— Вы бы, господа сыщики, по деревне побегали, в поселение заглянули, — брюзгливо сказал хозяин. — Ежели труп нашли, туда идите, где всякий подлый народишко обитает. В кабак загляните. Так нет, они приличных людей беспокоят понапрасну.

Смотрю, у начальника моего шея совсем побагровела. Того гляди, лопнет от злости начальник мой. Но Бургачёв ничем свою злобу не выдал, а ответил спокойно:

— В поселение и прочие места мы непременно заглянем, господин Филинов. А пришли мы вас беспокоить потому, что таково было распоряжение господина капитана. Господин капитан велел выяснить, не знает ли кто из приличных господ, почему в парке, где приличные господа гулять изволят, тело невинной лилии лежит, злодейски убитое. Нет ли среди благородных жильцов знакомых у неё?

Опаньки. Шах и мат. Не повышая голоса, Бургачёв хозяина дома в нокдаун отправил. Побагровел хозяин, рот открыл, а сказать ничего не может.

И что такое — невинная лилия? Не цветочек же, в самом деле. Но поразмышлять о цветочках не получилось.

Распахнулась боковая дверь — я её сразу и не заметил, среди всего этого богатства — и в кабинет вплыла дама.

Сразу видно — дама солидная, даже не так — респектабельная. Уважаемая жена, мать семейства и опора благотворительного фонда по совместительству.

Она, в отличие от своего супруга (а что это жена хозяина дома, сомневаться не приходилось), одета была в скромные цвета и совсем не сверкала. Платье чёрное, только на шее брошка кружева подпирает, тоже чёрная, но солидная. На безымянном пальце перстень, в перстне бриллиант размером с хорошую вишню. Лицо пухлое, глаза светлые, как выгоревшее небо, серые волосы затянуты в узел на макушке. Не красавица, и возрастом под полтинник. Но как хозяин дома её увидел, сразу в кресле подобрался, халат оправил и лицо строгое сделал. Как подменили человека.

— Аннушка, чаю господам из полиции, — приказала она, и служанка-горничная пулей метнулась вон из кабинета.

— Прошу присесть, господа, — повела рукой хозяйка. На что мой начальник вежливо отказался, под предлогом занятости.

— Прошу, прошу, господа полицейские. Вы свой долг выполняете, мы — свой. Разъясните, что случилось?

Появился чай. Аромат умопомрачительный. Это вам не чай из пакетиков — и рядом не стоял. Тут же вазочки с баранками и всякой сдобой. У меня в желудке заурчало, как назло.

— Угощайтесь, молодые люди, — повела рукой хозяйка. Стало ясно, что просто так мы отсюда не уйдём. — Служба службой, но замерзать живой душе не дело.

Деваться некуда. Бургачёв неохотно присел, чашку взял, но пить не стал — только вид сделал.

А я баранку взял — для эксперимента. Не потому, что у меня от голода живот подвело. Хотя и поэтому тоже. Говорят, во сне ничего сделать не получается по-настоящему. Например, если снится тебе, что ты туалет ищешь, значит, приспичило тебе. Но не найдёшь ты во сне себе места, где дела свои сделать, никак. Ну а если всё-таки получится, проснёшься ты утром на мокрой простыне. Если же голодный, снится тебе будет всякое вкусное, но попробовать ты это всё не сможешь. Вкуса не ощутишь, и прожевать не получится. Разве что подушку…

Короче, взял я баранку и откусил — под недобрым взглядом начальника. Вкусная баранка, сдобная, прямо во рту тает. Сам не заметил, как умял.

И тут же замер от испуга. Это что же получается — не сон? Поел, вкус ощутил, как взаправду?

Хозяйка меж тем, пока я эксперименты проводил, из Бургачёва информацию вытягивала.

Тот отвечал коротко, и видно было, что разрывается начальник между вежливостью и служебным долгом.

— Неужели никто не хватился бедной девушки… Вы ведь сказали — девушка? — говорила хозяйка, самолично подливая чай в чашки. — Должны быть родные, друзья… Кто же будет в такой ранний час в парке гулять?..

— Я не говорил, что девушка, — Бургачёв покрутил чашку в руке, поставил на блюдце. — Я сказал… э-э… как бы это выразиться… лилия. Простите. Предположительно.

— О. Вот как, — дама выпрямилась, губы поджала.

Но взгляд у ней так и загорелся. Не подумал бы, что эти бледные глаза так сверкать могут.

А хозяина дома аж перекосило. Но он тут же сделал покерфейс на загляденье. Ох, что-то здесь нечисто.

— И мы хотели бы опросить всех слуг в вашем доме, — заявил мой начальник. — Такой порядок. Все должны быть опрошены.

— Ну что же, раз такой порядок… — протянула женщина. И на мужа взгляд бросила.

Тот уже совсем себя в руки взял, и кивнул холодно так — типа, разрешаю.

На этом Бургачёв поднялся, попрощался очень вежливо, и мы ушли.

Слуг мы, разумеется, опросили. Да только ничего, как и в других особняках, из этого не вышло. Зато уже на выходе мне повезло. Смотрю краем глаза, а позади та самая горничная стоит, из-за лестницы выглядывает, и рукой мне знак делает. Я, не будь дурак, своему начальнику сказал:

— Господин Бургачёв, э-э… один момент!

— Что такое?

— Надо мне… после чая… по малой нужде.

— Терпи. Нечего в чужих домах нужду справлять! — буркнул начальник со злостью. Видно, что хочет убраться отсюда поскорей.

— Не могу терпеть, совсем припёрло. Пожалуйста, я на секундочку!

— Ладно. Да поживее!

Вот и ладненько. Метнулся я назад.

Девица меня быстренько за рукав ухватила и оттащила в сторонку, в тёмный уголок. Там остановилась, голову склонила, будто стесняется, и говорит:

— Господин полицейский, я так испугалась, у меня аж сердечко выпрыгивает! Видите?

И ладонь себе на фартучек положила — там, где сердце. Ну, до сердца там ещё глубоко. Сначала надо фартучек снять, платьице расстегнуть…

Она увидела, что я смотрю куда надо, глазками стрельнула из-под чепчика (или как там это называется), и ладонь мне сжала.

— Ох, пожалуйста, скажите мне, господин офицер, что всё будет хорошо! Это же ужас такой, мёртвое тело! А может, и не одно?

Смотрю — девица глазки закатила и на ногах пошатнулась. Ага, слыхали и читали мы про это. Это они в обморок так падают. От тугого корсета. Только нет на ней корсета, видно по всему.

— Не беспокойтесь, гражданка, — говорю строго. Правда, голос у меня дрогнул, чего уж там. Ведь если кого в тёмном месте прислонить к тёплой стенке, всякое может случиться. — Всё под контролем! Ваша полиция вас бережёт!

Тут она в обморок падать передумала, глазами поморгала, выхватила из кармашка фартука бутончик — цветок какой-то, — и в ладонь мне сунула.

— Вы такой милый! Вы так меня успокоили! Как мне вас отблагодарить? Даже не знаю. Вы ведь в городе живёте? Я иногда там бываю. В кондитерской у Савельева Саввы. Обычно до полудня. Пироженые там очень вкусные… Если зайдёте туда, скажем, в субботу, можно пироженых покушать…

Выбрался я из-под лестницы весь вспотевший. Бургачёв на меня посмотрел, губы скривил, но ничего не сказал. Только на бутончик в руке глянул, усмехнулся гаденько так, и зашагал к воротам.

Я — за ним. В голове кавардак, в руке — цветочек, на душе — маета.

На повороте дороги нас ждала запряжённая парой лошадей полицейская повозка.

Там уже сидели и ждали только нас полицейские в мундирах. Ещё один мундирный прохаживался возле лошадей, поглядывая на небо и нетерпеливо притопывая ногами.

Мы с Бургачёвым залезли в повозку.

После выпитого с морозу чая с баранками, девчоночьих ладошек под лестницей и вообще всего, что случилось, меня разморило.

Я уселся с краю, прикрыл глаза и задремал. Мне бы сейчас смотреть во все глаза, суетиться, расспрашивать о том, о сём — что да как в этом мире… Но я заснул.

Проспал всю дорогу и проснулся только, когда мы остановились, и полицейские дружно полезли из повозки.

Меня растолкали, я спрыгнул на мостовую.

День клонился к вечеру. Мы прибыли в город. Мой город, который было не узнать. Куда делись многоэтажки, телевышка, спутниковые тарелки, кондиционеры на стенах, трамвайные пути и вездесущие маршрутки? Где асфальт, блестящий под лучами фар? Где дорога с зебрами и светофорами, перечёркнутая лежачими полицейскими? Где заправки, машины, рекламные щиты?