Вернувшись в квартиру, Ханна распахнула все окна и балконную дверь. Запахи волчьего семейства и медведя вытягивало на улицу, нервное напряжение отпускало и сменялось внезапной грустью. Ханна вдруг немножко позавидовала Мохито, который сейчас провалится с головой в ворох забот, будет разрываться между супом, заданием по математике и кормежкой капризного Шольта. В странной волчье-медвежьей стае никто не чувствовал себя одиноким. Когда-то Ханне казалось, что они с Витольдом сумели подружиться, и, если угаснет влечение, их связь станет еще крепче. А вышло совсем наоборот. Восемь лет приятельствовали ради секса, а теперь один обрел новую пылкую страсть, а вторая осталась у разбитого корыта. Чем так обманываться, лучше жить стаей. Наверное.

Утром Шольта принесли в кафетерий двое спецназовцев. Плед был выстиран, Шольт выкупан — или тщательно протерт влажным полотенцем. Шерсть не блестела, но и не сбивалась в неопрятные клочья. Волк явно набрался сил и повеселел.

«На яблочном пюре отъелся», — подумала Ханна, глядя на очередное паломничество к ложу.

В обед Йонаш вывалил охапку новостей.

— Тетя Ханна, нам надо завести дневник по природоведению. Записывать температуру воздуха, каждый день фотографировать одно и то же дерево, чтобы фиксировать, как желтеет и опадает листва. И еще нужно раскрасить три страницы в тетради по ботанике.

— Ботанику-то я раскрашу. А вот дневник… боюсь, я забывать буду.

— Температуру можно из газеты списывать, там прогнозы на неделю печатают. А дерево по утрам фотографировать. Вы же по утрам кофе на балконе пьете.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Ханна.

— Дядя Георг с дядей Казимиром по утрам кофе на крыше пьют и вами любуются, — без всякого стеснения ответил Йонаш. — В бинокль. Дядя Веслав тоже иногда на вас посмотреть ходит.

То-то Ханне временами казалось, что на ней халат вот-вот затлеет!

— Я виноград фотографировать буду, — ответила она.

— У винограда листья почти засохли, лучше липу, — возразил Йонаш. — А одну раскраску по ботанике надо было сдать сегодня. Давайте вы сейчас раскрасите, и я училке отнесу, она до шести, во вторую смену уроки ведет.

Ханна неосторожно согласилась заняться раскраской и через десять минут оказалась в собственной гостиной в обществе Йонаша и Шольта. Шольта занесли на диван двое сотрудников МЧС, а Йонаш с рюкзаком пришел сам, чтобы написать домашнее задание по литературе. Неприятность случилась, когда Ханна с Йонашем фотографировали липу. Стоило выйти на балкон, как волк приковылял в спальню, забрался на кровать и растянулся во всю длину лап. Ханна возмутилась — «спать же потом невозможно будет!» — и попыталась прогнать Шольта свернутой газетой. Метод полковника Деметриуша не сработал — волчьи зубы прокомпостировали бумажную трубку, клочки разлетелись по всей спальне. Йонаш удивился:

— Почему вы папу газетой бьете? У него лапы чистые, он ничего не испачкает.

Ханна сухо ответила:

— Не люблю, когда в мою кровать лезут без приглашения.

Шольт зарычал, растерзал газету и убрался в гостевую комнату. Ханна оставила балкон открытым. Кипя негодованием, сорвала с кровати покрывало и запихнула в стиральную машину. Уроки делали в напряженном молчании. Шольт довольно быстро заснул, и Йонаш, покосившись на него, проговорил шепотом:

— Тетя Ханна, мы вам уже надоели? Если хотите, я буду раскраски в кафетерии оставлять, а Мохито скажу, чтобы он папу в МЧС относил. Там у них на первом этаже музей открыли, папа может в холле возле двери музея лежать, на посетителей смотреть.

После вопроса «Уже надоели?» захотелось честно ответить: «Да». Смутило продолжение — она не запрещала Шольту дневать в кафетерии, зачем тащить больного волка в музей МЧС? Как будто им там экспонатов не хватает.

— Сидите в кафетерии, сколько хотите, — так же шепотом ответила Ханна. — Мне это не мешает.

Она попыталась мысленно сформулировать продолжение: «Ты можешь делать уроки в этой комнате, но прошу избавить меня от визитов папы, который ухитряется линять на всю мягкую мебель и ковровые покрытия, а теперь еще и в кровать полез». Слова подбирались с трудом, не хватало убедительности. Ханна задумчиво погрызла карандаш и вздрогнула от короткого, переполненного болью воя.

Шольту снился кошмар. Он дергал лапами, запрокидывал голову, демонстрируя беззащитное горло, больше не выл, но стонал — так жалобно, с ноткой безысходности, что у Ханны ёкнуло сердце.

— Врачи сказали — это пройдет, — Йонаш бросился к волку, обнял за шею. Разбудил, посмотрел в затуманенные глаза и начал быстро-быстро говорить: — Пап, все нормально, ты дома, я с тобой. Мохито скоро придет. Ты живой, ты был в больнице и уже вернулся.

— Ах-ах-ах… — Шольт дышал со стонами, осматривался, явно не узнавая обстановку.

— Вы у меня в гостях, Йонаш делает уроки, — внесла ясность Ханна.

Она не знала, набирать ли номер Мохито. Если бы медведь был свободен, давно бы увел свою стаю из кафетерия. Отвлекать его от служебных дел?

— Ох… — Шольт помотал головой, встряхнулся.

— Ты в порядке? — Йонаш гладил волка по прижатым ушам, нежно касаясь шерсти.

Шольт подумал и кивнул: «в порядке». Ханна убрала руку от телефона. Скандалить, упоминая кровать, расхотелось. Волк был не в себе, и, возможно, бродил по незнакомой территории, повинуясь инстинкту — утверждал главенство, не задумываясь, что он в гостях. Камул с ним, можно и матрас новый купить, в конце-то концов.

— Ты будешь сегодня раскраску относить? Я чертополох закончила. И корни, и листья, и цветки, и корзинки. Могу и остальные задания раскрасить, но если ты тетрадь унесешь, то…

— А давайте скрепки разогнем, я листок отнесу, чтобы она отметку поставила, а вы пока другими страницами займетесь. Мне позвонить, чтобы папу домой унесли, или можно его пока тут оставить? Я быстро сбегаю, за двадцать минут обернусь.

Шольт поднял светлые брови и переводил взгляд с Йонаша на Ханну, ожидая решения своей судьбы.

— Ты же сюда придешь. Тогда и решим, куда папу переносить. Зачем его сто раз туда-сюда таскать? — сказала Ханна. — Может быть, вы потом еще часок в кафетерии посидите, если Мохито не освободится.

— Он на вызове, — ответил Йонаш. — Не знаю, когда вернется. Все говорят — странная осень. Обычно после Преломления Хлеба затишье, а в этом сентябре как прорвало. Минируют то тут, то там. Вчера «пикап» со взрывчаткой возле рынка обнаружили.

— Да смилуется Хлебодарная… — пробормотала Ханна, расстроенная тем, что жизнь заставляет ребенка повторять такие слова взрослых. — Иди осторожно, с чужими не разговаривай… а, что я тебя учу, тебе это наверняка сто раз повторяли. И от взрыва это не спасет.

— Я туда и назад, — пообещал Йонаш. — Потом куплю что-нибудь в кафетерии и мы с папой домой. Рагу мы с Мохито почти съели. Надо купить печенку или мясо. А картошку я сварю.

— Нет уж, картошку сварю я, — воспротивилась Ханна. — Дома разогреешь. Иди. Я картошку поставлю, и раскрашивать буду.

— Папу надо покормить.

— Банки у тебя? — вздохнула Ханна.

— Да. В маленьком пакете с цветами. Там две банки и две ложки.

Дверь гулко захлопнулась. Слышно было, как Йонаш скатился по лестнице. Шольт смотрел на Ханну с интересом — ждал кормежку, способную обеспечить развлечение.

— Я в курсе, что тебе скучно, — проговорила Ханна. — Зато мне в последние дни зашибись, как весело. И винить некого, сама помощь предлагала. Давай договоримся. Я сейчас поставлю вариться картошку, а потом ты быстро съешь свое пюре и паштет. Без выкрутасов. Без грызни ложек и боя газетами.

Шольт задумался. Ханна ушла на кухню, быстро помыла картошку, поставила вариться «в мундирах», срезав «крышечки». Щедро насыпала соли, прибавила огонь, вернулась и приготовилась к цирковому представлению. Шольт ее разочаровал. Никаких капризов, вежливая благожелательность и даже предупредительность: длинная морда все время совалась в банку, язык гулял по ложке и пальцам Ханны, вызывая неудержимую щекотку. После кормления Ханна вытерла Шольта салфеткой — пюре оставило на носу липкую полосу — погладила по жесткой шерсти и сказала: