чер или Валери Жискар д’Эстен, согласились бы включиться в какое-то нелепое предприятие? Рискнули своей репутацией непревзойденных стратегов и тактиков, заранее зная, что ничего у них не выйдет?

Или во мне самом причина? Я взялся не за свое дело, оказался чересчур наивен, непрактичен… Что ж, если у читателя возникнет такое мнение, мне нечего будет возразить. Но я ведь был не один, я не испытывал ни малейшего недостатка в самых трезвых и проницательных единомышленниках. И если бы проблема была в незнании механизмов высшего государственного управления, то и таких людей, делом не раз доказавших, что эта премудрость им известна, рядом со мной было немало.

Нет, объяснений надо искать в другом. В особенностях времени, например.

Артур Шлезингер в своих “Циклах американской истории” говорит, что режимам реформ, открытым для новых идей, периодически приходят на смену режимы интеллектуальной стагнации. Очевидно, это справедливо и для Америки, и для России. Моя собственная теория политических циклов в российской истории это полностью подтверждает24. Как выбирает страна свои политические приоритеты? Кто определяет наше будущее?

Ведь это подумать только: одна шестая часть планеты резко меняет устоявшийся за столетия облик. Событие не менее экстраординарное, чем если бы, к примеру, Атлантида вдруг поднялась на поверхность, дав новое и неожиданное направление всему - от океанских течений до мировой торговли. Какой всплеск мысли должно было бы такое событие возбудить! Как стимулировать политическое воображение! Десятки и сотни версий, идей, интерпретаций, вплоть до самых еретических, должны были бы возникнуть в связи с этим новым соседством, выливаясь в дискуссии - ну уж, по крайней мере, не менее интенсивные, чем на конституционном конвенте в Филадельфии двести с небольшим лет тому назад. И разве не должен был найтись кто-то, кто выслушал бы всех

- историков и экономистов, психологов и конфликтологов вместе с теми, кто мог бы рассказать о послевоенной демократической трансформации Германии и Японии на основании собственного опыта, в подробностях, памятных только этим людям?

Так нет же! Судьбоносные решения были приняты несколькими бюрократами — келейно, без всякой дискуссии, даже без попытки объяснить обществу, почему именно эти решения ему следует считать наилучшими.

Не я первый стою в недоумении перед этим неразрешимым парадоксом, обнажающим самое уязвимое место в природе современной политики.

“Те, кто наверху, мыслят узкими категориями, их карьеры, их позиции и власть коренятся в устоявшихся истинах. Просто не существует окна, сквозь которое новые идеи или новая информация могли бы проникнуть в их сознание, бросив вызов этим общепризнанным истинам. Любой, кто попробует это сделать — т. е. спросить “а что если?” - рискует оказаться изгоем или городским сумасшедшим

298

или, еще хуже, придворным шутом”25. Что-то в самом саркастическом тоне Ергина и Густафсона подсказывает нам, что с этой опасностью - стать изгоем или шутом - они тоже знакомы не понаслышке. Отсюда и вывод, какой они для себя сделали, - не выходить за рамки своего амплуа. Информировать, а не предлагать. Наблюдать, а не кидаться в драку. Пусть все идет, как идет — будущее само выберет, по какому из множества сценариев ему развиваться. Все равно те, кто наверху, будут руководствоваться прежде всего интересами своей личной карьеры.

А для собственного душевного спокойствия всегда можно найти какойнибудь глубокомысленный афоризм - вроде того, что “безнаказанно играть с немыслимым можно только внутри многосценарного процесса”26.

Это в высшей степени удобная позиция, гарантирующая душевный комфорт. Но, очевидно, мой характер, темперамент, да и особенности судьбы ей не соответствуют. Я предпочел из своих поражений извлечь конструктивные уроки.

Хотя и не принесли мои усилия ощутимых практических результатов, они доказали, что реальная альтернатива нынешней политике существует. “Поддержка реформы” - хорошо как девиз, но не годится для определения цели - слишком общо и слишком абстрактно. Цель должна быть представлена в виде комплекса достаточно простых и очень конкретных практических задач, на которых можно сфокусировать наличные политические и материальные ресурсы Запада. А недостатка в таких задачах не будет. Впереди длительная полоса психологической войны, кризисы неизбежны. Второй урок сформулировал Александр Яковлев, политик в высшей степени практический, в ходе нашей дискуссии в журнале “Столица”; дело давнее, но его слова полностью подтвердились. “Покуда два реформистских президента не встанут твердо за этим предприятием, ничего из него не выйдет”27.

Я уже говорил, что обращаться за помощью к администрации Буша казалось мне заведомо бесполезным. С приходом в Вашингтон новой, реформистской администрации надежда пробудилась. Но вот уже и новые президентские выборы замаячили на горизонте… Как в воду глядел архитектор перестройки!

Не столько уроком, сколько подтверждением изначальных моих предположений и предчувствий стал третий вывод: без нетривиальных идей, бросающих вызов “общепризнанным истинам”, не будет политики соучастия, какими бы высокими авторитетами она ни держалась. Ведь с точки зрения этих устоявшихся истин, не было каких-то грубых ошибок в политике Запада. Все как-будто делалось правильно. А в итоге - все ресурсы, мобилизованные для “поддержки реформы” в России, оказались не только выброшенными на ветер, но и работали против нас. Была лишь иллюзия движения. В действительности с каждым новым кризисом вперед продвигалась оппозиция, а мы отступали. Мы бродили по минному полю, в полной уверенности, что идем по безопасной дороге.

Но и нетривиальные идеи - еще один урок - мало чего стоят, покуда они остаются неизвестными западной интеллигенции. Более то

299

го: они обречены. Ведь оспаривая веймарскую политику Запада, как бы бесплодна она ни была, рискуешь нечаянно оказаться в одной компании с неперестроившимися русофобами, оспаривающими саму симпатию к России, на которой строится эта политика.

Именно поэтому рассказываю я здесь свою историю так откровенно, ни на минуту не задумываясь о том, какое впечатление могут произвести на читателя мои провалы. И именно поэтому адресую я свою книгу высочайшему из известных мне жюри, российской и западной интеллигенции, той самой, которая шестьдесят лет назад так великодушно бросилась спасать гибнущую испанскую демократию и опять, уже в наши дни, так самоотверженно откликнулась на несправедливость апартеида и боснийской бойни. Слава Богу, до гражданской бойни в Москве дело покуда не дошло. И поэтому результат, на который я надеюсь, заключается лишь в серьезном интеллектуальном усилии, способном, быть может, предотвратить в России новую Испанию 1930-х или новую Югославию 1990-х. Для того ведь и существует в нашем мире интеллигенция, верно?

Новый курс или Новый порядок

Сведем напоследок к нескольким сжатым формулам все, что открыл нам в нынешней ситуации метод исторической аналогии. Истории известны два пути, позволяющие имперской сверхдержаве выйти из Великой Депрессии. Новый курс Рузвельта, сохранивший демократию. И Новый порядок Гитлера, демократию ликвидировавший вопреки долгим и безуспешным попыткам ее сохранить.

Новый курс реален для страны, обладающей достаточными внутренними ресурсами, интеллектуальными и политическими, и глубоко укорененной демократической традицией. И то, и другое было у США, но отсутствовало в Германии.

Россия в этом смысле намного ближе к Германии, чем к Америке. Однако, это вовсе не означает, что путь Нового курса для нее закрыт и она обречена пережить кошмары Нового порядка. Выход есть, и история тоже его знает. Все ресурсы, необходимые для Нового курса, страна может получить и извне. Это полностью подтверждено опытом успешного возрождения послевоенных Японии и Германии. Оба главных препятствия, из-за которых Веймарская республика оказалась нежизнеспособной, были преодолены благодаря детально разработанной политике соучастия. Она позволила сконцентрировать международные ресурсы и направить их на разрешение всех критических проблем демократической трансформации.