Но вот кто теперь нам скажет, когда именно рождены былины, которые пели ее дед, она и сотни, а за века тысячи тысяч сказителей? Когда родился совершенно гениальный богатырский цикл с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем, новгородские «Садко» и «Василий Буслаев», захватывающе напряженные по сюжету и драматизму «Данила Ловченин» и поэтичнейший, околдовывающий своей словесной вязью «Соловей Будемирович», что начинается ныне всем знакомыми словами:
Высота, высота ль поднебесная,
Глубота, глубота ль океян-моря…
И был ведь еще дохристианский, докиевский цикл былин с космически могучими Святогором, Микулой Селяниновичем, Волхом Всеславьевичем, Михайлой Потыком, коих позже назвали богатырями старшими.
В «Святогоре и Микуле Селяниновиче» рассказывается, что Святогор увидел на пути впереди себя прохожего, но никак не мог его догнать на добром своем коне. Наконец окликнул того. «Приостановился прохожий, снимал с плеч сумочку и кладывал сумочку на сыру землю. Говорит Святогор-богатырь: «Что у тебя в сумочке?» — «А вот подыми с земли, так увидишь». Сошел Святогор с добра коня, захватил сумочку рукою, не мог пошевелить; стал здымать обема рукамы, только дух под сумочку сумел подпустить, а сам по колена в землю угряз. Говорит богатырь таковы слова: «Что у тебя в сумочку накладано? Силы мне не занимать стать, а я и здымать сумочку не могу». — «В сумочке у меня тяга земная». — «Да кто же ты есть и как тебя именем зовут, звеличают, как по изотчины?» — «Я есть Микулушка Селянинович».
Крестьянин Микула Селянинович.
Он землю орал, обрабатывал. Потом князь Вольга застал его за этой работой, и вся княжеская дружина не могла даже приподнять его сошку кленовую с лемешками серебряными.
Вот, значит, в ком все силы жизненные и вся тяга земная и без кого нам ее не одолеть, не поднять — без крестьянина!
Основных былин у нас почти шестьдесят, и некоторые из них имеют до трехсот вариантов, и, кроме уже названных, обязательно нужно упомянуть еще «Калику-богатыря», «Авдотью Рязаночку», «Дюка Степановича», «Чурилу Пленковича», «Сорок калик со каликою», «Ивана Гостиного сына»…
Нарочно перечисляем так много, чтобы виднее было, какое это великое богатство — наш былинный эпос, который, к величайшему прискорбию, подавляющее большинство русских ныне совсем не знает.
А между тем там есть образы такого исполинского масштаба и такой художественной яркости, каких больше не было во всей последующей литературе, и есть такая виртуозно-колдовская словесная вязь и поэзия, что от восторга теряешь дар речи и даже не знаешь, с чем сравнить. Например, это:
По саду, саду по зеленому
Ходила-гуляла молода княжна
Марфа Власьевна,
Она с камня скопила на лютова на змея;
Обвивается лютой змей
Около чобота зелен сафьян,
Около чюлочика шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну,
И в та поры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила.
А на небе просветя светел месяц,
А в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молоды Вольх Всеславьевич…
…В семь лет грамоте выучился,
Письмо ему в наук пошло…
А и будет Вольх десяти годов,
В та поры поучился Вольх по премудростям:
А и первой мудрости учился —
Обертываться ясным соколом,
Ко другой-та мудрости учился Вольх —
Обертываться серым волком,
Ко третей-та мудрости учился Вольх —
Обертываться гнедым туром — золотые рога…
…Молоды Вольх догадлив был:
Сам обернулся мурашиком
и всех добрых молодцов мурашками —
Прошли они стену белокаменну…
А вот из «Ивана Годиновича», который добывал себе невесту и вроде бы добыл, но к их шатру нагрянул поганый парищо Кощерищо, чтобы отбить ее, они стали драться, Иван одолевал и крикнул избраннице, чтобы она подала ему нож добить врага окончательно.
Говорит тут парищо Кощерищо:
— А й же ты, Настасья Митриёвична!
Не подай ножища-кинжалища!
Как за им ведь будешь жить,
Будешь слыть бабой простомывная,
Будешь старому, молодому кланяться.
А й за мной ведь будешь жить,
Будешь слыть царицей вековечной,
Будет старый ведь, малый те кланяться.
А й у бабы волос долог, ум короток.
Выскакивае Настасья из бела шатра,
А й хватает Иванушку Годиновича за желты кудри,
А й сбивает Иванушку Годиновича о сыру землю,
А й привязали Иванушко Годиновича
Ко тому ли его ко сыру дубу,
А й той ли его все ковыль травой,
А й сами свались во бел шатер.
Мало времечко миновалоси:
Прилетело три сизых, три малых, три голубя,
А й друг промеж другом спрогоркнули:
— За что эта головушка привязана,
Привязана головушка, прикована?
— Ради девки, ради бляди, ради сводницы,
Ради сводницы, все душегубницы.
Эти речи татарину не взлюбилися,
Выскакивает татарин из бела шатра…
А вот из «Василия Буслаева»:
Которого возьмет он за руку —
Из плеча тому руку выдернет,
Которого заденет за ногу —
То из жопы ногу выломит;
Которого хватит поперек хребта —
Тот кричит, ревет, окорачь ползет…
А это из «Ильи Муромца и Калина»:
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо…..
Конца краю силы насмотреть не мог…
Ей-богу, не хочется останавливаться, хочется выписывать еще и еще — и самому радоваться и вас порадовать.
Кстати, Лев Николаевич Толстой задумывал написать роман о русских богатырях и драму о Даниле Ловчанине, но, к сожалению, не успел.
Невозможно точно сказать, и сколько уже веков существуют большинство всем нам знакомых и таких любимых наших сказок. Нет, любимых — слишком осклизлое слово, тут большее: они в нашей плоти и крови — наши сказки. После колыбельных песен ведь именно они начинали лепку русских душ. А в древности особенно и буквально всех: и кто начинал жизнь в лубяных зыбках в курных избах где-нибудь на Печоре, и кто в срачицах тончайшего полотна грелся, подобрав под себя ножонки, на изразчатых муравленых лежанках в каких-нибудь боярских и даже царских теремах. Всем одинаково сказывали мамки, бабки и деды про царевну-лягушку, про Кощея Бессмертного и Василису Прекрасную, про теремок и колобок, Ивана-царевича и Серого волка, Марью Моревну и Емелю на печи, про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, про Сивку-Бурку и гусей-лебедей…
Повспоминайте, повспоминайте сами, сколько их всего, сказок-то. И сколько воистину гениальных, не уходящих из нас до самой нашей кончины.
