Но ведь добавили наши мужики-плотники.

Делали русские деревянные храмы действительно ни на что не похожими на земле. Сказочно-затейливыми их делали, необыкновенно легкими, очень островерхими, устремленными в небо и как бы связывающими землю с небом — людей с Богом.

И ставили их всегда в самых выигрышных местах — на возвышениях, на холмах в центре села, или на его краю, или на высоком крутояре над излучиной реки, и церкви эти были видны порой с разных сторон за многие, многие версты и были главными точками, главными украшениями окрестных земель, сливались с ними в единое удивительное целое, подчеркивая необыкновенную красоту друг друга. И белый свет и жизнь казались от этого людям, конечно же, еще прекрасней и радостней, и они, крестясь, возносили за то хвалу Господу Богу.

Но представляете, что значит сотворить такое деревянное диво! Да притом высотой подчас в десяти-двенадцатиэтажный современный дом. Да при помощи все тех же немудреных топоров, тесел и долот.

Основой любой церкви и часовни был тоже бревенчатый сруб. Но только в больших церквах помимо четырехстенок, или четвериков, как их называли, помимо пятистенок и шестистенок, были еще срубы восьмигранные — восьмерики и кресчатые — крестообразные. Были маленькие круглые срубики — барабаны. Были разные прирубы-приделы. И все они ставились один на другой в самых разных сочетаниях, но чаще как бы ступеньками вверх. И непременно покрывались высокими заостренными кровлями и кровельками и переходами-перекрытиями в виде заостренных же полубочек, кокошников, на которых поднимались купола и куполки на мощных барабанах или стройных круглых шейках. И все церкви, и многие колокольни, и отдельные звонницы обязательно венчали высокие островерхие, чаще всего восьмигранные шатры с главным куполом, иногда и по три шатра, из коих один был всегда главный и выше других.

Но ведь обыкновенные четырех- или шестистенки и обыкновенные двухскатные крыши делать в тысячу раз легче проще, чем разные причудливые заостренные кровельки, переходы, бочки и кокошники, а тем более многометровые шатры. Тут от плотников требовалось уже не просто мастерство, а великое мастерство, так как тот же шатер — это тоже сруб, но восьмигранный и из коротких жердей, постепенно сужающихся кверху. И мало того, что все причудливые конструкции должны были быть красивы и соразмерны друг другу, в них во всех ведь тоже не было ни гвоздя, даже в куполах, подобных луковицам, и они должны были стоять века. И стояли.

Значит, что же: русские плотники выбирали самое сложное, что можно было делать из дерева, и очень многие из них были великими мастерами?

Да, очень многие.

А если бы они не были таковыми, русские деревянные церкви не были бы столь не похожи ни на что на земле, столь радостны и легки, столь разнообразны и не связывали бы так землю с небом, а людей — с Богом.

И потом, долгими зимами землю нашу укрывают обильные снега, и если бы кровли и купола деревянных церквей были бы не такие заостренные и без шатров, снег ложился бы и ложился на них непомерной тяжестью, и никакие деревянные балки и кровли не выдержали бы, проломились. А так он скатывается с них и скатывается, и любые дожди также скатываются.

И вот что еще интересно.

На Онежском озере есть небольшой остров Кижи, всего шесть километров в длину. Земля там чуть холмистая и очень плодородная, заселился остров в незапамятные времена, там стояло несколько сел и деревень. А на одном из холмов у самой воды располагался погост — общественный центр острова, наподобие нынешнего райцентра, и там возвышалась главная кижская церковь — в честь Преображения Господня, Преображенская.

А надо сказать, что церкви в старину являлись и общественными зданиями. Все сельские сходы и выборы проводились возле них, с церковных крылец обращались к собравшимся с речами, с них читались указы и распоряжения, делались всякие объявления, в церквах хранили общественные деньги и ценности, и частные тоже, их колокола сзывали людей в случае каких бед.

Так вот, в начале восемнадцатого века кижская Преображенская церковь сгорела, и на общем сходе жители решили на этом же месте построить новую и стали собирать на это деньги. В те времена большинство сельских, да и городских, церквей строились на общественные средства. Когда же нужную сумму собрали, на новом сходе решали, какой должна быть новая церковь: какого типа, какой высоты, похожа ли на какую другую. Когда общее желание было определено, пригласили артель, которую сочли лучшей, и объяснили мастерам, чего примерно хотят.

В 1714 году новая Преображенская церковь была готова.

Высотой она тридцать семь метров — это двенадцать современных этажей. И венчают ее целых двадцать два купола, двадцать один из которых совсем как живые, будто сбегаются со всех сторон вверх к главному большому куполу, подобно детям, сбегающимся к матери или отцу. Поднимаются, поднимаются! Легкие стройные, светлые!

Зрелище необыкновенное, завораживающее, особенно когда приходят белые ночи. Дерево тогда становится по цвету серебристо-голубоватым, мерцает, словно дышит, и эта несравненная сказка куполов действительно кажется живой, куда-то плывущей вместе со светящимися белесо облачками и ведущей беззвучный разговор с бездонным беловатым небом и такой же бездонной беловато-голубой водой озера.

Рассказывают, что мастер, возглавлявший артель, срубившую это чудо, закончив работу, подошел к Онежскому озеру, далеко закинул в него свой топор и сказал:

— Рубил эту церковь мастер Нестор, не было, нет и не будет такой…

Но это всего лишь легенда, и подлинного имени ее автора мы не знаем. И на самом деле, уже тысячу лет назад в Великом Новгороде стоял дубовый храм Святой Софии «о тринадцати верхах». Чуть позже в Ростове Великом была построена многоглавая «дивная великая церковь Богородицы». Собор Николы Чудотворца в Псковской волости был «о 25 углах». Да и сравнительно недалеко от Онежского озера, на вологодском Вытегорском погосте, на пятьдесят лет раньше кижского был поставлен Покровский собор аж «в двадцать четыре главы».

Инструментов русские мастера использовали очень мало. Простейшим стругом выравнивали, выглаживали доски не хуже любого рубанка, теслами, долотами и стамесками выбирали, выводили какие угодно желоба, углубления и узоры, а топорами выделывали подлинные чудеса, работая зачастую только ими, причем топоры были и с изогнутыми топорищами для выравнивания бревен внутри помещений, и самой разной изогнутой формы. Пилы у мастеров тоже были, но использовались в основном для продольной распиловки бревен на доски, длинные такие пилы; бревна клали на высоченные козлы, и один пильщик стоял наверху, а второй внизу — и тянули вверх — вниз, вверх — вниз обеими руками. Концы же бревен в срубы чаще всего не пилили, а обрубали топорами. Иностранцы в старину даже смеялись: вот, мол, русские не понимают, что пилой работать намного легче. А наши на это только хитро ухмылялись. Да, конечно, пилить пилой легче и быстрей, но она рвет дерево, рыхлит его, и под нашими обильными снегами и дождями такой конец быстрее отсыреет, загниет. А топором хоть и труднее, зато он как бы кует сосну, уплотняет ее — и дождь и снег ей уже нипочем и сто и двести лет.

Повторим: вязали срубы-клети лишь по теплу, летом. И еще: в старину очень любили яркие цвета, и большинство строений, включая церкви, нарядно раскрашивали и расписывали разными узорами и цветами. Даже ворота и заборы раскрашивали и расписывали причудливо, а ворота еще покрывали затейливейшей резьбой, ставили на них резные веселые фигуры зверей и птиц и многие селения выглядели от этого совершенно сказочно, очень весело.

Только вот беда: у дерева есть единственный, но очень прискорбный изъян — оно легко, хорошо горит. Тем более, сухое, да в сушь, да при ветре. Русские деревянные города и деревни полыхали бесконечно, даже Москва выгорала не раз буквально дотла. И Кремль выгорал, одни лишь каменные черные от огня и копоти стены с башнями да остовы белокаменных соборов и дворцов оставались. Последний величайший пожар бушевал в Москве, как известно, в нашествие наполеоновских войск. Потом почти вся Москва отстраивалась заново.