— Ранец купили? Как это — ничего не купили? Мы же написали список.

— Папа сказал — после зарплаты.

— В Сретение боевую готовность объявят, по магазинам не пойдешь.

— Папа сказал, что у нас все деньги куда-то делись, хотя мы ничего лишнего не покупали.

Мохито удивленно заворчал.

— Мы только один раз в его выходной в ресторане поели, на том кораблике, что на реке качается. И мороженое покупали.

Реакцию Мохито на поход в ресторан заглушил гомон — на веранду вошли полицейские.

— Ой, я совсем забыла! — спохватилась Снежка. — Звонили из магазина спецтехники, сказали, что завтра доставят два телевизора и комплект камер наблюдения.

— Да, я заказывала, — подтвердила Ханна. — Еще завтра придут рабочие, выбьют заложенный проем и восстановят окно. Чтобы мы могли по утрам пирожки продавать. Надо будет им сказать, чтобы они приварили кронштейны для телевизоров. Посетители желают смотреть новости и спортивные трансляции. Пойдем на поводу у общественного мнения. А систему наблюдения смонтируют послезавтра.

Ханна не вспоминала о Шольте два дня — почти не вспоминала, не выискивала взглядом среди других экипированных спецназовцев. Навалились дела: перепланировка, оформление второй кассы, проблемы с монтажом и подключением камер, и — как будто прочего было мало — вызов к следователю, очная ставка с волками, швырнувшими взрывпакет в кафетерий. Дело разваливалось на глазах, подследственные в один голос твердили, что хотели пошутить, привлечь внимание симпатичной одинокой висицы. Ухаживаем, мол, как умеем, не судите строго. Следователь позволил Ханне ознакомиться с показаниями любовницы Витольда. Масса вопросов, одинаковый ответ: «Нет». Не была собственницей — ни дома, ни элитной кофейни. После закрытия кофейни не интересовалась судьбой помещения. Не в курсе, кто теперь владеет домом. И тщательно отмеренное недовольство: «Не беспокойте по пустякам, не мешайте готовиться к свадьбе».

Когда видеокамеры были подключены, окошко заработало, а телевизоры начали показывать футбольные трансляции, Снежка озадачила Ханну очередным предложением.

— Нам надо выписывать газету, — сказала она. — А лучше две или три.

— Зачем? — удивилась Ханна.

— Полковник Новак всегда читает газету. И подполковник Розальский иногда приносит и читает газету. Они оставляют их на столах, а посетители потом ссорятся, когда делят листы. Некоторые читают объявления, а некоторые решают кроссворды. Расходы на газеты небольшие, а выручка возрастет — они много едят, пока решают кроссворды, это дело долгое.

— А какие объявления? — заинтересовалась Ханна.

— Разные, — пожала плечами Снежка. — На овощебазе сейчас лук и картошку мешками продают. Из садов предложение приехать и яблоки собрать — десять ящиков сдаешь, одиннадцатый забираешь себе.

— Понятно, — Ханна вспомнила глянцевые журналы на столике в своей любимой парикмахерской, и предложила. — Может быть, выпишем еще какой-нибудь журнал?

— Не знаю, — пожала плечами Снежка. — Мне кажется, это лишнее.

Ханна оформила подписку на газеты и на пробу принесла в кафетерий толстый журнал за декабрь прошлого года — с красивыми новогодними картинками. Вояки читали журнал три дня, передавая из рук в руки, а потом вырезали фото шишек и приклеили над столиками, за которыми обедали Анджей и Деметриуш. А над шишкой для Анджея маркером приписали слово «большая». Ханна посмотрела на народное творчество и убедилась, что Снежка права — обойдутся газетами, без журналов.

Уладив горящие дела, Ханна поняла, что ей нужен день передышки. Надвигалась очередная волна забот — неделя Сретения. Ко дню встречи Камула с Хлебодарной и лисы, и волки — да и некоторые люди — готовились заранее. Города, деревни и хутора окутывал медовый дух. Медовые кексы с изюмом, щедро напитанным рябиновым ликером, плотное песочное печенье на меду с курагой, разнообразные медовые пряники — каждая хозяйка встречала Хлебодарную той выпечкой, которая ей удавалась больше всего. Верующие в Хлебодарную начинали поститься, паства Камула, наоборот, ела мясо до самого дня Сретения, отводя на пост ровно сутки. Легенда о разделенной трапезе и проклятье альф не давала четких указаний о посте. Каждый истолковывал ее по-своему. И паства, и жрецы сходились в одном: в день Сретения и Преломления Хлеба нельзя охотиться и проливать кровь. Именно вид крови и растерзанной добычи подтолкнул Хлебодарную к проклятью. А Камул, ищущий мира, не вступился за альф, отдав их судьбу на откуп невестам и женам.

Неделя поста в детстве казалась Ханне самым лучшим праздником. Матушка старалась взять отпуск или отгулы, готовила разнообразную начинку, пекла пироги и пирожки, расхаживая по кухне босиком и напевая псалмы во славу Хлебодарной. Ноздри щекотал сначала запах опары, потом — горячей духовки и теряющего кислинку, запекающегося до корочки теста. Ко дню Преломления Хлеба родители вдвоем пекли забавное печенье. Плотное песочное тесто прокручивалось на мясорубке, укладываясь на пергамент толстыми полосками-макаронинами. Отец крутил ручку мясорубки, матушка ловко поворачивала пергамент, закручивая макаронины в корзинки. Каждое печенье украшала щепотка изюма, кусочек кураги или чернослива. Десяток печений всегда относили к алтарю Хлебодарной. Маленькая Ханна с трепетом ждала театрализованного представления возле храма. Хлебодарная в белых одеждах выносила к столу горячий пирог, а сопровождающие ее лисицы и волчицы расставляли по скатерти тарелки с печеньем, пряниками и кексами. Камул, сопровождаемый стаей волков-альф, подходил к пирогу, пробовал отрезанный ломоть, рассыпался в благодарностях. Охоту отступников только озвучивали — и Камул, и Хлебодарная начинали оглядываться, услышав вой и трубный голос умирающего оленя. Слова проклятья падали громко и веско: «Вы, альфы, не смогли удержаться и вкусили крови в час нашей трапезы. Да исполнится воля моя: пусть хлеб встанет вам поперек горла во веки веков. Каждый ломоть обернется куском прогоревшего угля, крошки — золой». После паузы раздавался голос Камула: «Пожалей тех, кто не согрешил и пришел сюда для охраны своих избранниц». И — веско, на всю площадь — ответ Хлебодарной: «Те, кто любят всем сердцем, чьи судьбы переплетены твоей или моей волей, примут выпечку из рук супруги или нареченной, не познают горечи и не забудут вкус хлеба».

«Матушка перестала печь макаронные корзиночки, хотя не выкинула старую мясорубку, — подумала Ханна. — Давным-давно уже не делали. Надо бы ее уговорить приготовить вместе, у меня никогда правильно не получалось».

Воспоминания о празднике отхлынули, оставив после себя приятную теплоту. Ханна, колебавшаяся между выездом в лес и посещением парикмахерской, совмещенным с походом по магазинам, решила потратить выходной на домашнее хозяйство и напечь пирожков по семейному рецепту. Опару она поставила с вечера. Утром поднялась по будильнику, в половине шестого утра. Замесила тесто, не жалея яиц и растопленного сливочного масла, поставила подходить на солнышке, отмылась от муки и отправилась на балкон — пить кофе. Город еще дремал, редкие прохожие спешили на работу, автомобили норовили проскочить пустой перекресток на красный свет. В отдалении послышались знакомые голоса. Шольт тянул гласные, Мохито бурчал. Парочка отправилась на пробежку, в сторону Алтарного парка. Шольт бежал в теплых тренировочных штанах, тяжелых высоких кроссовках и тонкой белой майке «алкоголичке», обнажающей крепкие плечи и сильную спину. Мохито не изменил своим привычкам — шорты, кеды, плотная толстовка, натянутый на голову капюшон.

— Бу-бу-бу… в клеточку уже нигде нет… хр-хр… а еще два учебника…

— За-а-а-у-у-у… — Шольт зевнул с громким самодовольным воем, — …у-у-тра после смены поедем с ним в торговый центр и все купим. Там отдел учебников.

— Брр… хр… рюкзак?

— Он еще старый не порвал, зачем ему новый рюкзак?

Бегуны свернули за угол, и Ханне не удалось расслышать ответ Мохито. Под второй кофе голоса вернулись, переговариваясь возле окошка для продажи вчерашних пирожков и кофе на вынос. Ханна дала волю любопытству, взяла планшет, на который выводились изображения с камер наблюдения, и включила прямую трансляцию. Шольт держал стакан осторожно, за верхний край, кончиками пальцев. Руки без перчаток были красивыми, словно вылепленными умелым скульптором. Да и в остальном природа Шольта не обделила, разве что на нос лишку отсыпала. Тонкая белая ткань льнула к плечам, широкой груди с четкими мускулами. Соски — крупные, слишком крупные для альфы — темнели, просматриваясь через тонкий трикотаж. Шольт уселся за столик, потянулся, позволяя разглядеть выбритые подмышки. И потер ладонью грудь. От этого движения сосок затвердел, добавляя новую деталь рельефа, и Ханну внезапно бросило в жар — от желания прикоснуться, проверить гладкость кожи своими руками, ощутить скрытую в мускулах силу.