Распорядок дворцовых гулямов.[180] Еще во времена Саманидов выполнялось такое правило: гулямам увеличивали чин постепенно, по размеру службы, заслуг, достоинств; вот покупали гуляма, приказывали ему один год службу пехотинца и он ходил в свите, одетый в каба из зинданиджи.[181] Этим гулямам не было разрешения втайне или въяве садиться на лошадь в течение этого года. Если узнавали, наказывали. Когда они прослужили так один год, висак-баши говорил с хаджибом; хаджиб предписывал, чтобы дали тюркскую лошадь с уздой[182] и простой ремень. Когда он прослужил один год с лошадью и арапником, на другой год ему давали караджур,[183] дабы он им подпоясывался. На пятый год[184] ему давали лучшее седло, узду со звездами, каба из дараи[185] и булаву, которую он вешал на кольцо. На шестой год он получал одежду анван,[186] на седьмой[187] — палатку с одной верхушкой и шестнадцатью клиньями, в свой отряд он получал трех гулямов, его именовали висак-баши, он надевал черный войлочный головной убор, расшитый серебром, и гянджийскую каба.[188] С каждым годом увеличивали почтение, украшение, отряд, чины, пока он не становился хейль-баши, затем — хаджибом; хотя становились всюду известны его достоинства и заслуги, хотя он совершил большие дела, был обходителен с людьми и любил господина, все же пока он не достиг тридцати семи лет — эмирства ему не давали и владения не назначали. Алптегин, раб и воспитанник Саманидов, в тридцати пять лет получил сипах-саларство в Хорасане. Он был весьма исполнительным, верным, мужественным, благоразумным, обязательным, любящим отряд, великодушным, большим хлебосолом, богобоязненным, обладал всеми свойствами Саманидов. Он был многие годы наместником |96| Хорасана, обладал двумя тысячами семьюстами гулямов, рабов и тюрков.[189] Однажды он купил тридцать тюркских гулямов, среди которых был Себуктегин,[190] отец Махмуда. Три дня спустя, как его купили, он стоял перед Алптегином среди гулямов. Подошел хаджиб и сказал Алптегину: „Такой-то гулям, бывший висак-баши, умер. Какого гуляма ты удостоишь, чтобы он обладал той палаткой, имуществом, отрядом и его наследством?“ Взгляд Алптегина упал на Себуктегина, и он произнес: „Я жалую этому гуляму“. Хаджиб сказал: „О, господин, нет еще трех дней, как ты купил этого гулямчёнка. Он еще не прошел одногодичной службы, а должен пройти семилетнюю службу,[191] чтобы достичь до такого чина. Как можно это ему отдавать“. Алптегин ответил: „Я сказал“, а гулямчёнок услыхал и распростерся ниц, — „Того, что подарил, я обратно не беру“. Итак, ему дали имущество того висак-баши. Затем Алптегин раздумывал сам с собой: „Как могло случиться, что чин, даваемый за семилетнюю службу, отдан молодому гуляму, только что купленному. Возможно, что он благородного происхождения по своим предкам в Туркестане[192] или он будет счастливцем, дело его возвысится“. Вот он и принялся его испытывать. Он ему давал всяческие поручения, затем спрашивал: „Что я сказал? повтори“. Он все повторял безошибочно. Затем Алптегин приказывал: „Иди и принеси ответ“. Тот приносил ответ вовремя и в более существенном виде, чем ему было поручено. Так как Алптегин находил его с каждым днем испытания все лучше, его сердце проявило к нему расположение, и он ему поручил должность услужающего водою, приказал служить при себе, поставил в его отряд десять гулямов, возвышал его с каждым днем. Когда Себуктегину стало восемнадцать лет, он уже имел в своем отряде двести мужественных гулямов. Он усвоил все качества Алптегина. Однажды Алптегин приказал двумстам гулямам отправиться к халаджам[193] и туркменам, чтобы получить с них налоги, которые с них надо было получить. Себуктегин был в числе этих гулямов. Когда они пришли туда, холаджи и туркмены не отдали налога целиком. Гулямы разгневались, схватились за оружие, хотели вступить в бой, чтобы получить налоги силою. Себуктегин сказал: „Я во всяком случае |97| биться не буду и вам не буду сотоварищем“. Сотоварищи спросили: „Почему?“ Ответил: „Господин нас не посылал воевать, а только сказал: „идите и привезите налоги“. Если вступим в сражение и нас разобьют, это будет признаком слабости и великим позором, потерпит ущерб блеск славы нашего господина. Кроме того, господин спросит, зачем начали сражение без приказа? Мы не освободимся от этого позора до самой смерти; у нас не достанет терпения на упреки“. Когда Себуктегин сказал этак, большинство воскликнуло: „Правильнее то, что он говорит“. Между гулямами проявилась рознь. В конце концов они отказались от сражения, возвратились обратно и пришли к Алптегину, сказав: „Те проявили мятежность и не дали налогов“. Алптегин спросил: „Почему не взялись за оружие и не взяли боем у них налоги?“ Ответили: „Мы были готовы к бою, Себуктегин воспротивился; так как мы разделились на две части, то и возвратились обратно“. Алптегин спросил у Себуктегина: „Почему ты не бился и не позволил биться гулямам?“ Себуктегин сказал: „Потому что так не приказывал наш господин. Если бы мы вступили в бой без приказа, каждый из нас был бы господином, а не рабом. Признак рабства состоит в том, чтобы делать то, что прикажет господин. Если бы случилось, что мы были разбиты, непременно господин сказал бы: кто вам приказывал сражаться?“ Мы не смогли бы снести упрека господина. Если прикажет сражение — отправимся, будем сражаться, получим налоги, или отдадим свою жизнь“. Алптегину это понравилось и он сказал: „Ты говоришь правильно“. Потом он так его возвышал, что он достиг чина, когда в его отряде было уже триста гулямов. Эмир Хорасана Нух сын Насра умер,[194] когда Алптегин был в Нишапуре. Приближенные эмира писали Алптегину из стольного города Бухары: „Случилось так: эмир Хорасана умер, после него остался брат тридцати лет и сын шестнадцати. Из этих двух мы поставим на государево место того, кого ты найдешь достойнее, ведь ты — средоточие государства“. Алптегин быстро отпустил гонца, написав: „Оба они достойны престола и царства, оба — дети наших владык, но брат — зрелый муж, искушенный в делах, он всех знает хорошо, ведает мощь и место каждого из нас, соблюдает уважение. Сын же — ребенок, неопытен. Боюсь, что он не сумеет обходиться с людьми,[195] |98| не сможет давать приказов надлежащим образом. Соизвольте посадить на трон брата“. Он послал и другое послание по этому поводу еще с одним человеком, а через пять дней прибыл гонец и известил, что на власть государя посадили сына царя. Он весьма смутился из-за отправления этих двух посланий и сказал: „Когда благородные собирались делать по-своему, зачем они советовались со мной? Для меня эти два царевича, как свет двух глаз. Теперь же у меня забота, ведь я указывал на брата. Когда мое послание придет туда, оно не понравится сыну царя. Он подумает, что я более склонен к брату, рассердится на меня, в его сердце падет ненависть, лукавые люди будут говорить непотребное, возбудят в нем злобу против меня“. Он сейчас же отправил пять быстроходных верблюдов, приказав: „Перехватите тех двух гонцов, прежде чем они перейдут через Джейхун, верните их обратно“. Погонщики верблюдов поторопились, нашли из тех двух гонцов одного в пустыне Амуйэ,[196] другой успел уже переправиться через Джейхун. Когда послание Алптегина прибыло в Бухару, оно не понравилось приверженцам царя. „Он не хорошо сделал, — сказали они, — что указал на брата“. Они говорили: „Наследство переходит к сыну, а не к брату“. Они столько говорили по этому поводу, что с каждым днем сердце сына ожесточалось против Алптегина.[197] Алптегин просил извинения, присылал подношения, никак тот осадок не покидал сердца царского сына. Корыстные люди подбавляли, с каждым днем царевич становился хуже; его злоба и ненависть увеличивались. Алптегин был куплен Ахмедом сыном Исмаила под конец жизни. Потом[198] он служил много лет Насру сыну Ахмеда, а сипах-саларство над Хорасаном он получил в дни Нуха.[199] Когда Нух умер, на царствование посадили этого Мансура сына Нуха. Протекло шесть лет из его царствования. Алптегин щедро одаривал, всячески старался, но не сумел отвлечь сердце Мансура сына Нуха от смутьянства корыстных людзй. А все, что происходило в столице Бухаре, ему отписывал уполномоченный им человек. В конце концов Мансуру сказали: „Пока ты не покончишь с Алптегином, не станешь государем. Твой приказ недействителен. Вот уже пятьдесят |99| лет, как он в Хорасане пользуется властью государя. Войско повинуется ему. Если ты его схватишь, твои казнохранилища наполнятся его имуществом, а твое сердце успокоится. Сделай так: призови его ко двору в таких выражениях: „С тех пор, кол, как мы сели на царский престол, ты не приходил ко двору, не возобновлял клятвы; мы желаем тебя видеть, ибо ты нам вместо деда; хотя устои царства и державы нашей украшены тобой и ты — средоточие государства, все же о тебе кое-что говорят, а это проистекает от того, что ты ко мне не идешь. Как можно скорее прибывай ко двору, приведи в устройство все, что пришло в беспорядок, в нашем дворе и дворцовом приеме, чтобы увеличилось наше доверие, укоротились и пресеклись языки противников“. Когда он прибудет сюда, ты позови его в уединенный покой и прикажи снести голову“. Эмир Мансур так и сделал, он вызвал его ко двору. Осведомители написали Алптегину: „Вот они зачем тебя зовут“. Алптегин распространил слух: „Собирайтесь, отправляемся в Бухару“ и, выступив из Нишапура, прибыл в Сарахс; с ним было приблизительно тридцать тысяч всадников, все эмиры Хорасана были с ним. Через три дня пребывания он позвал эмиров войска и сказал им: „Я имею кое-что сообщить вам. Когда сообщу, отвечайте мне так, как заблагорассудите, чтобы знать, в чем наше и ваше благо“. Ответили; „Повинуемся“. Спросил: „Знаете ли вы, для чего призывает меня эмир Мансур?“ Ответили: „Чтобы увидеться с тобой, заново принять нашу присягу.[200] Ты ведь для него и для предков его вместо отца“. Сказал: „Нет, не так, как вы полагаете. Этот царь меня призывает, чтобы отделить голову от тела. Он — ребенок, он не знает цены людям. Но вы знаете, что уже шестьдесят лет как я охраняю царство Саманидов. Я разбил ханов Туркестана, которые пошли на них; также я победил повсюду мятежников и никогда ни на одно мгновение я не проявлял непокорности. Я охранял царство при его деде и отце. А вот в конце концов мое вознаграждение! он желает снять с меня голову! Он не разумеет того, что его царство — тело, а я — голова того тела. Как только голова свалится, разве тело останется? Итак, что вы |100| считаете за благо? Каково средство к защите от этой несправедливости?“. Эмиры сказали: „Средство — меч. Когда против тебя замышляют этакое, чего же нам от него ждать? Если бы на твоем месте был кто-нибудь другой, уже пятьдесят лет тому назад как он вырвал бы царство из их рук. Мы все тебя знаем. Все имеют от тебя содержание, сан, почет, блага, владения и должность. Нет никого достойнее тебя. Мы все под твоим приказом. Хорезм, Хорасан, Нимруз преданы тебе. Оставь Мансура сына Нуха, садись сам на царствование. Хочешь, пожалуй ему Бухару и Самарканд, а не хочешь, захвати также и их“. Когда эмиры высказались этак, в полном расположении, Алптегин сказал: „Да простит меня бог за то, что я хотел вас испытать. Знаю, все что вы говорили — говорили искренне и убежденно. Это самое от вас и жду, да вознаградит вас господь, преславный и всемогущий, за это добро. Теперь разойдитесь. Посмотрим, что обнаружится завтра“. В это время с Алптегином было тридцать тысяч боевых всадников, если бы он захотел, он мог бы посадить на коней сто тысяч всадников. На другой день все эмиры пришли на прием. Алптегин вышел наружу, воссел, обернулся к эмирам и сказал: „Я хотел вас испытать тем разговором, чтобы узнать, единодушны ли вы со мной или нет, если случится какое-либо дело, будете ли вы со мной за одно или нет. Теперь я от всех вас услыхал, что вы верны своему слову и мне благодарны. Я вами доволен. Однако, знайте, будьте уведомлены, что я отныне не буду отстранять от себя зло этого мальчика иначе, как мечом. Он — ребенок, не знает цены человеку. Он слушает нескольких злодеев и негодяев. Он не различает правильного от гибельного; он хочет освободиться от меня, человека, поддерживающего их династию, а не может избавиться от кучки негодяев, желающих ему зла, сеющих разруху, что происходит в царстве, даже в малейшем месте его государства,[201] считает их за друзей и покушается на мою жизнь. Я могу взять у него царство, посадить на его место его дядю или сам захватить его власть.[202] |101| Однако я боюсь того, что миряне скажут, вот Алптегин шестьдесят лет охранял династию Саманидов, бывших его господами, а под конец, когда жизнь его подошла к восьмидесяти, пошел против сыновей своих господ, отнял у них царство, сел на место своего владыки, проявил неблагодарность. Я всю жизнь прожил с добрым именем и благими намерениями. Не надлежит, чтобы меня хулили теперь, когда я стою у края могилы. Хотя известно, что вина с его стороны, однако все люди не поймут, одни скажут: „виноват эмир“, а другие скажут: „погрешил Алптегин“. Хотя я не жажду их царства и не желаю их ненависти, все же пока я останусь в Хорасане, эти разговоры не убавятся, с каждым днем эмир все более будет настраиваться против меня. Если же оставлю Хорасан, покину его царство, у корыстных людей не останется никаких поводов к разговорам. Кроме того, если мне впредь придется обнажить меч, чтобы добыть кусок хлеба и прожить остаток жизни, то по крайней мере обнажу меч на неверных, чтобы снискать вознаграждение на том свете. Итак, о, войско! — знайте, что Хорасан, Хорезм, Нимруз, Мавераннахар принадлежат эмиру Мансуру. Все вы должны повиноваться ему. Я охранял все это для него. Встаньте, отправляйтесь к его двору, повидайте царя, возобновите грамоты, оставайтесь на службе. Я отправляюсь в Индию, займусь священной войной. Если буду убит, стану мучеником за веру, если бог мне окажет помощь, обитель неверия превращу в обитель ислама, в надежде на рай от бога и посланника. Если же буду благополучен и амир Хорасана успокоится относительно меня, разговоры прекратятся, то тогда он лучше поймет что делать“.