Четыре женщины и мужчина, прогнав окосево, шли на новый заход. Закинутые на плечи косы остро поблескивали на солнце. Михаил глядел на косы, и ему уже виделось, как они сейчас опустятся на землю и с глухим отрывистым вжиканьем начнут подсекать высокую густую траву.

— Мир доро́гой! — по старокрестьянскому обычаю поприветствовал Михаила один из косцов — кряжистый, басовитый, с тяжелыми сивыми усами мужик.

Михаил узнал его. То был Егор Суслов, как-то раза два заходивший к нему в бригадный вагончик.

Здороваясь, Михаил не вытерпел и спросил, нет ли у кого запасной косы.

— Коса-то у меня есть, — с готовностью отозвался Егор. — Не коса — вода. Только можно ли тебе? — и кивнул на ноги Михаила. — Смотри, не натруди зазря…

— Да и умеешь ли? — подзадорила Шура Воронкова. — Это тебе не с палочкой гулять.

Они дошли до начала окоса, остановились, а Шура будто невзначай очутилась рядом с Михаилом.

— Цыц ты, балалайка, — прикрикнул на нее Егор.

Но девушка только бровью повела на окрик Егора и, как стояла подбоченившись, так и осталась, задорно, с вызовом глядя на Михаила. Голубая косынка развязалась, съехала к шее, светлые волосы выбились из-под нее, две пряди полукольцами прилипли к потному лбу. Высокая грудь натянула кофточку так, что та кое-где выдернулась из юбки, в которую была заправлена, и поперечными складками собралась под вырезом воротничка. Нос у девчонки курносый, а глаза озорные, с «чертиками». И всем своим видом она как бы говорила: «Понравилась? Знаю, не тебе первому… Смотри, смотри. Не жалко…»

Егор принес косу, раза два — скорее для вида, чем по надобности, — шаркнул по ней бруском и отдал Михаилу.

— Ну, ну. Покажи свою прыть, — под сдержанный смех женщин опять съязвила Шура. Она заправила подол кофты, и ее сильная грудь обозначилась еще резче.

Михаил поплевал на руки и взялся за косу. Сначала он медленно провел ею по скошенному месту, примериваясь, изучая посадку косы, затем размахнулся и с силой запустил в траву.

В-жу-у! — глухо пропела коса, и первая горсть травы легла на край окосева.

Михаил не сразу приладился к работе: давно не косил, мешала раненая нога. У него легко прокашивалось только начало захвата, когда упор падал на левую ногу; вторую же половину, когда точка опоры переходила на правую, приходилось брать силой плеча. Но постепенно он приноровился, и прокос стал получаться все ровнее и ровнее.

Михаил еще с детства любил сенокос. Из всех крестьянских работ он ему нравился больше всего. И за то, что было где тут размахнуться во всю ширь, и особенно за то, что на этой артельной работе каждый раз, и каждый раз по-новому, чувствуешь не только свою собственную силу, но и силу общего дружного труда.

— Ходи веселей! Пятки срежу! — послышался за спиной все тот же задорный девичий голос.

«Вот черт, — беззлобно подумал Михаил, — надо же было увязаться обязательно за мной!» — и прибавил шагу.

Третьим шел, должно быть, Егор. Брагин слышал, как он что-то сказал девчонке, и та ответила:

— А я ж откуда знала! Нечего было тогда и соваться! — но подгонять перестала.

Прошли одно окосево, вышли на второе.

— Э-э, да ты тихий, тихий, а косу, видать, не первый раз в руках держишь, — отираясь концом косынки и глубоко дыша, нарочито равнодушно сказала Шура.

Женщины уже не смеялись, а смотрели на Михаила с уважением.

Когда прокосили второй заход и Михаил уже по-настоящему вошел во вкус этой трудной, но веселой работы, вдруг из-за пригорка от реки выполз трактор с тремя косилками на прицепе. Гул трактора вместе с звонким и дружным стрекотом косилок на какое-то время покрыл все звуки. И все кругом как-то разом переменилось. Широкое окосево, которое только что прогнал Михаил, теперь по сравнению с пятиметровым захватом косилок, стало мизерно-узким, а «коса-вода» казалась детской игрушкой.

Трактор вел Филипп Житков. Мельком взглянув на косцов, он кивнул Михаилу и проехал мимо. Михаилу показалось, что Филипп слегка улыбается себе в бороду.

— Н-да. Оно, конечно… — как бы угадывая мысли Михаила, сказал Егор Суслов.

Агронома Крутинского Михаил нашел в соседней бригаде. Тот сидел перед копной сена и, время от времени поглядывая на нее, что-то подсчитывал в блокноте, положенном на истертый портфельчик. Что-то очень знакомое, традиционное было во всем виде этого чистенького маленького старичка: и в узеньких парусиновых брючках с толстовкой, и в его выбритом лице с пенсне на носу и щеточкой усов под ним, даже в его сквозной — от лба до затылка — блестящей пролысине.

Всякий раз, когда Михаил встречался с агрономом, ему думалось, что он уже не раз видел его в кинокартинах.

«В кино такие типы показываются как люди немножко смешные, с причудами, но в общем хорошие, даже передовые», — думал Михаил, повторяя агроному то, что утром говорил Костину.

— Не перепахивать второй раз паровой клин? — переспросил Николай Илларионович. — Интересно. Почти оригинально!

Михаил ответил, что на оригинальность не претендует. «А старичок-то вовсе не смешной — злой скорее…»

— И то хорошо. Потому что, если разобраться, ничего особенно новаторского тут нет. Только стоит ли мудрить и заниматься отсебятиной? Есть календарный план-график двойки и культивации, утвержденный самим товарищем Васюниным. В данном колхозе предусмотрена двойка и даже сроки указаны. Наше дело уложиться в них… Формальный подход? Хорошо. Давайте подойдем к делу неформально. Вы забыли про сорняки. А ведь они — дай-ка им волю! — заглушат все.

Михаил ответил, что сорняков на полях действительно многовато, но не лучше ли их подрезать культиваторами. Причем обязательно лапчатыми, или, как их по-научному называют, экстирпаторами. Это для того, чтобы опять-таки не подымать наверх нижнего слоя и сохранить остатки влаги.

Слушая, Николай Илларионович протирал и без того чистое пенсне. Он подносил его к глазам, шумно дышал на стеклышки и снова принимался тереть, словно готовился как следует присмотреться, насколько глубоки и обширны агрономические познания бригадира.

— Так-с, молодой человек. А вы имеете понятие о таких вещах, как структура почвы, капиллярность верхнего слоя?

Вопрос этот сбил Михаила.

— Вы меня учеными словами не пугайте, — уклоняясь от прямого ответа, сказал он. — О капиллярности поговорим в другой раз.

Михаил понимал, что, если разговор и дальше пойдет в таком же ученом духе, ему с агрономом лучше не тягаться, одними ученическими познаниями, полузабытыми к тому же, тут не обойдешься.

Видимо, понял это и Николай Илларионович. Он не спеша положил в нагрудный карман толстовки пенсне, так и не воспользовавшись им: агрономическая малограмотность бригадира достаточно хорошо обнаруживалась и невооруженным глазом.

— Вы исходите из ложных посылок, — агроном, должно быть, решил доконать Михаила. — Вы смотрите на график как на обыкновенную бумажку, плод канцелярского суемыслия. А это не так. График составлен на основе строгих научных данных. И выходит, что в конечном счете вы идете против науки. Не слишком ли самонадеянно?

Михаил по-прежнему был убежден в своей правоте, но не знал, как ее доказать, и это начинало злить его.

— Науку я очень уважаю, но она тоже разная бывает. Я за ту, что от самой жизни, а не от книг идет.

— Это слишком общо… Стоп! У вас на севе, кажется, большой перерасход горючего вышел? Так, может, все дело в том, что вы на этой самой культивации сэкономить хотите? Положена двойка, проделана культивация и… так далее? — Николай Илларионович этак неопределенно повел рукой, и Михаил вспомнил о махинациях с горючим, которые проделывали его предшественник и Тузов.

— Перерасход тут ни при чем, — сухо ответил он, окончательно выведенный из себя намеком Крутинского.

— Тогда нам не о чем говорить. Как агроном, снимаю с себя всякую ответственность. Если уж вам непременно хочется попасть в новаторы — рискуйте.

— Что ж, — Михаил встал. — Риск, говорят, благородное дело…