу устраиваешь и Катерину втягиваешь? Что за представление было с Инессой?

— Генрих уже доложил? — хмыкаю, скрипнув зубами. Я хоть и знаю, что этот терминатор частенько под отцовскую дудку пляшет, по старой памяти, но теплю надежду, что удастся его всего под себя прогнуть.

— Будильником. Сразу в мозг!

Рука сама тянется к Рине. Обвиваю ее талию, кладу ладонь на живот и, притянув к себе, носом зарываюсь в ее волосы. Дрожит, маленькая. Растерялась совсем.

Предки оба опускают взгляд на то, как она обеими руками впивается в мое предплечье. Мама взволнованно сглатывает, потерев шею. Папаша звереет.

— Попортил?!

— Фантазию не вспенивай, — цежу, приходя в бешенство. — И пафос свой для Ксюши прибереги.

— Мотай на ус, сынок: отутюжил — яйца через глотку выдеру.

— Лев, — не стесняясь строгости в голосе, вмешивается в наш диалог Елизавета Геннадьевна, — не забывайся, что вы тут не одни. Я попрошу не выражаться при мне и моей дочери.

Поцеловав Рину в макушку, уточняю:

— Она в курсе, что не только ваша дочь. Так что кончайте и вы свое представление, — отвешиваю короткий поклон головой Льву Евгеньевичу.

Елизавета Геннадьевна виновато опускает глаза и обнимает плечи. Лев Евгеньевич мысленно меня расчленяет.

— Вы не волнуйтесь, — оживает мой бесценный бриллиант, — я только паспорт возьму, и мы с Антоном уйдем. Можете продолжать…

— Какой еще паспорт? — Папаша столбом посреди коридора застывает. — Увезти ее собрался и дальше мозги пудрить? Шары от меня не отводи!

— Лев! — уже грознее включается Елизавета Геннадьевна.

— Никуда вы не поедете! — заявляет он. — Ты, — указывает на Рину и кивает на дверь комнаты, — под домашний арест. А ты, — продолжает воспитание на мне, — сначала докажи, что тебе она нужна, а не парочка горячих ночей!

— Начинается, — вздыхаю, крепче прижимая к себе Рину. — Мы уже не дети!

— Она — нет. Ты — да. Лицемер, эгоист и мерзавец. Сначала за кольцом гонялся, теперь короче дорожку к власти нашел. Хрен тебе! — Выкручивает мне фигу, сдергивает пиджак с вешалки и шагает на выход. — У тебя пять секунд на досвидульки, — шипит, проходя мимо нас. — Катерине скажи спасибо.

Обеими руками обнимаю свою девочку, склоняюсь и шепчу ей на ухо:

— Я вернусь, малыш.

Целую мочку, с трудом отлипаю и выхожу вслед за отцом. Не оборачиваюсь. Слишком хреново. Она же впилась в меня. Как кусок от себя оторвал, оставляя ее.

— Спускайся! — велит мне отец, а сам задерживается на пороге с прошлой любовью пошептаться.

С Ксюшей таких соплей у него не было, сколько их помню. У них в спальне даже кровати всегда раздельные стояли. Нет, Лев Евгеньевич воздержанием себя не насиловал, с эскортом развлекался так, что на несколько суток пропадал. Но с женой, я так понимаю, давненько от силы за руку держался и в щеку целовал на банкетах.

Выйдя на улицу, задираю лицо и выискиваю окна заветной квартирки. Надо будет еще ребят организовать и домофон с видеокамерой установить. Не нравится мне этот район. Совсем не нравится.

Отодвинув шторку, Рина открывает окно и перегибается через подоконник.

Закинув руки за голову, скрещиваю пальцы на затылке и просто любуюсь ею. Молча. Без слов. Без обещаний.

Расстроенная, вымотавшаяся, но с тем же блеском озорства в глазах, который не угасает. Мне достаточно просто смотреть на нее, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливым. Отцовская империя такого кайфа не доставляет, как ее скромная мимолетная улыбка.

— Не растай, — бурчит Лев Евгеньевич, выйдя из дома. Развернув меня, подталкивает к тачке. — Открывай. Ехать надо.

Последний раз взглянув на Рину, сажусь за руль и выжидающе слежу за залезающим в кресло отцом.

— Машина, твою мать, — ругается он, вертясь. — Туалет в самолете просторней.

Завожу заревевший двигатель.

— Куда едем?

— Куда? — вздыхает наш криминальный император, посмотрев перед собой, и ласково о доме: — В гадюшник.

Руки тяжелеют от того, что делаю. Выворачиваю со двора, глотая иглу горечи. Я же привык, что Рина рядом каждую минуту. Под моим присмотром, под моим контролем.

— Почему с ней не остался, со мной поехал? — спрашивает отец, когда притормаживаем на светофоре.

— Мне же сначала надо твое разрешение на нее получить, — отвечаю, потарабанив пальцами по рулю, — а уже потом покорять высоту.

— Стратег.

— Ты сам меня этому научил.

Лев Евгеньевич выискивает в пиджаке мобилу, набирает номер и в привычной ему лаконичной манере отдает приказы:

— Клим, подтяни еще ребят к Вольским и отправь нотариуса в Росинку. — Закончив, переводит взгляд на меня. — Фотку удали. Нет, погоди, сначала дай гляну.

Засмеявшись, разблокирую свой айфон и протягиваю отцу. Поглядывая на него, вижу, как пальцами раздвигает края снимка, увеличивая свою Лизавету. Любуется ею. Почти улыбается.

— Что с Ксюшей делать будешь? — интересуюсь, чуя, что он вляпался куда серьезнее меня.

— Избавляться от нее.

— Не слишком радикально?

Переслав фото себе, удаляет с моей мобилы и возвращает.

— Вот что у тебя на уме, бестолочь? Я когда-нибудь кого-нибудь убивал?

— Святой вы наш человек, — усмехаюсь в повороте.

— Куплю я ее, — отвечает он.

— Она дорого стоит.

— Знаю.

Его «знаю» звучит так, будто он готов ей отдать все, лишь бы раз и навсегда избавиться от этого ярма на шее.

Мысли в голове гоню быстрее, чем тачку по шоссе. Вспоминаю слова Рины: «Он не собирается передавать вам свою империю». Прокручиваю, как Лев Евгеньевич рассказал мне об Инессе. Как Рина заявила ему, что накроет медным тазом дело всей его жизни, а он и бровью не повел.

— Когда ты собирался «обрадовать» нас, что номер с кольцами — всего лишь клоунада?

— Допер? — хмыкает самодовольно. — Или Катерина надоумила?

— Не важно. Когда?

— Примерно на второй день. Когда твоя Инесса смылась бы с кольцом, а ты охренел бы, выяснив, кого драл весь год.

— Чутье подсказывает мне, что через нас ты крепенько драл Беркута весь этот год.

— Было дело. Просачивалась через твою подстилку липовая инфа майору. А в последнее время ни с того ни с сего Беркут перестал лопать наживку. Тут-то я решил, что пора с Инессой кончать. Мешает она. План был хорош. Она клюнула бы на двадцать два лимона. Но разве я мог представить, чем все обернется?

— А просто сказать мне, кто она, не? Не в прикол, да?

— Надо же было проучить тебя, кобелину, — ворчит Лев Евгеньевич. — Да и Ринат отлично вписался. На вшивость его проверял. Сильно громко лаять стал в защиту этого майора.

— Он тебя не простит.

— Да куда он денется!

Его уверенность в себе до сих пор меня поражает. Этот мужик ни хрена не боится, прет как танк. После стольких лет рискнул сунуться к своей Лизавете, зная, что огребет по фейсу. И ведь сломил же ее!

— Ты жрать не хочешь? — меняю тему, не видя смысла теперь разбираться с тем, как он отымел всех нас.

— Меня Лиза с утра завтраком накормила.

Блестяще! Сам заправился, а мне даже не предложил!

Привожу его домой, и сразу во дворе застаем красочную картину с рыжим пятном в центре. Английская королева нашего Рината, раскрасневшаяся от возбуждения, громче приличного вставляет ему пистонов. И казалось бы — за что? За кольцо!