Они перешли дорогу, остановились на углу, возле веранды. Мохито переступил с ноги на ногу, проглатывая часть звуков, спросил:
— А сейчас? Сейчас нормально? Ханна же… она не такая. И с ней Йоша.
— Да, — согласился Шольт. — Она не такая. Ты иди. Я посижу. Подышу воздухом.
Растерянный Мохито остался стоять столбом возле веранды — похоже, уже жалел о встрече и вопросе, не таившем коварства, но обернувшимся ударом по больному месту. Шольт пролез под гирляндой из снежинок, перегораживающей вход, отряхнул стул, бросил пакет с гранатами на стол, уселся и закрыл лицо руками. Накатило — не страх, что дома что-то случилось или случится. Из глубин души поднялась давно осевшая тина. Странно. Когда Ханна салат готовила, когда ели, когда за гранатом уходил — ничего подобного не было. А от разговора с Мохито как болото взбаламутило.
Вспоминалось все подряд, обрывками. Суды за Йошу, которого он еле-еле отобрал у родителей Ядвиги — покойную жену стерег и кулаками махал ради того, чтобы здоровый ребенок родился, а раз Хлебодарная смилостивилась, и родился, незачем сына кому-то оставлять. Конфликты на работе, перевод к Новаку — спасибо Анджею, упросил — медленное привыкание к тому, что началась другая жизнь. Без вранья, скандалов, бесконечного поиска заначек «пыли», зато с ответственностью за ребенка. Он помнил, как ему говорили — с ума сошел, в одной квартире с медведем жить? Ты на него глянь, у него же осколки в голове застряли, взбесится, и тебя порвет, и Йошу. Шольт только плечами пожимал — от Мохито веяло смятением, а не угрозой. А после судов он бы за Йошу трех медведей на клочки разорвал, растер и плюнул.
А потом, когда все окончательно наладилось — у Йоши не проявилось скрытых проблем со здоровьем, на службе перестали давние грехи припоминать — появилась Ханна. Чистенькая, симпатичная, хваткая. Не то, что томная белая дурочка, расставлявшая букеты на подоконниках и устраивавшая в кофейне литературные чтения. Кафетерий еще только ремонтировали, кожаные диваны выносили, а Анджей уже новую хозяйку дома по базе пробил и одобрил: «Как по заказу. Добропорядочная». И со смешком добавил Новаку: «Незамужняя, бездетная. Надо будет к ней под бок кого-нибудь пристроить. Шольт, ты не собираешься Йонашу мачеху завести? Эта подойдет». Вроде бы, обычная шутка, к кому только его Розальский не сватал. А разозлило до мушек перед глазами.
После этого при виде Ханны корежило, как будто муравьи под бронежилет пробрались и по телу ползают. Хотелось орать, самому в кафетерий не заходить и Йонашу запретить строго-настрого. Шольт еле сдерживался — понимал, что сразу слухи пойдут, языкастые сослуживцы придумают с десяток версий, начнут вызнавать, не пересекался ли он с Ханной в прошлом, иначе откуда бы такая вражда?
Один Камул знает, чем бы это все закончилось — самые внимательные уже заметили неадекватную реакцию, Мохито даже в лоб спросил: «Эта Ханна тебе насолила чем-то? Йошу обидела?». Шольт отделался каким-то нелепым враньем, почти запутался, а потом ложь взорвалась, разлетелась вдребезги, вместе с рукой и террористом, да еще и осколками на прощанье нашпиговала.
В больнице волк взял верх — этому поспособствовали стабилизаторы тела. Выразилось это в том, что зверь возжелал идти к Ханне, уверял, что им надо покаяться и разжалобить висицу — тогда она их покормит и все станет хорошо. Шольт сопротивлялся. Волк настаивал. Они дважды переночевали в какой-то кладовке — это был компромисс, удержавший от побега — и вернулись домой, где хвостатый немедленно принялся выполнять свой план.
Волк побеждал. Ластился к Ханне, клянчил еду, вылизывал пальцы, осмелев — и лицо. Проник в квартиру, оставил шерсть на всех ковриках и мебели. А в одну особо удачную ночь проспал в кровати, подобравшись под руку, добившись того, что Ханна обняла их за шею. Шольт волка сначала одергивал, отодвигал, рычал и огрызался, но когда нестерпимо болевшие бок и лапы начали стремительно заживать, а из желудка исчезло жжение, понял, что кто-то из богов — он ставил на Камула — столкнул его с парой. Рядом с Ядвигой раны зарубцовывались за пару дней, исчезали без следа, а шрамы в душе оставались. Рядом с Ханной пока обходилось без боли душевной — возможно, только пока.
Шольт помнил свою панику: «А если снова односторонняя связь? Опять окажется, что висице наплевать на его желания и нужды, а дар богов не позволит уйти, будет возвращать к равнодушию и раздражению?». Он твердил себе, что в самом худшем случае будет полегче: Ханна не наркоманка, и не прогонит Йошу — продолжит раскрашивать контурные карты под давлением общественного мнения.
Он носил на плечах плед, подаренный волку. Носил даже тогда, когда с него сняли лангету, и необходимость кутаться в накидку отпала — спокойно можно было одевать куртку. Волк на опасения отвечал презрительным фырканьем. Требовал: «Иди к ней, ложись под бок! Это наша висица, она будет нас любить и кормить, и никогда не прогонит». Шольт верил и не верил — иногда позволял себе дарить Ханне цветы, но первый шаг делать не осмеливался.
Страх почти исчез после того, как Ханна его обняла, успокаивая после смены тела. Почти исчез, но тлел, как уголек под пеплом, и потух, когда волк потребовал: «Иди за ней! Срочно! Иди, это ваш Покров, беды уйдут с туманом и можжевеловым дымом».
Снег таял в ладонях — Шольт дважды умылся ледяным мылом, отгоняя осенние воспоминания. Как метался по улице от магазина к магазину, как вынюхивал след, становясь на четвереньки, вызывая удивленные взгляды прохожих. Как потерял нить запаха Ханны, сел и тихо завыл…
— Папа! — в голосе Йоши смешались удивление и испуг. — Папа! Что с тобой? Тебе плохо? Мохито, иди сюда! Надо отнести его домой!
— Хлебодарная, помилуй! — Ханна оказалась рядом, накрыла его руки своими. — Шольт, что случилось? Ты заледенел весь! Нельзя сидеть в снегу, нельзя! Ты можешь встать?
Голоса и прикосновение отогнали наваждение, разбили стеклянную ловушку, отгородившую его от мира. Шольт потряс головой, медленно возвращаясь в действительность. Убеждаясь — все это было в прошлом. В прошлом году. А сейчас — новый год. Новый год и новое счастье.
Замерзшие губы не слушались. Он с трудом — неловкими жестами — убедил всех, что не надо его ни поднимать, ни нести. Йоша взял пакет с гранатами, Ханна покинула веранду первой, внимательно проследила, чтобы Шольт под конвоем Мохито вышел на тротуар. Они добрались до калитки гуськом — включившийся в реальность Шольт тревожился, опасаясь, что Ханна поскользнется, держался рядом — подхватить, уберечь. Уберечь ее и ребенка. Мохито надзирал за всеми сразу — в случае необходимости медведь умел двигаться очень быстро, Шольт это знал. Знал, но все равно не мог переложить на него ответственность за Ханну.
Запах дома укутал и согрел лучше любого одеяла или пледа. Йоша, елка, мандарины, разнообразная еда, песочный пирог с ягодами, краска бумажных гирлянд, протянутых через гостиную. Мучнистый след клейстера — утром Ханна налепила на стекла забытые снежинки. Еле заметная нотка гари возле столика, на котором стояли затушенные свечи. Над всем этим главенствовал ежедневно меняющийся запах Ханны. Еще не родившийся ребенок отвоевывал свое место, теснил мать, напоминая отцу и сводному брату: скоро все еще раз изменится. Шольт вдохнул полной грудью, улыбаясь и убеждаясь — следующий год они будут встречать вчетвером.
Йоша, обрадованный тем, что ему удалось изловить и затащить в квартиру Мохито — медведь отказался от приглашения на новогоднюю ночь — демонстрировал игрушки на елке, сбиваясь на пересказ содержимого холодильника.
— Смотри! Вот за этими грибочками мы ездили. Ханна их заказывала на выставке, мы потом забирали у мастера. И салат с грибами у нас есть. Грибы и печенка, ты сейчас попробуешь, убедишься — это очень, очень вкусно! А вот тот лис, о котором я тебе рассказывал. И волки. А медведей не было. Здесь не было, Ханна смотрела какой-то столичный каталог, там куча, огромная куча медведей с горшками меда и рыбой. Но мы их слишком поздно нашли, заказы уже не принимали. Мы обязательно их купим, повесим на елку на следующий год.
