И вот, в первые же дни пребывания Ивана Семеновича в должности, является чудо. Без моей просьбы и подсказки, отец присылает печальное письмо: здоровье у него и матери плохое, самостоятельно не смогут заготовить на зиму дров для отопления и сена для скота. Нужна помощь. Все надежды на меня. Дина Петровна идет с этим письмом к Ивану Семеновичу и он разрешает отпуск с 15 августа на тридцать суток с дорогой. Ура! Ура! Ура!
Передал шифрдокументы заместителю – Дине Петровне, она к работе с ними имела хорошую подготовку и практику. Способна была выполнить шифрработу и Екатерина Михайловна, но мое предложение передать ей документы руководством принято не было. Решили – при необходимости она будет помогать Д. П. Булавенко.
16 августа я был уже в Москве. Перебрался с Киевского вокзала на Казанский, без труда приобрел через военного коменданта билет до станции Чаны. До отхода поезда оставалось свободного времени около 6 часов. Разузнав обстановку, решил съездить на московский базар, так называемую «Преображенку». Чтобы не задержали там патрули военной комендатуры, надел легенький плащ без погон и снял с фуражки звездочку, нарядился под демобилизованного офицера. Прохаживаясь по базару, у нескольких торгующих граждан поинтересовался стоимостью продававшихся туфель, гражданского костюма и рубашки. Когда все необходимое приобрел и направился к выходу, ко мне подошел мужчина лет 30–35, шатен, по своему обличию похожий на цыгана. Бесцеремонно дергает меня за рукав и предлагает купить у него несколько отрезов материалов разных расцветок на костюмы. Причем, категорически настаивал, чтобы все было куплено оптом вместе с сумкой, объясняя это тем, что он ушел от жены и ему некогда торговаться и отдает он все вместе по дешевке. Я от этого предложения, показавшегося подозрительным, отказался, но продолжая выходить с базара, вернулся, чтобы поторговаться и купить только два понравившихся мне костюмных отреза. О ужас! Что же увидел? На земле лежит человек с той самой сумкой. Его жестоко пинает несколько человек ногами, выкрикивая: бейте вора! В их числе тот самый «цыган», который предлагал мне купить сумку с вещами. Вмиг на меня свалилось такое неосознанное ожесточение, сравнимыми только с ранее имевшими на фронте угрозами для моей жизни. Как будто били меня. Молниеносно выхватив пистолет, нанес его рукояткой жесткий удар по голове «цыгана», а затем произвел выстрел в воздух и выкрикнул: «Руки вверх, стрелять буду без предупреждения». Участники избиения в одну секунду разбежались. На земле лежала «жертва» с сумкой и «цыган». Тут как тут оказался и милиционер. Представившись ему сотрудником МГБ, объяснил ему обстановку. Милиционер начал записывать свидетелей. Мое осознание случившегося было однозначным: вот вляпался, так вляпался! Пришлось немедленно исчезнуть. В толпе это оказалось проще простого.
Впоследствии переживая случившееся «боевое действие», пришел к выводу и твердому убеждению, что от фронтовой горячки, когда приходилось нередко действовать по внезапно возникшей угрозе для жизни непроизвольно-машинально, надо избавляться и утверждаться в строгих правилах сознательных действий, находить для этого паузу: раз, два, три. Как умел это делать, когда надо было бросить гранату противнику, с такой выдержкой после выдернутой чеки, чтобы он не мог ее перехватить и вернуть тебе.
Добрался до своих родных Кабаклов благополучно. Радостям встреч с дорогими родителями, пронесенными в сердце по длительным фронтовым дорогам, а также с друзьями детства и односельчанами, не было предела и выразить их невозможно. Скажу только, если ранее, во время нахождения в Чехословакии, уместно было выразить: «В гостях хорошо, а дома лучше», то на Родине еще радостнее звучит: «А в гостях дома, еще лучше». И этим все сказано.
Возвратился из отпуска во Львов в точно установленный срок 16 сентября. Передислокация из Яворовского учебного центра во Львов за период с мая 1946 года почти полностью завершилась. В Раве-Русской оставался 168-й стрелковый полк. Штаб дивизии хорошо обустраивался в старом военном городке времен Польши по улице Транспортной № 3. После создания Вооруженных сил Украины в этом же городке были отстроены здание штаба военного округа и новая гостиница. Размещение нашего отдела великолепно обустроено И. С. Ходченковым, оказавшемся весьма пробивным и деловитым начальником, безусловно при активном участии старшего лейтенанта Двали. Сказал: «Сделаю» и сделал. Тесные деловые и дружеские связи Ивана Семеновича с комдивом Ф. А. Прохоровым позволили сделать не только хороший выбор, рядом со штабом, отдельного здания для отдела, но и добиться получения жилья для всех сотрудников. Мне досталась двухкомнатная квартира на нижнем этаже дома, по той же улице Транспортной в доме № 4, находившемся против отдела через дорогу.
По поводу дружеских отношений комдива Ф. А. Прохорова с И. С. Ходченковым ходили анекдоты как о трезвенниках, распивавших при встречах свои фронтовые сто граммов в многочисленных тостах. Однажды, совершенно случайно, удалось это косвенно подтвердить. Встретившись в ресторане с командиром разведроты капитаном В. А. Галабурдой и его приятелем – сыном генерала Владимиром Прохоровым (был в званий капитана, дослужился до полковника, проживал в Киеве) изрядно подвыпили и как-то получилось, что Владимир Федорович сильно опьянел. Мы подвели его к входной двери, расположенной на высоком парадном крылечке генеральского дома, нажали звонок и отошли в укрытие. Генерал сам открыл сыну дверь, провел его в дом, и далее по ковровой лестнице на второй этаж. На другой день комдив вызвал к себе на ковер Всеволода Галабурду и, расспросив обо всем: где были, с кем… и т. п., когда на вопрос: «По сколько же вы выпили?» услышал ответ: «По двести граммов», генерал вскочил со стула и, покачивая головой, несколько раз повторил: «Двести граммов – это же полфунта». Меня он к себе не вызывал и обо мне моему начальству ничего не сообщал.
Переехав во Львов, первым делом вместе с боевыми побратимами-фронтовиками, Степаном Брехуновым и Иваном Карелиным, закончил курсы бальных танцев, получив от преподавателя – балерины Кохановой соответствующее удостоверение.
Наиболее тесная дружба в это время продолжались с капитаном Галабурда Всеволодом Александровичем (1921–2006). Она была настолько искренней и взаимно преданной, что сохранялась в течение всей его жизни. Обусловлено это было не только тем, что в дивизии он прославился своим героизмом на войне, но и отличался привлекательной внешностью «женского сердцееда», неотразимой симпатией и манерой ухаживания; высокой культурой и образованностью. Во всем сказывалось аристократическое влияние его матери – Веры Львовны, бывшей жены царского генерала. В период Великой Октябрьской Революции, он перешел на ее сторону и затем занимал пост начальника Минского гарнизона. Вера Львовна в бытность мужа полковником, неоднократно бывала на царских балах, ежегодно устраиваемых для полковников, поскольку сам царь имел тоже это звание. Видя, как мы болтаемся по танцам, беря при подготовке к ним на грудь по 200 граммов фронтовых для храбрости, она выговаривала нам: «бухарики, вы бухарики, что вы там на танцах найдете достойного, лучше бы пошли в свободное время на Лычаковское кладбище, там такие милосердные девочки-красавицы гуляют, вот там-то можно выбрать себе достойную подругу жизни».
Убедительными ее увещевания становились еще и потому, что в то время Львов был поражен заболеванием туберкулеза. В городе, немногим превышающим 300 тысяч жителей, функционировало 16 тубдиспансеров. При входе в них красовались стенды: «Туберкулез излечим» (иногда остряки дополняли это вопросительным знаком). Приглашаешь на танцах девушку, а у нее руки мокрые от пота и тебя, как током, бьет мысль: «больная туберкулезом». Может быть это и не так, но уже, кроме чувства брезгливости, другого не возникает.
Внемля голосу разума Веры Львовны, все отчетливее понимал справедливость ее упреков. И вот 7 ноября 1946 года на праздничной вечеринке у старшего оперуполномоченного майора Бугаева нашел с первого взгляда свою любовь в моей Ниночке Назаровне, участвовавшей в застолье как соседка, приглашенная для знакомства и последующего сватовства ее оперуполномоченным нашего отдела капитаном Сасовым. Сватовство состоялось, только не с его стороны, а с моей! 14 января 1947 года, в день ее двадцатилетия, мы вступили в законный брак. Выражая свое полное удовлетворение примерно прожитыми вместе годами, спустя 63 года, без преувеличения, могу выразить свою признательность следующими словами: «Я дарю тебе себя, я дарю тебе себя, и дороже ты не знал подарка».
