Я уверен, или же мы вновь сыграем роль объединителя народов, укрепившись на евразийских пространствах, или же, осознав себя народом региональным, выстроим более узкое, но и более национальноэгоистическое, может и шовинистическое, православное государство”6.

Видите, какая ловкая конструкция? Хотите избавиться от русского шовинизма, зараженного “расовыми комплексами”, - не посягайте на наше право иметь империю. Плохо не будет никому, включая и тех, кого мы себе подчиним. Мы ведь не то, что все другие народы, страдающие “национальным эгоизмом”. Русский народ, оказывается, с младых ногтей (“со времен Великого Новгорода и древнего Киева”) “одержим идеей государственности”. Имперское чувство для него естественно, как дыхание. Это у других оно - порок, а у русских — добродетель. Так что, если вы нарушите его естественное право на империю, пеняйте на себя: в ответ получите, называя вещи своими именами, нацизм.

Давайте все же себя перепроверим. Нам сказали: имперская политика - но без “национального эгоизма” и “расовых комплексов”. Как ее представить себе реально? Не будет еврейских погромов и других разновидностей преследования инородцев. Это, конечно, большой подарок. Но ведь собирать-то империю все равно придется вопреки воле и желанию украинцев, грузин, татар

Муссолини - голубь мира?

156

ч всех прочих, все равно придется ломать их сопротивление. Без тотального насилия тут ну никак не обойтись. И без “отрицания Америки”, о котором походя проговорился Проханов, тоже. Не согласится же мир спокойно наблюдать, как реваншисты превращают Россию в ядерную Югославию. Короче, предстоит тяжелая кровавая конфронтация, война

- как внутри страны, так и с миром. Оттого и называю я последователей Проханова, одержимых имперской идеей, московской “партией войны”.

Не следует, разумеется, искать каких-то серьезных документов с изложением моделей имперской политики. И Бондаренко в своих рассуждениях о национальной исключительности русского народа сказал максимум того, что мог и хотел сказать. В задачу его как заместителя излишне откровенного главного редактора входило лишь одно: прикрыть шефа от последствий его собственного неосторожного красноречия. Поэтому все, что касается практического содержания имперской идеи, придется нам, увы, восстанавливать самим по косвенным упоминаниям и случайным оговоркам.

Бондаренко, правда, за собой следит. Он никогда не ляпнет, подобно Проханову, что “идея Евразии отрицает Америку”. Напротив, он будет старательно доказывать прямо противоположное: идеи Проханова лишены всякой агрессивности, они чисто оборонительные, защитные, и несут они мир, а не войну. “Это идеология спасения нации, может быть, высшая из всех существующих идеологий”7. И даже еще доверительнее: “Проханов видит в евразийской идее, рожденной блестящими русскими философами в эмиграции, далее продолженной в трудах Льва Гумилева

- возможность дальнейшего мирного и плодотворного объединения народов Азии и Европы… Евразийское сопротивление, инициатором которого в России стал Александр Проханов - это реальная попытка сохранить Россию как имперский организм… Его национализм - это национализм имперского человека, национализм без расового признака, без запаха крови”8.

Если перевести эту публицистически взволнованную речь на язык общепринятых политических терминов, как раз и получится, что Бондаренко имеет в виду имперский национализм, но только Муссолини, а не Гитлера.

По этому поводу, впрочем, и сам Проханов высказывался в беседе со мной совершенно недвусмысленно. Когда я заметил, что его план корпоративного имперского национализма напоминает программу Муссолини, он безоговорочно это подтвердил: “Да, это программа Муссолини… это программа перехода от жестких структур к мягким, пластичным. У Муссолини не было возможности прийти к демократии потому, что это все слишком быстро кончилось”9. Четверть века, в течение которых дуче правил Италией - это слишком мало? Да и демократия помянута всуе. В чем другом, но в стремлении к демократии заподозрить Муссолини никак нельзя. Он ненавидел демократию как отжившую форму политического устройства, на смену которой во всем мире идет тоталитаризм. Он гордился тем, что основал тоталитарную империю одним из первых. Но это все мелочи, интереснее другое. Зачем вообще брать Муссолини за образец? Он проиграл вчистую. Его программа привела не к возрождению великой Италии, но к полному и безоговорочному 157

провалу. Что может дать такой ориентир? А между тем, как я обнаружил, Проханов был далеко не единственным из вождей московской “партии войны”, испытывающим странную тягу к этому историческому имени. Могу объяснить это только как бессознательную попытку и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Просто для этих людей расизм Гитлера чересчур одиозен. А “национализм имперского человека” Муссолини отчетливых ассоциаций не вызывает. Ненависть к Гитлеру не выветрилась еще из народной памяти. А что знает русский народ о Муссолини? Вовсе же без такой крупной фигуры обойтись нельзя, идеология требует опоры на образ Великого Учителя. Отсюда и попытки сотворить из Муссолини символ имперского национализма с человеческим, скажем так, лицом - без кровавых излишеств и расовых комплексов.

Возможно, впрочем, что это наследственное. Еще эмигрантские отцы-основатели русского евразийства испытывали в свое время к Муссолини влеченье, род недуга. Его политические идеи явно их вдохновляли, в особенности, когда были созвучны их собственным. Муссолини ведь тоже провозгласил спасение нации “высшей из всех существующих идеологий”.

Но как, вспомним, выглядело это “человеческое лицо” вблизи? Муссолини начал с агрессии против собственного народа. Он беспощадно раздавил оппозицию, ввел свирепую цензуру, установил государственный контроль над промышленностью и профсоюзами и провозгласил корпоративное государство — под руководством фашистской партии. Когда экономика страны начала разваливаться, он попытался укрепить зашатавшуюся диктатуру союзом с Гитлером и серией агрессивных войн. В 1935 г. его армии вероломно вторглись в Эфиопию, в 1936-м - в республиканскую Испанию, в 1939-м - в Албанию, в 1940-м- в Грецию и Францию, в 1941-м

—в СССР.

Какое же смятение умов должно царить в сегодняшней Москве, если все это можно спокойно выдавать за эталон перехода “к мягким, пластичным структурам”! Фашизм есть фашизм. С расовыми комплексами или без них, несет он войну, а не мир, агрессию, а не оборону, гибель нации, а не ее спасение. Не бывает имперского национализма без запаха крови. Для западной публики это азбука. Москве, похоже, эту ясность понятий еще предстоит выстрадать.

Поразительно, как живуча имперская идея. Два поколения спустя после того, как разгромленные империи первой “оси” сдались на милость победителя, она снова отчетливо слышна в мировой политике. Пока что, как это было в 1920-х, пробавляется ею главным образом политическая периферия, маргинальные оппозиции. Но ей этого явно недостаточно. Ее интеллектуалы пытаются осмыслить причины эпохального поражения старой евразийской “оси”, ее политики готовят планы строительства новой, переходя потихоньку, по довоенному календарю, на уровень 1930-х.

“Карфаген должен быть

разрушен” Имперская идея, не хуже любой другой, создает поле взаимного притяжения для своих последователей. 158

Одно из таких имперских движений, кажущихся безнадежно маргинальными, сумело-таки одержать в 1979 г. решительную победу в Иране.

Тегеранские муллы не умеют смотреть дальше своего узкоконфессионального горизонта. С трудом воспринимает российское ухо образцы фундаменталистской политической риторики, такие, например, как воззвание имама Хомейни: “Те, кто внимает Западу и иностранцам, грядут во тьму, а святые их

- истуканы… Отвернитесь, отвергните все, что завораживает вас на Западе и умаляет ваше достоинство. Обратитесь к Востоку!“10. В Прохановском же “Дне” такие публикации появлялись регулярно.