116 (130) ТИ, 104—106 и рук. ПБ, 348 дает более подробную версию рассказа о раскаявшемся богаче, не лишенную многих любопытных бытовых подробностей: „был некий муж в городе Мерве, его именовали „раис-хаджи“ (ТИ, 104, прим. 1 — Рашид-Чачи); он был крепким и знатным раисом, обладал множеством земельных владений, никого не было богаче, чем он в то время. Он служил султанам Махмуду и Масуду в Хорасане. Мы его видели“. В согласии с последним утверждением в изложении ТИ приводится ряд деталей, отсутствующих в ИШ; среди различных построек раскаявшегося богача ТИ указывает на мечети не только в Мерве, но и в Нишапуре, временем его отправления в паломничество называется период правления Чагры-бек-Давуда.

120 (132). ТИ, 108 дает иную редакцию письма халифа, представляющую интерес в том отношении, что она указывает на правила титулования на средневековом востоке. Следуя этому письму, правила титулования были таковы; ребенка, пока он не достиг зрелого возраста, именовали по имени, данному его отцом и матерью; в зрелом возрасте молодого человека начинали величать по кунья, включая в это кунья имя того или иного лица, пользующегося уважением; когда человек чем-либо отличался, халиф или государь давали ему титул, заменявший в обращении как имя, так и кунья.

150 (173). ТИ, 147 приводит сцену, отсутствующую в ИШ; мубад из Парса в разговоре с Кубадом, обещая посрамить Маздака, иллюстрирует свои обвинения против Маздака следующим образом: был поставлен золотой кувшин, порожний от воды. Мубад приказал, чтобы Кубад и Нуширван влили в кувшин два кубка воды, он сам также налил воды в кубок и влил в кувшин. Затем он сказал: „пусть каждый возьмет свою воду так, чтобы она нз смешалась (с чужой водой)“. Царь Кубад не мог этого сделать и сказал: „никак невозможно сделать так, как ты предлагаешь“. Мубад сказал: „итак, если несколько мужей соединятся с одной женщиной и родится ребенок, — кто узнает, чье это дитя. Пока нет никому дороги в гарем царя, мы знаем, всякий рождающийся (там) ребенок царского рода и мы признаем обязательным служить ему. А если в гарем нашего царя проникнет посторонний, как мы узнаем, этот ребенок царского рода или чужого племени. А если ребенок не произошел от царя, каким образом ему достанется трон и царство государя. Итак, намерения Маздака, судя по его речам, таковы: прекратить династию царей, добиться уничтожения царства, смешать представления о старшем и младшем. Я все это показал, чтобы тебе стало ясным тайное вероломство Маздака, а также величие твоего сына. Несмотря на молодость Нуширвана, все, что он говорит, является сущностью целесообразного“.

150 (178). ТИ, 152 дает иную формулу, чем ИШ, обещания Кубада; если Нуширвак примет нашу веру, я обещаю богу; подобно тому, как люди книги соорудили в честь Зардушта над вершиной Кашемира золотую вышку, воздвигнуть также над Тигром каменный минарет, а наверху его построить золотую вышку более яркую, чем солнце.

150 (181). ТИ, 155 дает иной вариант казни Маздака: перед площадью выстроили высокий помост, вырыли яму, (затем Нуширван) приказал схватить Маздака, закопать в яму на том возвышении по грудь так, чтобы голова его была наверху, а ноги в яме, затем вокруг залили алебастром, так что он застыл в алебастре.

153 (188). ТИ, 162 дает более подробную редакцию, чем ИШ, метода обращения в исмаилизм, практиковавшегося Мухаммедом Нахшаби: всякий, кто входил в его (Нахшаби) веру, давал ему обязательство хранить тайну, пока не будет разрешения открыться. Сначала Нахшаби втягивал людей в шиитскую веру, а тогда уже постепенно вводил в веру батинитов.

163 (204). ТИ, 177 в перечислении источников, использованных автором для сочинения глав по истории еретиков, указывает лишь историю Табари и историю Исфахана (ИШ: „Таджариб-ал-умам“, „История Исфахана“, „Известия о халифах рода Аббаса“).

169а (208). Вслед за рассказом ИШ, 169 (208) в ТИ, 181—183 следует рассказ, отсутствующий в ИШ: однажды Омар сидел в присутствии пророка Мухаммеда. Пророк вел беседу о правосудии и справедливости. Омар сказал: „О, божий посланник! В молодые годы я вел торговлю, разъезжая по разным краям вселенной. Во времена Ануширвана Справедливого я прибыл в Мадаин, товары сложил для продажи в городе, а верблюдов отправил в сопровождении погонщика в поле, попастись на свежей траве. Приблизилось вечернее время, пришел погонщик и сказал: „Слуга сына Ануширвана захватил верблюдов“. Услыхав эти слова, я опечалился. Хозяин того помещения, где я сложил товары, узнал об этом и сказал: „Вставай, отправляйся к Ануширвану, изложи дело, — пусть он прикажет возвратить твоих верблюдов“. На другой день утром я отправился, взялся за „цепь справедливости“, меня привели к Ануширвану. Хаджиб допросил меня, я изложил дело, а он из-за страха и опасения перед сыном шаха передал последнему все иначе. Анущирван приказал дать мне тысячу динар. Я обрадовался и возвратился домой. Хозяин дома посмотрел, сказал: „Шаху дело осталось неизвестным, отправляйся, снова заяви об обстоятельствах“. На другой день я отправился во второй раз, опять рассказал дело, а хаджиб пересказал его в другом виде. Он приказал, чтобы мне дали еще раз тысячу динар. Снова я возвратился довольный, а хозяин дома опять заявил, что мои слова не довели до сведения шаха. Опять на другой день я отправился, изложил дело, а хаджиб пересказал в другом виде, опять шах приказал дать еще тысячу динар. Когда я пришел домой, хозяин сказал: „Шаха не уведомили. Отправляйся опять“. Когда я пошел на четвертый день и изложил дело, шах удивился, потребовал другого переводчика и, выпросив у меня дело, пришел в ярость, но ничего не сказал, а, поручив меня одному из своих доверенных лиц, приказал ежедневно выдавать мне пропитание. Так прошло сорок дней. Затем он потребовал меня. Тот доверенный ввел меня ночью к Ануширвану Справедливому. Шах, увидев меня, обласкал, оказал полную милость, всячески просил у меня извинения, — я был поражен изъявлением всего этого внимания. Затем он приказал своей свите принести какое-то блюдо, покрытое сверху. Когда его поставили, шах приказал открыть крышку блюда. Открыли, и я увидел отрезанную руку, положенную на блюдо. Я не понял, чья может быть эта рука. Ануширван спросил: „Знаешь ли ты, чья это рука?“ Отвечал: „Нет“. Он сказал: „Это рука моего дитяти, слуга которого неправедно увел твоих верблюдов, и совершил по отношению к тебе несправедливость. Сегодня вечером вот уже сорок суток, как я начал говорить с его матерью об этом твоем деле, теперь она согласилась, что ее ребенок совершил беззаконие, и что я могу поступить с ним так, как он этого достоин. Сегодня вечером она согласилась, чтобы я отрубил ему руку, чтобы никто не совершал несправедливостей этого рода, чтобы мое имя не было обесславлено несправедливостью, чтобы мне не предстать в день страшного суда устыженным и посрамленным, чтобы не быть в числе гонимых всевышним!“ Затем он приказал привести хаджиба и спросил: „Почему ты неправильно передавал мне о деле, рассказывал иначе, а я не вник в дело, торговый же гость ушел от меня, потеряв надежду. Верблюдов украли, а я не понял дело. Всюду, куда бы он ни пошел, он позорил бы мое имя несправедливостью, а мне все это не было бы известно“. Хаджиб сказал: „Я побоялся твоего сына“. Ануширван сказал: „А меня, значит, не испугался?“ Он приказал сейчас же его казнить, а верблюдов возвратили. Когда я вернулся домой, хозяин дома сказал: „На этот раз дело стало известным“. На другой день я поднялся, захватил три тысячи динар, отправился к ААушир-вану, положил кошель с золотом. Шах приказал: „Это золото целиком принадлежит тебе“, и, несмотря на то, что дал ранее, подарил еще и проводил меня со всяческой милостью. Таково было дело!“ Когда пророк — благословение божие и мир над ним! — выслушал эту речь, он удивился и произнес; „Неверный, а у него этакая правосудность!“

Рук. ПБ не содержит глав об еретиках (соотв. ИШ, 150—164).

10 (9). Рассказ о старшем сыне второго праведного халифа Абдаллахе б. Омар (ум. в Мекке в 73—693 г.), как указано в ТИ 8, прим. I, встречается у поэта Санаи Газневи в стихотворной обработке. Местом, где овца испортила себе ногу, назван у Санаи, как и в „Сиасет-намэ“, Багдад — очевидный анахронизм (Багдад основан в 762 г.).