— Это будет не завтра? — осторожно поинтересовался Тарлах. — То, что ты видела?

— На наш век мира хватит, — успокоила его Сивилла. — Хватит и на наших детей.

При слове «дети» Тарлах насторожил уши. Он как раз собирался сбегать к алтарю Камула, одарить его куском печени и заячьей лапой. И Хлебодарной два зачерствевших кекса отнести. У волков и лисиц дети не рождались. Непонятно, почему. Казалось бы, природа и родство зачатию не препятствуют, а вот же… А Тарлаху хотелось щенят, хотелось до одури… можно ли ждать приплода?

— Можно, — неожиданно улыбнулась Сивилла — как будто мысли прочитала. — Но не сейчас, чуть позже. Мы переживем лесной пожар — он начнется с кошачьих камышей. Перезимуем у медведей. Еще год будем ждать, пока молодая поросль очистит лес от гари. А уже потом, после весеннего паводка, ты принесешь с охоты добычу для наших детей.

Он запрещал себе злиться, но это не очень хорошо получалось. Ханна разбила его маленькую стаю, сманила Шольта и Йошу, привязала к себе пирожками и красивыми игрушками на елке. Мохито чувствовал себя обкраденным и ненужным. Первое Изгнание Демона Снопа — сразу после свадьбы Шольта и Ханны — он встретил в непривычном одиночестве, еще не понимая, что это навсегда. Поначалу ему казалось, что все вот-вот вернется на круги своя: Йоша прибежит из школы, затараторит, жалуясь на учителей и одноклассников, Шольт загрохочет кастрюлями, проведет инспекцию холодильника, тайком выльет суп.

Зиму сменила весна — сначала морозная и слякотная одновременно, затем стремительно теплеющая, пробуждающая почки, заставляющая просыпаться первые цветы. Мохито начал привыкать к новой жизни, радуясь, что никто не заметил ни его злости, ни грусти — верных спутников зимних дней. К лету он немного обвыкся, выяснил и вспомнил положительные моменты, которые дарило одиночество: не было очереди ни в душ, ни в туалет, суп со щавелем и крапивой всегда имелся в доступности, а когда началась жара, по квартире можно было расхаживать голым, не обременяя себя лишними тряпками.

Событие, нарушившее почти устоявшееся бытие, началось с оклика полковника Новака. Он позвал Мохито, когда тот шел от КПП к зданию общежития.

— Тимофей! Подойди-ка.

— Здравь желаю, — поприветствовал полковника Мохито, свернув к административному зданию.

— Звонили с полигона, спрашивали… — Новак неожиданно прервал речь и прищурился.

Мохито проследил за его взглядом и чуть не уронил челюсть на недавно заасфальтированную дорожку. От КПП шли Шольт с большой сумкой и Йоша с рюкзаком и роликами. Шольт помахал свободной рукой и проорал:

— Там заперто?

— Не заперто, — растерянно ответил Мохито.

— Ага, — кивнул Шольт. — Мы у тебя поживем.

Мохито посмотрел на сумку и рюкзак и оторопел. Ни разу, ни в одной молитве, он не желал, чтобы семейная жизнь Шольта закончилась крахом. Как так? Ханна казалась рассудительной, заботливой. И, надо же, какая подлая оказалась на деле — вышвырнула прочь и мужа и пасынка. А еще говорила об усыновлении!

— А ну-ка иди сюда! — обрел дар речи Новак. — Это что еще за фокусы?

— Не фокусы, — радостно объявил Йонаш. — У нас ремонт!

— Ремонт?

Новак с Мохито переспросили хором.

— Да, — Шольт подошел, поставил сумку на асфальт. — Там стены ломают. Я ей говорил — все равно кроватку ребенка в нашей спальне ставить, в другую комнату не набегаешься. Я вообще Йошу под бок клал, бутылочку, под нее свернутое полотенце, и баю-бай. Наелся, соску выплюнул и спит. А она уперлась: у детей должны быть отдельные спальни, Йошу ни в коем случае нельзя ущемлять, поэтому уменьшим гостиную. Мерила рулеткой, считала, потом, вроде, отложила идею на следующий год, чтобы стены ломали, когда мы все вместе уедем в отпуск. А сегодня с утра ей опять взбрызнуло, и она вызвала рабочих. Тех, которые в кафетерии ремонт делали, и окошко для пирожков ставили. Ну и началось…

— Фу. Блин, — выдохнул Новак. — Тимоха, ты тоже подумал, что?..

Мохито закивал, чувствуя облегчение — не он один такой, Новак тоже сразу Ханну в недостойном поведении заподозрил.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Ханна на время перепланировки и ремонта уехала жить к своим родителям. Она и Шольту с Йонашем туда перебраться предлагала, но они, посовещавшись, решили пожить в старой квартире, у Мохито — Йонашу ближе в школу, на летнюю практику, как и Шольту на службу.

Новак как следует выругал Шольта за то, что тот никогда никого ни о чем не предупреждает и пугает окружающих, доводя до заикания, и ушел, позабыв о том, что хотел поговорить с Мохито о звонке с полигона. Йоша отдал Мохито рюкзак и отправился на плац — кататься на роликах.

— Мне тревожно, — сообщил Шольт, подхватывая сумку. — Она вот-вот родит. И отпускать к родителям было страшно — а вдруг что? — и по-другому никак. Там квартира трехкомнатная, две спальни и проходная гостиная. В точности как тут. А Ханна все время в туалет вскакивает — срок уже большой, ребенок постоянно толкается. Или Йошу класть в гостиной и через него бегать, или нам в гостиной… а еще же ее родители. В общем, мы тебя пока напряжем. Бригадир сказал, основную грязь через три дня уберут, когда штукатурка и шпаклевка будут сохнут, мы вернемся. А сейчас никак — грохот, пыль летит.

— Никаких проблем! — заверил Мохито. — Можешь оставить Йошу, сам езжай к Ханне. Я за ним присмотрю.

— Я сегодня вечером к ней съезжу и вернусь. Завтра в семь на построение, оставаться смысла нет, я ей выспаться не дам. А потом посмотрим по ситуации.

— Она так и не взяла результат УЗИ? Вы не знаете пол ребенка?

— Не-а, — заулыбался Шольт. — Мы врачу дали денег и предупредили, чтобы он нам даже не намекал. Хотим сюрприз.

За один-единственный вечер, проведенный с волчьим семейством, Мохито сполна вкусил прелести общежития. Суп вылили, вареную картошку доели, хлеб забыли убрать в холодильник, оставили на солнце на подоконнике, и он заплесневел. А еще Йонаш уронил полочку с яйцами, и Мохито пришлось мыть пол в кухне. И яичница на завтрак сказала «прости-прощай». И душ он смог принять только в половине первого, поскольку Шольт, вернувшийся от Ханны, залег в ванну и там заснул.

Следующие сутки прошли спокойнее: Шольт был на смене, Йоша особых хлопот не доставлял — Мохито успел поймать падающую бутылку с подсолнечным маслом и запретил мелкому подходить к приготовительной плите: «ничего не трогай, я сам всё сделаю».

После этого они с Шольтом встретились утром — тот сменился, а Мохито заступал на сутки — а потом, в их общие выходные, начался кавардак. Мохито, улегшийся спать после смены, был разбужен воплем: «Сейчас приеду!» и хлопаньем дверей. Мечущийся по квартире Йонаш сообщил ему, что Ханну увезли на «Скорой» в роддом, папа поехал туда, а ему велел оставаться тут.

— Сказал, я позвоню, когда что-то будет известно. Давай тоже туда поедем?

— А что толку? — спросил сонный Мохито. — Хоть там жди, хоть тут — разницы никакой.

Они промаялись до обеда. Йонаш бегал по части, возвращался, дергал Мохито, сообщая, что он сам звонил папе, и новостей пока нет. Ситуация переменилась в три часа пополудни. Шольт позвонил Йонашу, когда они с Мохито обедали в столовой, и оповестил всех сослуживцев по громкой связи:

— Девочка! Мы назвали ее Катарина! У нас дочка! Катя! Йоша, у тебя сестричка! Мохито, вези мне воздушные шарики и цветные мелки! Эх, нельзя фейерверк запустить! И штраф, и младенцев напугаешь. Врачи меня сразу предупредили. Почему-то.

— Шарики! — завопил Йонаш, вскакивая со стула. — Можно еще купить бумажные флажки!

— И гирлянды на дерево, — дополнил полковник Новак. — Там деревья на другой стороне вдоль фасада, обмотаете — красиво будет.

— А мелки зачем? — спросил Мохито.

— Как «зачем»? — удивился кто-то из семейных волков. — На асфальте написать «спасибо». Под окном палаты, где Ханна лежит. Так принято.

Все заботы свалились на Мохито. Шольт бегал под роддомом, смотрел на окна и критиковал покупки: шарики были не яркие, в мелках слишком много голубых оттенков, а надо розовые, гирлянды очень короткие, надо еще пять, а лучше шесть.