— Нет, мама. Свадьбы не было, — терпеливо повторила Ханна, нагревая ухом телефон. — Мы не могли никого пригласить. Мы зашли в мэрию, чтобы уточнить, когда мы можем оформить брак. Шольт с самого начала говорил, что офицерам отрядов специального назначения положена регистрация в день обращения. А Казимир сказал, что вышло какое-то распоряжение и надо ждать три дня. Мы пошли узнать, а нам ответили: «Давайте паспорта».

Кисточка брачного браслета выбилась из-под рукава пальто, шевельнулась. Висица пискнула.

У оборотней не было людского обычая обмениваться кольцами — металл мог переломать пальцы при превращении. Понятно, что переломы заживали, но какой смысл обрекать себя на травмы? Браслеты завязывались не впритык и легко соскальзывали с лапы. Это было куда более удобно. И одобряемо богами — и Камула, и Хлебодарную часто изображали в браслетах. Иногда — в одинаковых, но чаще в разных. С можжевельником и рябиной или калиной. Волчьими и лисьими ягодами.

Ханна посмотрела в сторону моря. Набежавшая волна едва не коснулась лап гуляк. Волчонок взвизгнул, помчался по пляжу, оставляя запутанную цепочку следов. Волк с достоинством отступил, вернулся к омытым водой камням, вытащил из завала игольчатую ракушку.

— С нами был Йонаш, — продолжила она. — Он очень обрадовался и потащил нас покупать браслеты. Возле мэрии большой магазин. Они с Шольтом выбрали мне браслет со стеклянными бусинами, маленькими пряниками и печеньями. А я долго не могла решить, какой подойдет Шольту. Мы с Йошей все витрины осмотрели, порылись в коробках, и нашли темный браслет с ягодами терновника и веточками-колючками, мягкими, похожими на серебряный новогодний «дождик». И я поняла — это то, что нужно.

Она оборвала фразу и додумала: «Шольт колючий. И терпкий».

«Для других, — поправила ее висица. — Для нас он мягкий и сладкий».

Ханна кивнула, соглашаясь — да, для нас и Йонаша.

Мама не унималась, требовала подробностей. Пришлось снова заговорить.

— Мы скоро вернемся. Сами не знали, уедем или нет. Полковник Новак не хотел давать Шольту отпуск. Пришлось сказать ему правду. Что я беременна. Он только тогда смягчился. Мы сразу схватили в охапку Йошу и вещи и помчались на вокзал. Пока полковник разрешение на отпуск не отозвал. Только в вагоне выдохнули, я боялась, что Шольту позвонят или кого-нибудь к поезду пришлют.

Ханна не собиралась сообщать родителям, что полковник Новак подписал разрешение на отпуск со словами: «Ну, если и эта безответственная окажется, будет у нас второй сын полка. Первого вытянули, и второго потянем».

Волчонок отобрал у волка ракушку, принес Ханне, сунул в руку. Фыркнул и убежал к воде. Ханна пристроила мокрую драгоценность в сумку на поясе. Ответила на очередной вопрос.

— Нет, он не зовет меня «мама». Или тетя Ханна, или просто обращается по имени. Нет, я не в обиде. Я ему не мать, какой смысл подменять желаемое действительным. Про ребенка? Да, сказали. Он в восторге — не знаю, почему. Заявил, что ему все равно, кто будет, брат или сестра. Сестра даже лучше.

Волчонок громко чихнул.

— Все, мама. Извини, но я не могу больше говорить. Позвоню завтра, когда мы будем гулять. Так удобнее всего. Мы вернемся к Рождеству. У нас большие планы на елку, праздничные салаты и День Подарков.

Волчонок еще раз чихнул. Потряс головой, замешкался, не успел отскочить и намочил лапы в ледяной воде.

— В коттедж? — спросила Ханна у Шольта. — Давай-ка в коттедж, а то Йоша простудится.

Волк неохотно оторвался от кучи водорослей, посмотрел с сомнением: «А, может быть, еще погуляем? А вдруг не простудится?»

— Сделаем чай, — подсластила пилюлю Ханна. — К чаю пирог с малиной разогрею.

Шольт фыркнул.

— Дорогой мой, это ты зажрался, раз тебе не нравится покупной пирог. Тогда надо было не уезжать, сидели бы дома.

Волчонок затявкал, запрыгал вокруг Ханны. Просьба была понятна без слов.

— Ладно. Вернемся — сделаю. С капустой, с картошкой, с яйцом и зеленым луком.

Волк и волчонок завизжали хором.

— И с печенкой, — сдалась Ханна. — Только пусть кто-нибудь пожарит лук в начинку.

Они вернулись в коттедж — по пути волк с волчонком устроили догонялки — и окунулись в тепло временного жилища. Шольт превратился, загнал Йонаша в душ, велел Ханне сесть в кресло и загремел посудой на крохотной кухне. Загудела микроволновка, в комнату донесся сладкий запах малинового пирога. Грохнул чайник. Шольт зашипел, почти выругался, но вовремя взял себя в руки. Ханна улыбнулась и включила телевизор.

— Я сейчас все принесу, — громогласно сообщил из кухни Шольт, перекрывая звук телевизора.

— А мне? — взвизгнул из ванной Йоша.

— Ну не под душ же! — удивился Шольт. — Вытирайся, одевайся, садись рядом с Ханной, все вместе чай пить будем.

— Иди, — позвала Ханна. — Я нашла мультфильм. Эх, мы опять забыли купить программу.

— Завтра купим, — пообещал Шольт, притащивший поднос.

Ханна протянула руку к чашке. Кисточка браслета с печеньями и пряниками зацепилась за колючку на браслете Шольта, пощекотала стеклянную ягоду терновника.

Висица зафырчала в ответ на урчание волка.

Шольт наклонился и поцеловал Ханну в щеку.

Встретились на заснеженной площади Двух Алтарей. Шольт увидел Мохито издали и чуть не поддался искушению — свернуть, скрыться на боковой аллее, перейти дорогу, нырнуть в магазин, путая следы. Он прогнал мимолетную слабость: «Никто не виноват. Я не виноват. И Йоша не виноват».

— Привет.

— Привет. С праздником.

Они обменялись традиционными пожеланиями — «пусть зима будет сытой, пусть новый год будет лучше прежнего» — и замолкли. Шольт заговорил, когда пауза стала невыносимо неловкой:

— Если ты не хочешь заходить к нам, можно поискать какую-нибудь забегаловку и выпить кофе. Кафетерий не работает.

— Я знаю, — буркнул Мохито. — Видел.

— Йоша собирался тебя поздравить в полночь, но сначала смотрел салют по телевизору, а потом заснул. Я отнес его в спальню и сгрузил на кровать. Он объелся.

— Понимаю, — на лице Мохито появилась кривая усмешка. — Он недавно позвонил. Подробно рассказал, что вы ели, доложил, что тебя отправили в магазин.

— Да, — Шольт предъявил прозрачный пакет с тремя крупными гранатами. — Пришлось побегать. Везде закрыто, еле нашел. Пойдем куда-нибудь, а? Холодно стоять, я в легких туфлях выскочил, ноги мерзнут.

— Сам же говоришь, что все закрыто. О, я вспомнил. Мне две сахарные елочки подарили, я их хотел к алтарям отнести и забыл. Надо вернуться.

Мохито потопал к части, загребая снег ботинками. Шольт пошел рядом, не решившись повторять приглашение — чувствовал, что зайти на чашечку кофе медведь не согласится. Он заговорил, подпуская в голос фальшивой бодрости:

— Никак не получается паяльник тебе вернуть. Клянусь, случайно прихватил. Потом куда-то засунул… точно помню, что клал его в сумку, чтобы назад принести, а недавно смотрю — в сумке нет. Как будто домовой украл.

— Не к спеху, — пробурчал Мохито. — Гранаты для салата? Йоша мне все уши прожужжал — вкусно, что-то необыкновенное.

— Ага. Слопал три порции, весь гранат сверху собрал, начал Ханну просить сделать еще. Ну и в итоге меня в магазин выгнали.

— Сложности семейной жизни, — поддел Мохито. — А ты же, вроде, гранаты не ешь? Не помню, чтобы ты хоть раз покупал. Я спрашивал, когда на рынке видел, ты говорил — «нет, не надо, лучше что-нибудь другое». Я думал, у тебя аллергия. Или…

— Или, — Шольт остановился возле светофора, скользнул взглядом по припорошенным снегом украшениям на пустой веранде, на сосульках над балконом — надо будет сбить — и сказал правду, которую не мог озвучить ни Йонашу, ни Ханне. — Я тебе говорил, что Ядвиге первый раз вломил, когда она была на седьмом месяце?

— Да.

Видно было, что Мохито насторожился — тема разговора стала совершенно не праздничной.

— Она этот самый салат готовила, сказала, что гранат слишком спелый, в холодильнике перележал, зерна мнутся, корку не очистишь, сок течет. Готовить начала внезапно, до этого лежала-лежала, не шевелилась, не хотела разговаривать… Я ее двое суток пас, утерял бдительность, пошел в магазин за гранатом. А она у соседки денег заняла и в доме у кого-то дозу купила — я подозревал, что в соседнем подъезде торгуют, но доказательств не было. В общем, я вернулся, а она на полу валяется и ржет. Меня перемкнуло… сдобу я потом не ел, потому что не мог, а гранаты… не хотелось. И думал, что никогда не захочется.