Лея. Симон, на сей раз правы Шарль и Морисетта, а не ты. Теперь, будь добр, замолчи, пожалуйста: я хочу спать.
Симон (прижимает руку к голове). Простите, меня здесь нет. Кто не прав, кто прав? Ты говоришь, что обычно прав бываю я, — спасибо от всего сердца, что ты наконец это признала. Но на сей раз, в виде исключения, правы они… Ладно! А почему? Я много выпил и, к несчастью, не могу воспользоваться своими бесподобными способностями. Ну так направь меня…
Лея (поворачивается и шепчет). Симон, рожать еврейских детей надо сейчас, именно сейчас.
Симон (помолчав, тоже шепотом). Почему?
Лея (отворачивается). Не знаю, но я это чувствую.
Симон. Невероятно, просто невероятно! Она не знает, она чувствует. Чудо на плато Тысячи Коров. Лея Зильберберг, урожденная Шварц, порывает с эндемическим атеизмом, слегка подкрашенным эмпирическим коммунизмом, и вновь открывает для себя веру своих предков, охваченная чувством единения со всей еврейской нацией! Аллилуйя, аллилуйя! Хайре, еврейка! Ладно, ладно, допустим, дети нужны. Чтобы продолжался весь этот бардак, допустим… Но почему обязательно еврейские дети? Почему, если никто этого не хочет? Зачем настаивать? Так навязываться — это некультурно и опасно для здоровья. Я уже не могу без дрожи видеть букву «ж» в газете… Мне везде мерещится слово «жид». Что это за болезнь, Лея, кто меня от нее вылечит, кто? И почему? Почему они везде лепят ярлык еврея? Нам на документы, на грудь; почему они только об этом и говорят по радио, в газетах? Что они этим хотят сказать, в конце-то концов? Что это должно означать? Вот увидишь, скоро даже куры в курятнике будут справляться, прежде чем снестись: «Куд-куда, куд-куда! Знать, яичко для жида?» И они будут высирать для нас тухлые яйца с выгравированным готическим шрифтом словом «жид» на скорлупе, яйца без белка, без желтка. Яйца с говном, квадратные, не влезающие ни в одну подставку, а всякая деревенщина будет продавать нам их на вес золота.
Лея (укутывается в одеяло, собираясь заснуть). Остальное ты споешь мне завтра. Спокойной ночи.
Симон. Вот-вот, спокойной ночи! (Пауза.) Что значит: «Я поговорю с доктором»?! Ты его знаешь, этого доктора? Ты его знаешь? (Молчание. Лея не реагирует. Симон, допив из горлышка содержимое бутылки, ложится в постель.) Во всяком случае, ты права, нет необходимости будировать проблему крана, пятьдесят процентов из ста, что водопроводчик не понадобится. Это разумная пропорция, или нет? Будем надеяться!
Лея (после паузы, не оборачиваясь). Она сказала, что будет мальчик.
Симон. Кто это сказал? Твоя мать?
Лея. Нет, твоя невестка.
Симон. Моя невестка?
Лея. Невестка Мори.
Симон. Но что она в этом понимает? Что она понимает?
Лея. Она говорит, что если живот весь торчит вперед, как снаряд, — значит, это мальчик.
Симон. Снаряд или не снаряд, у меня один шанс из двух! И пусть никто не дурит мне голову! Мне это, наконец, надоело. Один шанс из двух, и все. Или я больше с вами не играю. (Гасит свет, ворчит.) Мне кажется, Лея, что липовый чай меня возбуждает. Я в таком напряжении, в таком напряжении. И опять не могу заснуть.
Вздыхает. На минуту становится тихо. Потом из-за перегородки раздается голос мадам Шварц. Она напевает колыбельную.
Симон. Нет, нет и нет, черт побери, черт побери! Она нам Морисетту разбудит! Лея, сделай что-нибудь!
Морисетта (из-за перегородки). Я не сплю, Симон, я не сплю.
Лея (встревоженно). Что такое, моя дорогая? Что-то не так?
Морисетта. Я высиживаю. (Пауза.) Я чувствую, как они шевелятся.
Симон (в ужасе, обращаясь к Лее). Что она несет? Что это с ней?
Морисетта. Близнецы, Симон, я надеюсь, что будут близнецы!..
Темно. Колыбельная звучит все громче и громче. Раздается детский плач. Потом снова наступает тишина.
Сцена пятая
Зловещее дребезжание будильника в темноте сопровождается всхлипами и иканием грудного ребенка. <b>Симон</b> ворочается в постели, потом садится на край.
Симон. Она похожа на тебя, Лея. Не успела родиться, а уже чувствует, что ночью надо плакать, хотя и не знает почему. (За стенкой кто-то встает, берет ребенка на руки, ласково успокаивает. Симон прислушивается.) Вот, немножко тепленького молочка, больше не бо-бо, баю-бай, маленькая.
Встает и начинает поспешно одеваться.
Лея. Что ты делаешь?
Симон. (спешит). Мерзну. (Подходит к окну и открывает ставень. Слабый утренний свет проникает в комнату.) Светает.
Мы видим, что через всю комнату протянута веревка, на которой сохнут пеленки. На столе стопка белья. Около рюкзака сложена какая-то одежда. Симон скрывается за пеленками, шарит на плите, потом идет к раковине умываться. Лея на какое-то время теряет его из виду. Лежа в постели, она молча наблюдает за действиями Симона, потом тоже встает.
Симон. Ты что?
Лея. Заварю тебе липовый чай.
Симон. Брось, брось. Сейчас папаша Мори придет.
Лея (ставя воду греться). Я не отпущу тебя, если у тебя в животе не будет чего-нибудь горячего. (Симон сосредоточенно умывается. Лея отодвигает лежащее на столе белье, ставит два стакана и спрашивает.) Симон, ты уверен, что поступаешь правильно?
Симон. Не знаю. (Пауза.) Это моя первая война, Лея, где я играю роль дяди и козла отпущения. (Она машинально укладывает в рюкзак какую-то одежду, оставшуюся складывает в чемодан.) Я ведь отвечаю за него, да или нет?
Лея (после паузы). Ты мне говорил, что там за ним хотя бы присмотрят.
Симон. Он сбежал во время игры в следопытов. А потом, интернат, пусть и религиозный, — это не тюрьма, как считаешь?
Лея. А если еще немного подождать?
Симон (смотрит на нее). Чего? Чего подождать? Что ты там делаешь?
Лея. Укладываю твои вещи.
Симон. Оставь, я сам.
Лея продолжает укладывать вещи.
Лея. А если дать объявление о розыске?
Симон. О чьем розыске? Рири Жирара Мори Шварца Зильберберга? И не суй мне рубашки с потертым воротником!
Лея. Других нет.
Симон. Хорошо, хорошо… Тогда суй…
Лея. Можно было бы выполнить все требования закона здесь и…
Симон (обрывает ее, появившись среди пеленок с намыленным лицом и бритвой в руках). Все требования? Все требования? Чьи требования? Лея, жандармы превратились в воров. Тебе не дают работать, передвигаться, ты словно в глухом лесу, тебя обкрадывают именем закона, Лея, именем закона! Маршал ля-ля-ля дарит себя Франции, а закон о евреях — жидам… И каждый божий день специалисты по еврейскому вопросу мозги себе выворачивают, как бы это половчее достать тебя… Я никогда больше не буду выполнять их требований, Лея, никогда. (На минуту исчезает, затем появляется снова, размахивая бритвой.) Это им когда-нибудь придется выполнить наши требования, если мы, конечно, выкарабкаемся. Им, а не нам! (Исчезает опять, и почти сразу раздается крик.) Черт, дай мне пеленку, я порезался! Выполнять требования! (Вытирает лицо пеленкой, потом бросает ее.) Отец того, другого парня тоже хотел все сделать по закону, подать жалобу, как он говорил, из принципа…
Лея. Много денег он у него взял?
Симон. Можешь себе представить! К тому же он стянул еще продовольственные карточки и удостоверение французского скаута. Теперь его зовут Матье Леррон, уроженец Тюля, и ему шестнадцать лет.
