Если я прав, то вот она - пропасть. Я-то пытаюсь объяснить, что нет ни малейшего национального унижения в том, чтобы принять такую помощь от “варягов”. Ведь не случайно не сумели самостоятельно создать стратегию перехода ни веймарские политики в Германии, ни тайшоистские - в Японии. На национальной арене проблема эта просто не имеет решения. Подозреваю, умом собеседники мои тоже это понимали. Но внутри них что-то сопротивлялось такому признанию, что-то вставало на дыбы. Вот они и соглашались - и не соглашались. И морочили голову - и мне, и себе…
Остается одно - писать.
9 Роль, выпавшая мне на долю,— роль наблюдателя и вместе с тем непосредственного участника событий, живого, если угодно, моста между российской и западной демократией, - и сама по себе внут21
ренне противоречива. А к тому же и воевать приходится на два фронта — и с российским реваншизмом, и с веймарской политикой Запада. Но что поделать, если это две стороны одной медали: своей политикой Запад практически сдает Россию реваншистам. Адресуя эту книгу и российскому, и американскому читателю, я попадаю еще в одну небезопасную для автора “вилку”. Имею в виду не только плохую совместимость двух литературных традиций
—западной (ироничной и аналитической) и русской (эмоциональной и полемической), но и естественную разницу в восприятии обеих предполагаемых аудиторий. В отличие от американской, русская наизусть знает всех людей, чьи портреты она здесь найдет, и интересен ей поэтому не столько очерк их политических нравов, сколько живой спор с их идеями. И не столько беспристрастный анализ, сколько контраргументы, недостаток которых остро ощущается в неравной психологической войне, навязанной реваншистами. Ведь в отличие от западной интеллигенции, пока что, к сожалению, знающей об этой войне в лучшем случае понаслышке, она и вправду воюет, моя русская аудитория.
Обмануть эти ожидания я не могу, надеясь, что и американский читатель, в виде компенсации за все возможные издержки чуждого ему стиля, откроет для себя новый, неожиданный, тревожный и яркий мир идей и людей.
Материалы, использованные в этой книге, касаются главным образом эпохи путчей и мятежей - от 19 августа 1991-го до октября 1993 года. Именно в этой фазе “горячей войны”, зловеще напоминавшей аналогичный эпизод в истории веймарской Германии - от марта 1920-го до ноября 1923-го, - все обнажилось предельно: не только страсти оппозиции, называющей себя непримиримой, но и ее цели. Поэтому и рассматриваю я эпоху путчей и мятежей как самую важную в процессе веймаризации имперской державы. Она говорит нам о сущности этого процесса и о его конечном исходе несопоставимо больше, нежели сменившая ее фаза мнимой стабилизации.
Если бы в 1930-м ктонибудь попытался предсказать, чем разрешится германский кризис, короткая фаза “горячей войны” 1920—1923 гг. ответила бы на его вопросы куда более внятно, нежели все долгие и
двусмысленные годы последующей “стабилизации”. Эпоха путчей и мятежей — именно она оказалась предвестием и черновой репетицией катастрофы. То же самое, боюсь, может быть верно и в отношении “веймарской” России - в случае, если (не устану повторять) сегодняшняя американская политика не будет радикально реформирована, покуда есть еще для этого время.
И пусть никого не обманывает кажущаяся незначительность, мизерабельность вождей этой “горячей войны”. Их нужно знать в лицо, знать их идеи и характеры, их силу и слабости. Не надо над ними шутить. У кого-то из них есть реальный шанс стать хозяином постельцинской России.
Ктонибудь из моих читателей, возможно, помнит полустолетней давности книгу “Третий рейх в лицах”. Может быть, даже помнит автора. Я забыл. Вообще единственное, что осталось в памяти от этой кни
22
ги - отчаянное разочарование: так запоздали ее открытия… Дорога ведь ложка к обеду. Книга была нужна не постфактум, но задолго до того, как Третий рейх появился на свет. Кто знает, если б мир заранее разглядел эти лица и эти идеи - он, быть может, и не позволил бы родиться такому чудовищу.
Благодаря странному капризу истории у нас есть сейчас возможсть познакомиться с лицами - и идеями - следующего “Третьего Рейха” (или точнее, Третьего Рима, как гордо величают свою мечту российские реваншисты), не дожидаясь его превращения в кровавую историческую реальность.
Я искренне надеюсь, что я ошибаюсь. Как странно - исследовать боится оказаться прав. Но я боюсь. И тем больше у меня для этого оснований, что — на свою беду и вопреки всем профессиональным “скептикам - прав я уже однажды оказался…
Предрасположение человека к справедливости
делает демократию возможной, но его же предрасположение к несправедливости делает
ее необходимой. Рейнольд Нибур
Глава первая
Психологическая война Странная история случилась со мною в Москве, в июне 1993-го. Как было уже упомянуто, я давно работаю над серией политических портретов виднейших вождей и идеологов реваншистской оппозиции. Со многими из них я встречался и спорил, других знаю лишь по публикациям. Некоторые очерки были напечатаны в Америке и в России. Один из них, посвященный покойному историку и этнографу Л. Н. Гумилеву, высоко чтимому сейчас в “патриотических” кругах, появился в довольно камерном московском журнале “Свободная мысль”. Вскоре затем группа “патриотических” интеллектуалов отчитала меня с российского телеэкрана за “оскорбление национальной святыни”. Чтобы не вступать в пустую перебранку, я решил побеседовать о теориях Гумилева с крупными специалистами, его коллегами, и опубликовать нашу беседу в популярном издании. Стал искать собеседников. И представьте - не нашел. Евреи отказались потому, что они евреи, и им, объяснили мне, не подобает в сегодняшней Москве даже просто смотреть в сторону “русской идеи”, не то что обсуждать (можете вы, читатель, представить себе ситуацию, при которой сэр Исайя Берлин отказался бы участвовать в дискуссии о Льве Толстом или Артур Шлезингер - о Джоне Кеннеди только из-за своего, скажем так, неадекватного этнического происхождения?) Но дальше выяснилось, что от разговоров на эту взрывоопасную тему дружно уклоняются и русские - все, кого я пытался на это подвигнуть. Не дай Бог, и их запишут в “оскорбители”. А у них, извините, семья, дети…
Одна знакомая, очень хорошо осведомленная московская дама, так этот мой конфуз откомментировала:
- А я сама их боюсь. И мало кто в Москве свободен сегодня от страха перед ними. Уже сейчас, не дожидаясь какогонибудь там “военно-националистического путча”, узаконила себя своего рода негласная цензура, куда более строгая и всеохватывающая, нежели прежняя, государственная. Настоящее табу, если хотите, нарушать которое опасно для всех - от научного сотрудника до президента. Люди, причисленные к лику “патриотических” святых, пусть даже это
26
оголтелые антисемиты, как покойный Лев Гумилев,— вне критики. Надо быть безумцем, чтобы посметь их тронуть. В этой странной истории мне почудился симптом чего-то куда более зловещего, чем даже в панических предчувствиях собеседников м-ра Бродского. Перейден какой-то психологический порог, которого в нормальном обществе порядочные люди не переступают. Подорвавшись на минном поле веймарского перехода, интеллигенция раскололась. Рушатся старые дружбы, распадаются старые кланы, люди одного и того же круга становятся чужими друг другу, а иногда и смертельными врагами. Утрачена общая почва для спора, нет больше общего языка, общих ценностей, нет общепризнанных авторитетов.
Когда я в первый раз у стен Кремля увидел разъяренные толпы противников и сторонников Ельцина, готовых растерзать друг друга, мне вспомнились безумные осады клиник в Америке, организованные активистами “Операции Спасение”. То же безрассудство, тот же запредельный экстремизм. Разница лишь в том, что в Америке эта психологическая гражданская война между противниками и сторонниками абортов локальна, а в России охватила она весь народ - снизу доверху. Спикер парламента публично проклинает государственное телевидение как “геббельсовскую пропаганду”. Пресс-секретарь президента так же публично обзывает парламент “инквизицией”. Депутат Андрей Захаров, вовсе без намерений рассмешить аудиторию, так описывает свои парламентские впечатления: “Коллеги говорят, что при голосовании они руководствуются единственным критерием - если предложение вносится президентом, надо обязательно нажимать кнопку “против”. Смысл предложения значения не имеет”. Оппоненты обвиняют друг друга в убийстве нации, призывают “арестовать”, “интернировать”, даже “повесить” противников. Так выглядит вблизи психологическая война.
