— Так что же, — говорю, — выходит, эльвы там, в столице, не желают прогресса?

Филинов плечами пожал. Меховым пледом прикрылся, сказал сухо:

— Что для нас прогресс — для них хрен собачий.

И замолчал. То ли запал иссяк, то ли пожалел, что с простым охранником разболтался.

Сделали мы круг по полям, по лесам, и назад погнали. С ветерком. Лошадки обрадовались, кучер — пожилой гоб — им насвистывает, как разбойник. Копыта стучат, рессоры поскрипывают, деревья по сторонам так и мелькают. Эх, хорошо!

Ближе к дому дорога глаже стала, мы ещё припустили.

Подкатили лихо, а там у ворот уже карета, запряжённая вороными, тоже подкатывает— со стороны города. Хозяйка приехала.

Вороные — во двор, карета встала у крыльца. К ней тут же слуги подскочили, ступеньку откинули, дверцу распахнули. Лакей с запяток соскочил, руку подал хозяйке.

Хозяйку, жену босса, я первый раз видел ещё когда мы с Бургачёвым обход делали. Ничуть не изменилась — такая же бесцветная, одежда тёмная, сухарь-сухарём дамочка.

За ней из кареты служанки попрыгали, им-то руки никто не подал. Все с коробками, свёртками, сумками всякими. Конечно, в городе были, по магазинам прошлись, не иначе.

Смотрю — Верочка моя тоже с ними. И на руках у ней собачка мелкая. Глазками блестит, язык высунула, сопит довольная.

У меня камень с души свалился — с грохотом.

Как мы эту собаку из пушистого шарика в стриженую жучку превратили, словами не передать.

Тогда, на Верочкиной квартире, я газету прочитал, а там чёрным по белому написано: ищут собачку пушистую, белой масти. Кто найдёт, тому награда и благодарность.

Ещё бы! На собачке кулон висит — миллион денег стоит. И что делать теперь? У нас эту собачку с руками оторвут, как только увидят.

Подумал я, мозгами пораскинул, послал орка нашего в лавочку за краской. Растолковал ему, что купить надо, он кивнул и побежал.

Прибежал обратно, принёс свёрток. Верочка мне помогать стала. Она поначалу собачку отдать хотела обратно хозяевам.

Говорит:

— Жалко пёсика, такая милашка!

Я ей:

— Собачка свидетель преступления. Она с места кровавого сбежала. Того, кто её принесёт, первым и повяжут. В подвал полицейский отведут и допрашивать станут, с пристрастием. Я в полиции служил, знаю.

— Что же делать? — Верочка спрашивает, а у самой уже слёзы на глазах — всех жалко, и меня, и псину пушистую.

— Думаю парикмахера позвать, — отвечаю. — Который меня стриг.

Тут Верочка меня обломала:

— Что вы, Дмитрий Александрович! Нельзя к парикмахеру, они там все великие болтуны! Мигом по объявлению побежит, и собачку за награду отдаст, и вам худо будет.

Опа, думаю, а подружка моя понимает, что к чему.

— Ладно, — говорю. — На дому красить будем.

Короче, стали мы псину красить. В радикальный чёрный цвет.

Возились, возились, сами перемазались, смотрим: не чёрная у нас собака получилась, а какая-то рыжая с зелёными подпалинами. Срам смотреть.

Что делать? Взяла моя подружка ножницы и давай собачонке шерсть выстригать. Под пуделя. Через час не узнать стало псину. Был шарик пушистый, стала колбаска на ножках. На хвосте клочок болтается, на груди, ногах — и на голове немного. А спина и пузо все голые. Креативненько вышло.

— Ой, а что это у неё на ошейнике красивое такое? — Верочка спрашивает.

Блин блинский, думаю, куда ж кулон спрятать? После стрижки его даже лучше видно стало.

— Это для красоты, — отвечаю. — А что же собачка у нас такая лысая получилась? Холодно ей будет!

Это я на жалость девушке давлю.

Она:

— Ой, сейчас сделаем!

Вытащила откуда-то муфту меховую (девушки в них ладошки зимой прячут, чтоб не мёрзли), дырки для лап ножницами вырезала, подогнула, подвернула, подшила кое-где. И на собачонку стриженую натянула. Смотрю — совсем другая собака стала. И кулон под муфтой почти не видно.

Тут наш орк внезапно помог. Послушал он нас, как мы секретность обсуждаем, взял с комода пучок ниток, краски зачерпнул — она загустела на холоде, ещё что-то до кучи прихватил. В ладонях помял, подошёл, присел над собачкой, кулон в лапищи свои взял.

Потискал кулон, а сам глаза прикрыл, бормочет что-то.

Руки отвёл, мы смотрим — вместо кулона брелочек болтается, в виде сердца. Красный, цветными нитками перемотанный, но с виду красиво.

— Вот, — говорит, а сам улыбается во всю пасть. — Подарок. Девушке. На память. Я такой дарил. Могу делать, дарю. Вот.

Да это же он свою магию применил. Как там молоденькая гоблинша сказала: у него дар слабый?

Слабый, зато полезный.

— Молодец, — говорю. — Ты хороший орг.

Он обрадовался.

— Спасибо, господин Дмитрий! Рад стараться!

Сочинили мы историю для хозяйки, жалостную, про собачку. Верочка сказала, что жена босса хотя и злая и к людям недобрая, но животных любит. Побольше людей. И если собачонку увидит, не устоит — возьмёт.

Так оно и вышло.

Выбралась хозяйка из кареты, в дом направилась. Все слуги и служанки за ней поскакали, покупки тащат.

Мы тоже выгрузились из экипажа, а господин Филинов повернулся к своему начальнику охраны и говорит:

— Слышь, Матвей Прокофьевич. Я нотариуса из города вызвал, со всеми бумагами. Будем новенького твоего заклинать. Подготовь.

Развернулся и на крыльцо — вслед за женой.

Матвей его выслушал со всем почтением:

— Слушаюсь! — говорит.

Ко мне повернулся, всё почтение пропало. Волком смотрит.

— Заклинать? — спрашиваю. — Зачем?

Оскалился он, ответил:

— По твою эльвийскую душу нотариус. С ним маг придёт, поколдует над тобой. Был ты инород поганый, а станешь наш — со всеми потрохами.

А сам ухмыляется — мерзко так.

У меня мурашки по коже побежали, с кулак размером. Как это — со всеми потрохами?

С утра дурдом в доме Филиновых. Все бегают туда-сюда, суета страшная. Лакеи с ног сбились, служанки носятся, блеск наводят на паркет. Перила полируют, стёкла натирают — аж скрипит.

Во дворе тоже беготня, орги с гобами карету вытащили, возятся вокруг, лазят под ней и на ней — техосмотр проводят.

Лошадок обихаживают, хвосты им чешут, гривы чуть не как в парикмахерской на щипцы завивают. Шум, гам, суета сует.

Толстая тётенька-служанка с пачками белья бегает, раскалённым утюгом размахивает, лицо зверское — не подходи, убьёт. Хозяйкины вещички готовит, бельишко всякое, юбки нижние, панталончики, корсеты, что там ещё у них. Молоденькие служанки — и моя Верочка в том числе — с платьями наперевес носятся, примеряют на хозяйку. Хозяйка перед зеркалом вертится, то ей не так, и это не эдак.

Прикатила коляска из города, с разными людьми, все в деловых сюртуках.

Коляска перед крыльцом остановилась, из неё мужики в сюртуках выбрались. Лакей здоровенный, который на шкаф похож, их встретил, в дом пригласил— всё как положено.

Матвей наш, ещё не рассвело, уже весь периметр обежал, везде заглянул, и теперь с боссом отирается. Меня послал вместо себя бегать. Вид такой при этом — "глаза бы на тебя не глядели, морда эльвийская, иди делом займись, что ли".

Я тоже побегал, куда деваться. Он начальник, я… ну ясно, кто.

А что делать, уже весь дом знает: нынче благородное собрание принимает высоких гостей. Все большие люди нашего города и окрестностей собираются в здании дворянского собрания, где будет дан небольшой, но пафосный банкет. Перед банкетом будут речи говорить, всё про процветание.

Прибудут в собрание высокие гости во главе с важным чиновником из столицы. Он здесь уже неделю как гостит. И вот наконец решили ему банкет с деловыми речами устроить. Чиновник этот— его сиятельство граф Бобруйский. Апри нёмособый гость — высший эльв из дома Домикуса.

Благородный эльв зовётся Элефор ан Альбикус, и он при графе Бобруйском значится как правая рука. Хотя, если по правде (и по огромному секрету) сказать, это не эльв при графе, а граф — при нём.