Я ведь её правда с собой привёл, привязал неподалёку. Для убедительности, и потому что администратор вредный попался — не захотел войти в положение. Неужто отвязалась?

Не стал я стрелять, побоялся промазать. Вытащил палаш из-под шинели, шагнул к убийце, и ткнул его в бок — между рёбер.

Целил в бок, попал в спину. Шофёр на месте не стоял, мишень из себя не делал. Вертелся, собачку с ноги стряхивал.

Ударил я его, он замер на мгновение и ко мне повернулся. Палаш у меня из руки выдернулся, на землю упал. Вот чёрт! Не умею я с холодняком работать! Сюда бы Егора, дружка моего реконструктора, он бы смог…

Шофёр с ноги пробил мне в живот, я отлетел. А он молча подобрал палаш и собачку к земле пригвоздил. Слышу — взвизгнула она, ногу ему отпустила. А убийца ко мне прыгнул, клинком выпад сделал — прямо в живот.

Быстро так, глазом не уследить.

Я чуток повернулся, палаш мне шинель вспорол. Рука убийцы в меня уткнулась, я её ухватил, а сам продолжил движение.

Кувыркнулся шофёр носом в землю. Я ему ногой по затылку — хрясь! Тут же второй револьвер выхватил — первый искать некогда — и пальнул в спину. Лежащему. В спину.

А выстрела нет — забыл предохранитель снять. Я же не стрелял ни разу из него, хоть перед Матвеем хвастался, что умею…

Секунда — а шофёр уже перекатился, меня на землю сбил, и набросился — пытается оружие выхватить. Тяжёлый, гад, ловкий. Я ему по башке рукояткой, он за руку меня — хвать. Вот-вот оружие отнимет. Я пальцы разжал, револьвер из руки у меня выпал, и никто его ухватить не может, ни я, ни он. Крутимся на земле, и ни у кого одолеть не получается. Не зря его в школе полиции обучали…

Слышу — над ухом визг, скулёж, и мокрое, горячее, солёное на лицо капает. Бусенька подскочила — видать, не убил её гад. Ранил только.

Собачка рыкнула и в ухо убийце вцепилась. Зубки маленькие, зато острые. Рвёт его, рычит сквозь зубы — озверела совсем.

Чуточку отвлекла убийцу, но мне хватило. Ткнул я ему пальцами в глаза, коротко — но сильно. Попал. Он всхрапнул, захват ослабил. Тут я извернулся, ухватил его — и на удушение.

Помню, вколочено в меня тренером — держи нежно, но крепко, как де… как рыбу за жабры. Не отпускай, но и вырваться не давай. Удавить можно — но не нужно.

Давлю. Захрипел он, задёргался. А я давлю, не останавливаюсь. И одна только мысль в голове вертится: если отпущу хоть на секунду, всё опять начнётся. Троих товарищей он убил, а после меня убьёт. И собачонку Буську не пожалеет…

Сколько времени прошло, не знаю. Разжал я руки — не шевелится он.

Встаю, а сам шатаюсь, в глазах искры бегают. Пошатнулся, снова сел на землю рядом с убийцей, дышу тяжело.

Собачонка мне в руки носом ткнулась, скулит. Я её на руки взял, погладил. Морда у неё мокрая, липкая, в крови вся перемазанная. Своей и этого, что рядом лежит.

— Что он с тобой сделал? — говорю.

Ощупал её, чувствую — попонки нет. Наверное, когда шофёр её палашом ткнул, в попонку попал. Её срезал, а по боку вскользь прошло.

На ошейнике обрывок верёвочки болтается — перегрызенный. Освободилась, значит, ко мне прибежала — помогать.

Ощупываю ей шею — вдруг ещё где поранили, кровищи-то много. Пальцы нащупали ошейник, ухватились за украшение. То самое, в виде сердца, которое наш орг слепил. Из фигни и ниток.

Пальцы от крови липкие, сердце под рукой мнётся, тает, как пластилин. Блин, думаю, наверное, орг наш помер, и магия действовать перестала.

Защипало у меня в глазах, так жалко стало вдруг всех — и орга, и гоблина и даже Альфрида. Жили бы сейчас, в картишки жульничали, если б не я…

Эх, жизнь моя жестянка… Схватился я за сердечко, оргом слепленное, сижу, покачиваюсь, Буську к себе прижимаю.

Что-то холодно вдруг стало, трясти меня начало. Пальцы судорогой свело, разжать не могу. Сердце в руке плавится, а пальце всё сильнее сводит. Так больно — не вздохнуть.

Тут мне в спину, где печать, палец ледяной воткнулся.

Вскрикнул я, набок упал, собачку выпустил. В ушах звон стоит, меня всего корёжит, как припадочного.

Потом ледяной палец из печати выдернули — резко. Звон в ушах затихать стал, и судороги отпустили. Лежу, ртом воздух глотаю, как рыба на песке.

Слышу, прошуршало рядом, кто-то меня по щеке гладит. Буська, что-ли?

Открываю глаза — нет, не Буська. Девушка рядом со мной сидит, на коленки опустилась, на меня смотрит и по щеке поглаживает ладошкой — нежно так.

— Ты кто? — спрашиваю. Только вместо слов хрипение какое-то получилось.

Но девушка меня поняла. Улыбнулась, отвечает:

— Не узнал? Я Бусенька. Буська.

Я аж глаза выпучил. Сел, вроде ничего — не шатает. Только в голове каша. Присмотрелся — а девушка совсем неодетая. Из одежды только волосы и ошейник.

Тут я подпрыгнул, на ноги вскочил. Она тоже поднялась, изящно так, прямо фотомодель. Да и сама, вижу, красотка — хоть на плакат, в рекламу.

— Ты что, правда Буська? — ничего умнее не придумал сказать.

Но правда — смотрю внимательно, а волосы у неё коротко пострижены, торчат, как у ежа. И цвет волос рыжий с подпалинами. Точно как у нашей собачонки.

Ошейник тот самый. Только нет на нём больше сердечка. Камушек опять показался — кошачий глаз в золотой оплётке. Только оплётка расплавилась и с камнем слилась в одно. Теперь в кошачьем глазе золотая нитка блестит золотым узором.

— Если хочешь, то Буськой зови, — говорит девушка. — Хотя у меня имя есть.

— Имя? — говорю, а в голове вертится дурацкое, не помню откуда: "Имя, сестра, имя! Скажи мне имя!"

— Я знаю, тебя зовут Дмитрий, — отвечает девушка. — Моё имя — Альвиния.

Повернулась, пошла к тем, кто на земле лежал — к товарищам моим по банде — покойным. Тут как раз лунный свет весь дворик осветил. Смотрю ей вслед, слова не могу сказать. Красота — и спереди, и сзади.

Альвиния присела возле покойников, на коленки встала, смотрит. Я подошёл, а она Альфрида лицом вверх повернула, и по щеке его гладит, как меня только что.

— Ох, — шепчет, — бедный, бедный глупый Альфрид…

— Ты его знаешь? — глупый вопрос, но что-то я не догоняю сейчас. Стою, как дурак на именинах.

Она не отвечает, сидит, голову склонила над покойничком. Потом глаза подняла на меня, жалостные такие. А я только сейчас заметил, что уши у неё заострённые. Волосы-то мы ей постригли, вот уши и торчат. Так она эльвийка, выходит. Как там — полуэльв. Полукровка! Как Альфрид…

Тут меня озарило. Это она! Из-за неё бедняга Альфрид так напрягался, грабил, воровал, во все тяжкие пустился. Непонятно только, почему собакой была. Но она это, зуб даю…

Но сказал совсем другое.

— Холодно, — говорю. — Тебе одеться бы. Давай, я тебе свою шинель отдам…

Снимать стал, а шинелька моя порезана, руку просунуть можно. Это меня шофёр палашом располосовал.

— Ничего, — отвечает девушка, равнодушно так. — Найду что-нибудь.

И точно — нашла. Трупов здесь много образовалось. С одного штаны сняла, с другого — рубашку. Пальтишко накинула, шапку на уши натянула. Стала не девушка, а пацан. Ногами в ботинках притопнула, повернулась, спрашивает:

— Можно меня узнать?

— Нет, — говорю.

А сам посмотрел на тело шофёра и по лбу себя хлопнул с размаху. Пожалел сразу — загудело в бедной моей голове. Но вот ведь досада: не расспросил его как следует!

Убил сразу, а мог бы и… да, пытке подвергнуть. Не знаю, учили этому Дмитрия Найдёнова в полицейской школе или нет. Но я-то цивилизованный человек! Я такое на экране видел, кого хочешь разговорить можно.

Но что теперь говорить…

Поднял своё оружие. Взял револьверы, палаш обратно прицепил. По телу шофёра пошарил, много интересного нашёл. Повезло мне живым остаться, ох, повезло…

Товарищей своих обыскивать не стал — не смог. Не настолько я эльф, чтобы вот так — спокойно. Девушка эта, Альвиния, хотя и горюет по своему милому, без проблем с него штаны стянула. А я что, я по документам человек.

— Ну что, пойдём? — девушка спрашивает.