Там уже доктор возле госпожи Филиновой хлопочет, нюхательную соль подносит и с полицией ругается — всё как я и думал.

Матвея уже во двор увели, в машину сажают. Филинову лакей Сенька пальто подаёт, трость принёс, шапку. Слуги суетятся, туда-сюда носятся.

Я к полицмейстеру подошёл, а он с главой общины переругивается. Ну, как переругивается — культурно очень.

Эльв с глазами змеи, весь прямой как палка, шипит:

— Господин Домикус будет поставлен в известность. Мы будем вынуждены донести до сведения в столицу…

Иван Витальевич ему отвечает:

— Имеете право, ваше сиятельство. Жалуйтесь на здоровье. Только и у нас служба государева, никак не можем послабление сделать ни для кого…

Я скромненько рядом встал, жду, пока на меня посмотрят. Нет, не смотрят. Полицмейстер глянул краем глаза, отвернулся. А у самого рука на трости сжалась, аж пальцы побелели. Злится полицмейстер, очень злится, сразу видать.

Я повернулся боком, клубок синих ниток эдак невзначай показал, кашлянул. Даже эльв ко мне повернулся. Глаза ледяные на меня уставил, как буравом просверлил.

Полицмейстер глянул на меня, на улики, зубы оскалил, да как гаркнет:

— Семён! Готова машина? Едем! Доктор, больную свою забирайте, в коляску её и в клинику для скорбных духом везите. Под присмотр. Господин Филинов — вы с нами. Да поживее!

Повернулся, оглядел всех — не хуже эльва — и сказал:

— Все вон пошли. Дом опечатан. На выход, с вещами!

Повернулся и к двери пошёл.

Госпожу Филинову под руки подняли, повели. Филинов в пальто и шапке к выходу двинулся, за ним Сенька-лакей с чемоданом. Слуги все забегали, в дверь ринулись. Меня толкают со всех сторон. А я стою, в руках улики, смотрю им вслед, с места сойти не могу. В дверь видно, как Матвея в машину сажают, руки за спиной связаны, голова мотается, зубы в оскаленном рту блестят. Перед глазами картинка: снег, ограда, дом трёхэтажный. Камни вокруг клумбы дорожкой выложены. И кто-то мне руки выкручивает… Де жа вю.

Выехали мы из ворот — прямо свадебный кортеж. Впереди машина полицмейстера тарахтит, в ней сам Иван Витальевич, руки на трости сложил, суровый такой. С ним пара полицейских покрепче и Матвей — связанный как колбаса.

Сразу за машиной коляска, запряжённая белыми лошадьми. Главного эльва везёт.

За эльвами катит карета госпожи Филиновой. Вороные бодро стучат копытами, радуются прогулке. В карете жена босса, рядом с ней врач. У врача лицо озабоченное, на коленях саквояж медицинский стоит наготове. Хозяйка глаза прикрыла, дремлет. Похоже, сама не понимает, что делается и куда её везут.

С ними вместе пара служанок, одна из них Верочка. У Верочки на коленках собачка стриженая сидит, хозяйкина любимица.

Дальше уже мы катим, с боссом во главе. Прохор рядом с кучером, в коляске сам Филинов, рядом с ним я — там, где раньше Матвей сидел.

С нами гоблин-фотограф устроился. Места ему в машине Ивана Витальевича не хватило — там здоровый полицейский уселся, чтоб Матвея держать. Не гоблин же это делать будет?

Сенька-лакей на запятках сидит. Там же позади чемодан с вещами прикрутили.

Я сижу весь оружием обвешанный — на поясе палаш офицерский, да ещё два револьвера, свой и капитана. Никто у меня оружие отобрать не озаботился, а сам я предлагать не стал.

На повороте повозка полицейская осталась стоять, во дворе ещё народ суетится. Ворота закрыли, дом опечатали.

У соседних особняков за оградами и на дороге народ толчётся, глазеют, версиями обмениваются. Помирают от любопытства. Ещё бы, такое зрелище не каждый день увидишь. Сам полицмейстер и главный эльв прикатили, с кучей полицейских. Сюда сами по себе, а обратно — с хозяевами дома. То ли в гости везут, то ли в острог, в подвалы тёмные. Как тут не поглазеть?

Проехали мы поворот, где парк в лес переходит, лошадки всхрапнули и бодрей побежали. Думаю — если там такая нечисть бродит, понятно, чего они пугались.

А мой босс Филинов оглянулся назад, на дом свой опечатанный. Потом на машину полицеймейстера посмотрел, где Матвея везут. На карету, где жена его. Говорит:

— Не знаю, что за дела творятся, но кто-то за это ответит. Ох, ответит… Дай только до города доберусь…

А я думаю: если он тот самый Рыбак, то мало никому не покажется. Только вот незадача — главный убийца-то у него, выходит, Матвей. А он с катушек съехал. Как бы босс меня на его место не назначил. Вон, рядом усадил, оружие опять же его, Матвея…

Говорю:

— Странно. Неужто капитан всегда такой был? Не замечал за ним…

— Не был он такой! — рявкнул Филинов. Стукнул тростью, все аж подпрыгнули. — Я деньги платил, сверху накинул, на заклятье!

Сидит, отдувается. Потом говорит, задумчиво так:

— В полку было дело, конечно. За то и пострадал. Мы тогда стояли в поселении. Жара, тоска, инороды кругом… Вот он к порошку и привык. На руку насыплет и нюхает…

— Кокаин, — говорю, — что ли?

— Это сейчас так называется? — Филинов морщится, будто гадость пожевал. — У нас его "кок" называли. Через это едва на каторгу не отправился капитан. Кок гобы привозили, деньги брали за него. Капитан деньги из полковой кассы взял. Думал, отдаст, да не случилось. Так он гоба, что деньги с него требовал, зарубил и прикопал… думал, не найдут.

— Так он убийца? — говорю. — Как же он от каторги отвертелся?

Филинов усмехается.

— Замяли дело… Гоба убить — не страшно, потеря чести — вот преступление. Вступились за него, офицер боевой был… Я, когда его к себе на службу брал, сказал ему: "Матвей, чтоб тише воды, ниже травы был! Мне головная боль ни к чему!" Вызвал стряпчего — как давеча к тебе — сверху денег накинул, заклятье наложили. Смирный стал Матвей, что ягнёнок. Вот я и думаю — с чего опять-то?

— А снять его нельзя, заклятье? — спрашиваю.

Тут на меня все обернулись. И Прохор, и даже кучер. А гоблин, что с фотоаппаратом в обнимку сидел, глаза округлил и языком поцокал — типа, ну ты и спросил!

— Снять? — Филинов головой покачал. — Шутить изволишь, ваше благородие? Это заклятье как клеймо. Каким скотину клеймят. Раз наложили — до смерти будет с тобой. Ты не знал разве?

Я плечами пожал:

— Говорят, старший эльв всё может.

— Старшему эльву посрать на нас! — отрезал Филинов. — Видал, какой он? Ему хоть весь ты в клеймах будь, он и носом не поведёт. Молчи уж лучше!

Ну я и замолчал. И правда, странно всё это.

Наконец город впереди показался. Солнце уже низко висит, купола храмов багрянцем окрасились, сверкают.

У перекрёстка все остановились. Карета хозяйки, вороными запряжённая, поворачивать стала — в клинику. Мы недалековстали, Филинов из коляски вышел, к доктору направился — пошептаться. Я с другой стороны подбежал, Верочку окликнул.

— Дайте собачку, — говорю, — Вера Афанасьевна.

— Зачем вам Бусенька? — спрашивает Верочка. А сама на меня смотрит, будто сказать что-то хочет, но при всех боится. Или от меня чего ждёт. — Это хозяйкина собачка.

— В клинике нельзя с животными, — отвечаю. — Порядок такой. Вон, хоть доктора спросите, он подтвердит.

Верочка глянула на доктора (он с Филиновым говорит, важный такой, суровый), на хозяйку — та вообще в шоке, — и кивнула. Собачонку мне передала, а сама покраснела, волнуется.

— Не беспокойтесь, Вера Афанасьевна, — говорю, — у меня целее будет.

— Ах, я не о том волнуюсь, Дмитрий Александрович! — отвечает она в сердцах. Отвернулась от меня, выпрямилась, не смотрит больше.

Не поймёшь этих девчонок. Сама же с боссом в постели кувыркалась, планы на его дом строила. А теперь обижается.

Взял я собачонку и в коляску обратно уселся.

Вороные тронули с места, доктор свою больную в клинику повёз, а мы дальше покатили.

Впереди башня с часами показалась, за башней замаячил белый шпиль эльвийского храма. Даже издали видно — вокруг народу полно, всю улицу перегородили.