— Как дела у пострадавших при взрыве? Вы же, наверное, лучше других знаете?

— Всех прооперировали, — устало ответил Анджей. — Гражданские в порядке, Шольт в реанимации. В отделении реконструктивной хирургии. Сегодня будет консилиум, решат, обращать в волка или держать в искусственной коме в двуногом теле.

— А что лучше? — преодолела приступ неловкости Ханна. — Извините, что я к вам пристаю, но мне узнать не у кого. Сама я ничего в этом не понимаю.

— И так плохо, и так плохо, — синяки под глазами Анджея свидетельствовали о бессонной ночи. — Обращают под препаратами, искусственно замедляя процесс. Чтобы сшитое не рвалось, а сращивалось. Обезболивающее не действует, процедуру запоминаешь на всю жизнь. Я потом полгода превращаться боялся. А если оставят, как сейчас, в коме год держать могут. Срастается все медленно, а чем дольше в коме, тем вероятнее, что Шольт при пробуждении обратится, и все сшитые вены и сухожилия себе порвет. Такое бывало. Волк верх берет, замедлители не помогают.

— Да смилуется над ним Камул!.. — Следующий вопрос вырвался сам собой: — А вы тоже на бомбе подорвались?

— Нет. Попал в засаду. Сначала подстрелили, потом накормили аконитом, а потом проявили изобретательность, вспороли живот и аконитом нафаршировали. Бросили в наручниках и ушли. Мое счастье, что нашли вовремя, на час бы позже — и носи цветы на могилу.

— Крепкого вам здоровья! — искренне пожелала Ханна. Решилась, спросила: — Йонаш… С ним всё в порядке? Если я смогу чем-то помочь…

— О! — Анджей чуточку просветлел лицом. — О тебе-то я и не подумал. Мне Полина только что позвонила, сказала, что опекунские документы недействительны, переоформлять надо. Нужно еще кого-то найти. Та волчица, которая подписывала, перевелась в столицу. Я Валереку звякнул, думал, его жена поможет, но она в командировке. У тебя доход выше минимального?

— Да.

— Квартира своя? А, точно, весь дом твой. Судимостей нет, зависимостей нет. Подойдешь. Значит, так, в одиннадцать Полина за тобой заедет, сгоняете в отдел опекунства, туда Деметриуш позвонит, предупредит, чтобы все оформили без волокиты.

— А потом что?

— Ничего, — пожал плечами Анджей. — Йонаш будет жить то у Полины, то дома, с Мохито, то у Кшесинских — если Полина с Мохито будут заняты. Деметриуш его тоже на пару дней хочет забрать, внуков позовет погостить, они как раз одного возраста. Делать ничего не надо, Ханна. Нужна добропорядочная лисица или волчица. То, что ты живешь рядом с общагой — большой плюс. Для документов. Покажешь паспорт, тебя пробьют по базе, поставишь подпись, и свободна.

— Но я хочу помочь!

— С Полиной этот вопрос решай, я встревать не собираюсь.

Анджей развернулся и пошел к горотделу, вынимая из кармана затрезвонивший телефон. Ханна устыдилась — видно же, что волку не до ее хотелок — и начала обдумывать план действий.

С Полиной она заговорила уже после оформления договора о добровольной временной опеке.

— Я хочу чем-нибудь помочь. Анджей говорил, что Йонаш будет то с тобой, то с Мохито. Я живу рядом. Если нужно, могу выделить ему гостевую комнату, присмотреть, когда он делает уроки.

— Я скажу Мохито, — лиса не щетинилась, но и не спешила принимать помощь. — Но не уверена, что нам стоит сворачивать с накатанной колеи. Шольт уже попадал в больницу, мы нормально справлялись. Йонаш дружит с моими детьми, доверяет моему мужу. Мохито страшно нудный, проверяет уроки, делает математику, следит, чтобы Йонаш ел суп. Это привычно. Йонаш нас слушается, потому что так приказал Шольт. Он слушается Розальского, Кшесинского и Новака. Не уверена, что он будет слушаться тебя. Ты для него — одна из многих. Йонаш общителен, но это общение ребенка на взрослом карнавале. Он знает, что нельзя доверять маскам.

— Я, вроде бы, не чужая, — оскорбилась Ханна.

— Чужая, — жестко ответила Полина. — Рисунок и пирожки ничего не изменили. Ты — одна из многих. Мы — друзья его отца.

Ханна проглотила обиду и возражения, рвущиеся с языка. Полина была права, как ни горько это признавать. Дружной компании понадобилась особа, которая не вызовет вопросов у органов опеки. Ханна подошла по всем параметрам, включая место жительства. Расписалась и должна отойти в сторону. Надо это принять и пережить.

Да и… если быть честной, они с Шольтом не питали друг к другу приязни. Тот факт, что Ханну записали временной добровольной опекуншей, Шольт переживет — если выйдет из больницы на своих ногах или лапах. Примет объяснения Анджея и Полины, и озаботится поиском другой опекунши — попросит жену Кшесинского или дочь Новака. А реальное, не бумажное вторжение в свою жизнь, скорее всего, воспримет как смертельную обиду. И начнет изводить тонной придирок. Спасибо, нет.

За неделю — последнюю неделю лета — Ханна трижды видела Мохито. Один раз в форме, без капюшона и скрывающего лицо шлема. Давнее ранение оставило неизгладимые следы — изуродованное ухо, толстые жгуты шрамов на челюсти и шее, извилистые проплешины в волосах. Медведь по-прежнему внушал страх, и Ханна не осмелилась спросить у него ни о здоровье Шольта, ни о самочувствии Йонаша. Не зная совсем-совсем ничего, может быть, и спросила бы. Но Снежка успевала и обслуживать голодных посетителей, и собирать сплетни, поэтому без ежедневной дозы информации Ханна не оставалась.

Шольт пережил обращение под медицинским контролем, менял тело почти сутки, чуть не загнулся от шока, но все-таки вцепился в жизнь, не оставил Йонаша круглым сиротой. Сейчас волка с пришитой лапой погрузили в искусственный сон, а в начале осени планировали разбудить и допустить к нему первых посетителей. Реабилитация после реплантации обещала быть долгой, но не в больнице, а дома, с регулярным посещением врачей. Желающие навестить Шольта начали заранее записываться в очередь, на что Анджей и Деметриуш Новак хором заявили, что в больницу таскаться незачем: раз Шольт не подох, то дальше уже не подохнет, а кто соскучился, тот в период реабилитации на него насмотрится.

Второго сентября Ханна увидела с балкона машину Полины, проследила сквозь ветви липы, как Йонаш выбирается с заднего сиденья и попадает в объятия Мохито. Парочка сначала ушла на территорию части, в общежитие, потом отправилась в школу: Йонаш в наглаженной форме и с новеньким рюкзаком, Мохито в брюках и неизменной толстовке с капюшоном.

Снежка поднапряглась и собрала ворох сплетен, касавшихся чужого прошлого. Мохито подорвался в столице, на разминировании поезда метро. После лечения сменил место службы, город выбрал из-за подходящего климата. Здешние лисы и волки приняли его в штыки, одарили валом неприязни, открыто заявляли, что подорвавшийся сапер в отряде — это не к добру. С Мохито никто не желал соседствовать и сидеть рядом в столовой, пока в общежитие не явился второй изгой с полуторагодовалым сыном. У Шольта к тому времени репутация была изрядно испорчена, в отряд его взяли благодаря снисходительности Деметриуша Новака — поговаривали, что тот таким образом расплатился с Розальским за старый должок. Мохито не испугался соседства с ребенком, который может расплакаться и раскапризничаться. Шольт был рад найти добрую душу, не поминавшую ему брак с наркоманкой и лжесвидетельство. Два изгоя сдружились. Держались особняком, по очереди водили Йонаша сначала в ясли, потом в садик. Распределили хозяйственные обязанности. Со временем влились в коллектив, но, все-таки, держались немного особняком. И не желали разъезжаться, хотя Деметриуш предлагал Шольту служебную квартиру. Закон не позволял оформить Мохито временным опекуном на случай ранения Шольта — альфам чужих детей не доверяли. На помощь пришла Полина — её средний сын и Йонаш вместе ходили в детский сад. Второй опекуншей формально записали какую-то волчицу-полицейскую, а теперь Ханна под руку подвернулась. Так же формально. Потому что без нее справлялись, и дальше проживут.

Прикосновение к чужой жизни смущало и, одновременно, раззадоривало интерес. Ханна не сталкивалась с Мохито, зато спрашивала у Розальского о здоровье Шольта и иногда болтала с Полиной, когда та обедала в кафетерии или пила кофе. Рыжая лисица была симпатичной, энергичной и немного резковатой — отпечаток постоянного общения с альфами. Ханна передавала приветы Йонашу и впихивала Полине пакеты с выпечкой: понимала, что рыжей надо кормить и четверых детей и мужа — непонятно, как она вообще с домашним хозяйством справляется.