— Не к добру это. — Филипп Житков смотрит на жирно блестящую борозду, потом на небо и снова на землю. — Выхлестнет этот Илья-пророк всю влагу, когда она совсем ни к чему, а потом сушь образуется, на корню хлеб гореть почнет…

Продолжая ворчать, он нагибается над плугом и начинает отчищать лемеха. Под вылинявшей гимнастеркой взад-вперед ходят могучие лопатки.

Сменщица Житкова — Маша Рябинкина, очень подвижная, смешливая девушка, заправляет трактор керосином. Волосы у Маши светлые-светлые и брови какие-то совсем бесцветные, а глаза — темные, блестящие, как вот этот чернозем в борозде.

— Тебе бы, дяденька Филипп, не здесь, а на метеостанции работать, — смеется Маша. — Цены бы не было такому работнику.

— Что мне на станции делать? Я не железнодорожник. Я здесь на своем месте… Откуда ты знаешь, может, я тракторист по признанию.

— Говорят, не «по признанию», а «по призванию».

— Говорят, говорят, — начинает сердиться Филипп. — Ты вот воронку-то держи как следует. Или не видишь — мимо бежит? Разиня по приз…ванию!

Филипп подходит к трактору, не спеша скручивает цигарку, с наслаждением выпускает облако синеватого дыма. Черные жесткие волосы его на голове и в самой середине бороды чуть тронула седина: кажется, струйки дыма запутались в волосах, да так и остались там навсегда.

Филипп — бывалый, опытный тракторист, в этом Михаил убедился в первый же день работы. Но уж слишком медлителен он в своих движениях, слишком неповоротлив. Он и ходит, будто полные, с краями, ведра несет, расплескать боится.

К заправочному порожняком лихо подкатывает второй трактор. Сделав полукруг около бочек с керосином и маслом, тракторист с полного хода останавливает машину и со страшным треском и грохотом глушит мотор.

— Хаю-дую-ду, Машенька, — сдернув фуражку и размахивая ею над головой, кричит он, еще не дав остановиться мотору, и, как будто только сейчас заметив Житкова, снисходительно кивает в его сторону: — Привет, старина!

Это Горланов. Его, как и Житкова, Михаил запомнил еще с зимнего ремонта.

— Хаю… дую… — тихо ворчит Житков, осматривая шатунные подшипники. — Вздуть бы тебя как следует, чтобы зря не гонял машину!

Житков прав: Горланов и его напарник Федор Пантюхин обращаются с машиной, пожалуй, с излишней шоферской лихостью. Михаил уже заметил это. Но что поделаешь? Как однажды запаленной лошади не может потом помочь никакой уход, так и этим машинам уже ничем не вернешь былую мощь. Остается одно: взять от них то, что они еще имеют, выжать последнюю силу.

Солнце поднялось уже высоко. От земли пошел пряный влажный аромат, и даже крепкие запахи керосина и отработанного газа не могли забить его. Земля дымилась, словно дышала после долгого зимнего сна.

— Долгонько копаешься, Житков! — сказал Михаил. — Что ты ходишь вокруг него, как поп вокруг аналоя? Видишь, солнце-то где?

— Спешить — можно курей насмешить, — недовольно пробормотал Житков и дернул заводную ручку. Мотор зарокотал сердито и нетерпеливо.

Выпустив в борозду и вторую машину, Михаил направился в село.

Тучи по-прежнему косяком шли с запада на восток. Но они промахнулись, целясь на солнце. За это время оно успело не только подняться, но и уйти к югу, и беловатая гряда, задев его своим краем, только на несколько минут отделила солнце от земли, и оно, вырвавшись из-за прикрытия, стало еще радостнее и щедрее разбрызгивать свое золото на окрестные озерки и лужи, на дымящиеся поля.

На повороте, где дорога пересекала оросительный магистральный канал, показалась девушка. Она была без платка, в сереньком костюме и белой с отложным воротничком кофточке. Ноги у Михаила разом отяжелели, а сердце застучало сильно и часто, будто с привязи сорвалось: «Ольга!» Грузно опираясь на палку и стараясь смотреть только под ноги, Михаил поравнялся с девушкой, но не выдержал, поднял глаза. Черт возьми! Это была не Ольга. Даже ничего похожего на Ольгу не было в этой курносой, веснушчатой девчонке. Разве что заплетенные в косички и аккуратно уложенные волосы да вот этот серенький пиджачок. Михаил однажды видел ее возле школы — кажется, учительница.

Встретившись с ним взглядом, девушка, видимо, посчитала неудобным пройти молча, смущенно поздоровалась и спросила, прямее ли тут будет на Старую Березовку.

— Да, прямее, — отрезал Михаил и, громко стуча палкой, зашагал по дощатому мостику, перекинутому в этом месте через канал.

«А мостик-то изрядно прогнил, — чтобы поскорее забыть про свою досадную оплошность, начал деловито размышлять Михаил. — Когда будем переезжать на поливное поле, придется через канал перебираться в другом месте…»

Ольгу Михаил видел несколько дней назад. Она пришла прямо в бригаду, в поле, и заговорила с ним, как со старым знакомым.

— У меня к тебе, Миша, большая просьба.

Михаил сидел на приступке полевого вагончика и шабрил подшипник. Для вида он еще некоторое время покрутил в руках подшипник, а потом только заговорил с Ольгой.

Она тоже присела на скамеечку, рядом с вагончиком. Лицо от ходьбы у нее раскраснелось, грудь неровно поднималась и опускалась.

Ольга говорила, что в Новой Березовке поливные участки, как правило, обрабатывались в последнюю очередь. Рассуждали так: зачем спешить с севом на поливном поле — там, когда ни посей, все равно взойдет и созреет, на то оно и поливное. Глупое рассуждение! Ведь зерну, чтобы оно вовремя проклюнулось и дало хороший, здоровый росток, нужен определенный режим света, тепла и влаги, нужно именно апрельское солнце, а не какое-нибудь майское или июньское.

Михаил слушал Ольгу и щурился на трепетавший на стене вагончика солнечный зайчик, отраженный ведром с водой. «Как хорошо все получилось, — думал он. — И сама пришла, и то, что меня как раз интересовало, рассказывает».

Поливные участки, говорила Ольга, нет нужды засевать первыми: они просыхают позже. Однако сроки сева для них так же важны, как и для неполивных. Вот поэтому она и пришла к трактористам, ведь от них зависит — уложится колхоз в короткие сроки сева на тех и других землях или нет, сумеет в этом же году добиться резкого повышения урожайности на поливном поле или нет.

Михаил слушал с очень внимательным видом, по временам кивая головой: мол, да, понимаю, а как же! На самом же деле понимал он далеко не все. Однако это его совсем не огорчало. Разве главное было в этом разговоре о каких-то режимах! Ольга сидела рядом, он видел ее глаза, слышал ее негромкий мягкий голос — вот главное! От того, что Ольга была рядом, и солнце грело щедрее, и дышалось легче, и поля виделись ярче, дальше. Будто света прибавилось от ее присутствия или зрение стало острее.

— Постараемся, — ответил Михаил на просьбу Ольги.

Ольга облегченно вздохнула и улыбнулась.

Тогда он посчитал, что одного «постараемся» мало, и решительно добавил:

— Дадим короткие сроки!

Пообещал Михаил легко, словно это целиком зависело только от его желания. Однако весна складывалась затяжная, несуразная. И хотя Михаил испытывал необыкновенный прилив сил, готов был работать за двоих, за троих, готов был хоть гору своротить, погода не давала развернуться бригаде как следует, и приходилось сидеть сложа руки и глядеть на небо: не проглянет ли солнышко? Трактористы день и ночь проводили в поле, но работа подвигалась медленно.

Показались крайние дома Новой Березовки.

Когда Михаил вошел в кабинет председателя колхоза, тот что-то быстро писал на листке бумаги. Выглянув из-за подсвечника и заметив Михаила, Тузов отложил ручку и прикрыл ладонью написанное.

— Слышал я нынче, товарищ Тузов, похвальные слова про тебя, — сказал Михаил, опускаясь на стул. — Говорят, хорошо к нашему брату, трактористам, относишься, во всем им навстречу идешь. Правда это?

Тузов подозрительно покосился на Михаила: уж не подвох ли какой, но тут же оправился и, солидно кашлянув, забасил:

— Зря не скажут. Колхоз наш, конечное дело, не из богатых, и в смысле питания, к примеру, мясом вас на каждый день обеспечить пока не можем, — чем богаты, тем и рады! Но во всем другом — не только навстречу, а даже и с полным нашим удовольствием…