Поля выглядели непривычно плоскими, полураздетыми и оттого немножко грустными. Оставалась еще невыкопанной картошка, да белел на дальних от села участках овес, остальное было скошено и убрано. Щетинистое жнивье печально шелестело под ногами и, примятое, оставалось лежать на земле не выпрямляясь. На изволоке бархатисто чернели широкие ленты поднятой зяби: землю уже начали готовить под новый урожай.

Недалеко от плотины работал новый, недавно полученный трактор. Михаил остановился, чтобы еще раз посмотреть в работе новую машину.

Выстилая дорогу гусеницами, трактор шел ровно, с крутым, напористым урчаньем. В отличие от колесных шел уверенней и тверже, словно сознавая свою силу. И серо-голубые бока его, поблескивающие на солнце свежей краской, выглядели как-то круглее, солиднее. Подрезанные плугом широкие пласты подымались по отвалам и, переворачиваясь в воздухе, стремительно падали в борозду.

В кабине сидели Маша с Зиной. Тонкая, по локоть засученная рука Маши спокойно лежала на рычаге.

Михаил показал знаками — кричать было бесполезно, — не нужен ли, мол, я, все ли в порядке?

— Все в порядке! — Зина перекричала-таки глухой рокот мотора. — Хорошо-о!

Маша потянула рычаг из себя, трактор легко, на месте развернулся, и снова потекли вверх по отвалам, чтобы тут же упасть и рассыпаться, широкие пласты с гребешками жнивья.

Михаил пошел дальше. Мерный, глухой рокот трактора делался все тише и слитней и звучал чудесной музыкой, которую слушай — не наслушаешься. А может, еще и потому так казалось Михаилу, что в нем самом сегодня будто пело что-то, будто шел он на большой радостный праздник. Он пытался и не мог объяснить причину этой непонятной радости.

К плотине, со стороны Ключевского, подходила двухтонка. Когда она, поравнявшись с Михаилом, стала взбираться на насыпь, Юрка окликнул из кузова:

— Дядя Миша, поедем с нами!

По пассажирам нетрудно было догадаться, что машина идет в райцентр.

«А что, в самом деле, взять да и поехать!» Больше не раздумывая, Михаил залез в кузов.

Устроились они вместе с Юркой на запасном скате. На ухабах скат подбрасывало, и тогда незнакомая женщина, с корзиной яиц на коленях, с опаской поглядывала в их сторону. В конце концов Юрка уцепился за ремень Михаила и не отпускал до конца пути.

С неделю назад Юрка приходил в бригаду и пробыл целый день. Михаил катал его на тракторе, угощал печеной картошкой, показывал, как разбирается и собирается магнето. Кажется, Юрка остался доволен этим днем, хотя держался деловито и серьезно, как большой. А впрочем, наблюдая за ним, Михаил впервые, пожалуй, подумал, что ведь он и в самом деле совсем большой человек — со своим характером, повадками, привязанностями, со своим миром. А когда-то Михаил не хотел даже и принимать его всерьез, думая лишь о том, помешает он или не помешает им с Ольгой.

Доехали быстро. Юрка едва успел рассказать, чем он занимался в последнее время, как собирал за комбайном колоски и порядочно-таки набрал — на три каравая хватит, если не больше…

Ольга не удивилась, увидев входящего в калитку Михаила с Юркой. Втайне она ждала этого, ждала еще с той ночи, когда поняла, что любит.

И вот он пришел. Он уже прошагал дворик, поднялся на ступеньки крыльца, сейчас войдет в комнату, вот сию минуту…

Ольга только вернулась с работы и собиралась заняться обедом. Она сняла туфли, сменила платье на легкий старенький сарафан и теперь разжигала примус. Первым ее движением было, когда она увидела в калитке Михаила, снова переодеться. Неудобно же, в самом деле, показываться в таком домашнем виде. Она уже и платье в руки взяла с вешалки, но было поздно: звякнула скоба и дверь открылась.

— Это мы, — просто сказал Михаил, здороваясь с Ольгой.

По расстроенному виду ее, по платью, которое она держала в руках, он, должно быть, все понял и чуть заметно усмехнулся.

Ольга не раз пыталась представить себе, как произойдет эта встреча. Но могло ли прийти ей в голову, что все выйдет именно так, что в первую минуту она будет стоять перед Михаилом босая, в застиранном сарафанчике, с ненужным теперь платьем в руках?! Ах как неловко!.. И вот улыбка Михаила — чуть лукавая, но очень добрая, домашняя — все решила. Неловкость прошла, Ольга тоже улыбнулась, повесила платье, взяла из рук Михаила кепку и тоже повесила.

Михаил вынул расческу и начал причесываться. Чтоб волосы не рассыпа́лись, он их слегка придерживал.

«У Василия были такие же непослушные волосы, — зачем-то отметила Ольга, — но причесывал он их не так: следом за расческой еще приглаживал ладонью…»

А Юрка между тем обошел комнату, заглядывая в каждый угол, словно хотел убедиться, что никаких существенных изменений в его отсутствие здесь не произошло.

— А что же это примус горит, а на нем ничего? — спросил Михаил.

Ольга засуетилась, поставила на огонь первую попавшуюся кастрюльку. «Сварю яйца на скорую руку… Только что же это я так волнуюсь, даже руки дрожат?»

Пока варились яйца и грелся чайник, Юрка продемонстрировал перед Михаилом заводной автомобиль, показал, как куют по деревянной наковальне деревянные кузнецы, достал с этажерки альбомчик и стал объяснять свои рисунки в нем: это дом, это труба и из нее дым идет, а это собака бежит… Нет, не это — собака, это курица, собака — вот…

— Что же ты ей хвост не нарисовал? — спросил Михаил, присаживаясь к столу.

— Карандаша не хватило, — признался Юрка. — Весь карандаш на дым ушел. Видишь, какой черный и густой!

Потом он зачем-то полез опять под лавку, а Михаил достал с этажерки книгу и начал не спеша перелистывать ее.

«Он тоже листал за верхний угол страницы, — опять отметила Ольга. — Только руки у него были тоньше. А главное — очень умные, очень ласковые они были…»

— «Будет так, как захочет человек, — негромко прочитал Михаил. — Будет так, как он сделает».

В руках у него была «Власть земли» Успенского с пометками Василия.

— Это его приписка? — несколько напряженно спросил Михаил.

— Его, — тихо ответила Ольга и затаила дыхание, как перед прыжком в воду.

Но Михаил больше ни о чем не спрашивал.

Только уже после того, как книга была отложена и в руки к нему попала старая карточка, стоявшая тут же на столе, он опять спросил Ольгу:

— Давно?

Ольга подошла к столу.

— Летом сорок седьмого.

На карточке они с Василием улыбаются, и то ли от яркого света (день тогда был необыкновенно солнечным), то ли от смеха глаза у них прищурены.

— А ты все такая же, — сказал Михаил. — Мало изменилась. — Он мельком взглянул на Ольгу и, увидев близко ее голые плечи, отвел глаза в сторону.

Ольга знала, что сарафанчик молодит ее, что в нем она похожа на голенастую девчонку. И все же от этих слов щемящей радостью всколыхнулось сердце, и она не нашлась, что ответить. А может, больше слов привел ее в замешательство смущенный взгляд Михаила, и она опять, как и в первую минуту, почувствовала неловкость. Только это была совсем другая неловкость. От нее на сердце было тревожно и стесненно, но радостно.

Захлопал крышкой чайник.

Ольга потушила примус, и в комнате стало оглушительно тихо. Только Юрка прерывисто сопел в своем углу, что-то к чему-то прилаживая.

По комнате смрадной волной пошел запах керосина.

«И чего это я здесь его зажгла?» — запоздало подумала Ольга, подумала с досадой и брови недовольно нахмурила, однако сердце — удивительное дело! — по-прежнему радовалось, и никакое минутное чувство не могло смутить этой радости.

«Может, хоть теперь платье надеть?» — собирая на стол, подумала она.

— Не надо, — перехватив ее взгляд, сказал Михаил. — Ты и так… тебе и сарафан очень идет.

Сели за стол.

Михаил неторопливо облупил яйцо, взял соли. «А Вася торопился всегда, — не зная, зачем это делает, опять отметила Ольга. — Он и жить торопился».

— Мне покрепче, — пододвигая чашку, сказал Михаил.

«Он не любил крепкого чая…»