— Андрей уже выступил с полками из Владимира, — мягче сказал посаднику Александр. — Позаботься о том, чтобы разместить ратников и накормить их.

— Хорошо, — кивнул Степан Твердиславович.

Больше говорить было не о чем. Посадник поклонился князю и вышел за дверь.

Александр ещё постоял у окна. Посмотрел, как выезжают со двора богато украшенные сани Степана Твердиславовича. Потом спустился в конюшню.

— Проследи, чтобы лошадям давали овса вдоволь, — сказал он Якову. — Скоро войску выступать.

— Пойдём на Псков? — на правах доверенного слуги спросил Яков.

— Пойдём, — весело ответил князь. — И на Псков, и дальше.

— Понял, — в тон господину отозвался Яков.

Александр зашёл в стойло к любимому коню — белому, в серых подпалинах. Посмотрел, как вычищено стойло. Погладил жеребца по тугой щеке, скормил ему ломоть чёрного хлеба. Жеребец ел, осторожно беря с ладони хлеб мягкими тёплыми губами.

Из конюшни князь поднялся прямо к жене. Александра занималась сыном — вязала ему лошадку из соломы с соломенным всадником. Полуторагодовалый Вася в одной полотняной рубашке стоял перед матерью, нетерпеливо тянул ручонки к игрушке и повторял:

— Дай! Дай!

Александр взял сына на руки, осторожно подкинул к потолку, замечая, как вырос и потяжелел первенец.

Ещё пара лет, и можно на коня сажать.

Вася счастливо, взахлёб хохотал.

— Ещё! Ещё!

Мимоходом Александр пощупал печь, украшенную гладкими изразцами — горячая. Слуги постарались, натопили, как следует. Провёл ладонью по оконной раме — не дует ли из щели холодный воздух. Но окна были законопачены на совесть.

Александр обнял жену, притянул её к себе. Ощутил горячее нетерпеливое тело. Поцеловал мочку уха, шепнул:

— Вечером приду, как Васю уложишь.

Княгиня счастливо покраснела. После родов сомневалась, что муж будет её любить, как раньше. Потом поверила, успокоилась.

К вечеру ударил мороз. Тонкие ветки берёзы покрылись прозрачной ледяной корочкой. В безоблачном небе проступили крупные мартовские звёзды. На Волхове еле слышно потрескивал толстый лёд — течение подмывало его, готовясь проломить и унести в озеро Нево.

Через два дня к Новгороду подошли владимирские и суздальские полки. Их привёл на помощь новгородцам младший брат Александра — князь Андрей.

Степан Твердиславович не подвёл. Ратников разместили в избах, досыта накормили, напарили в банях. Усталым лошадям нашли и сено, и овёс.

Морозы как начались, так и стояли. Подтаявшие дороги снова подмёрзли. Наст на снегу был такой толщины, что держал человека, да и лёд на реках и озёрах оставался крепким.

А ещё через день оба брата во главе большого войска выступили из Новгорода на Псков — отбивать захваченный немцами город.

Август 1970-го года. Новгород

Разговор по телефону вышел предельно коротким.

Я набрал ленинградский номер и услышал сухое:

— Алло!

В горле внезапно запершило и захотелось откашляться. Не то, чтобы я никогда раньше не разговаривал с сотрудниками госбезопасности. Но каждый такой разговор даётся с трудом, даже если тебе нечего скрывать. А мне приходилось скрывать многое.

Я кашлянул и ответил:

— Здравствуйте! Этот номер мне дал Валентин Иванович. Он просил позвонить и сказать, что находится в новгородской больнице. Отделение интенсивной терапии.

— Что с ним?

— Сердечный приступ, — ответил я. — И ещё у него пытались украсть документы.

— Ваше имя?

Вопреки логике я надеялся, что этот момент не наступит. Конечно, он наступил.

— Александр Гореликов, студент Ленинградского университета.

— Хотите сообщить ещё что-нибудь?

Я подумал и ответил:

— Нет.

— Спасибо за звонок. С вами свяжутся.

В трубке раздались короткие гудки. А я ощутил себя беспечным купальщиком, которого внезапно подхватило сильное течение и тащит прямо в открытое море.

— Гореликов!

Я вздрогнул и обернулся.

В дверях «камералки» стояла Женька и смотрела на меня.

— Ты уже съездил в больницу?

— Да, — ответил я. — Только что оттуда.

— Как Валентин Иванович?

— Нормально. Пришёл в себя, разговаривает.

— А почему ты оттуда не поехал на раскоп?

Честно говоря, я разозлился. И так голова кругом, а ещё Женька лезет со своими бесцеремонными расспросами.

— Шляпу забыл. А без неё солнце голову напечёт. Сейчас надену и поеду.

— Подожди, — внезапно сказала Женька. — Поедем вместе.

Я поднялся в комнату. Вернул на место чужой брючный ремень, которым перевязывал чемодан Валентина Ивановича. К счастью, замки чемодана оказались целыми, просто открылись при падении. Валентин Иванович при мне проверил их и закрыл. На комбинацию цифр я смотреть не стал — зачем оно мне?

Пока мы дожидались врача, Валентин Иванович заметно успокоился после нападения. О «Новом ганзейском союзе» мы больше не говорили. Обсуждали предстоящую экспедицию в Приморск.

— Валентин Иванович! — рискнул спросить я. — Я правильно понял, что в священной роще пруссов вы рассчитываете найти медальон прусских вождей?

— Надеюсь. Александр, вы помните историю последнего вождя пруссов Отакара?

— Того, которому отрубили голову рыцари Тевтонского ордена? Помню.

— Его казнили именно в священной роще. За время войны с тевтонскими рыцарями пруссы несколько раз переносили священные места вглубь своей территории. Но что, если казнь Отакара произошла именно там, где священная роща была первоначально?

Я сделал вид, что раздумываю.

— Может быть.

— Если так — то у нас есть шанс найти медальон. Возможно, он лежит в земле, где-нибудь возле главного жертвенника.

Лежал. Именно там он и лежал, пока я его не выкопал.

Выходит, именно моё стремление отыскать медальон запустило всю цепочку событий. Зная будущее, я вполне мог оставить медальон в земле до тех пор, пока территория Приморска не станет открытой.

Моё желание прожить новую жизнь не так, как предыдущую, начало менять всё вокруг. И теперь я не знал, к чему это приведёт.

Пришёл невозмутимый доктор. Покосился на меня, но ничего не сказал. Измерил Валентину Ивановичу давление и пульс, сделал несколько записей в медицинской карте. Когда Валентин Иванович попросил о переводе в общую палату, врач удивился, но ответил:

— Хорошо.

— Выздоравливайте, Валентин Иванович, — сказал я, когда врач ушёл.

— Александр, не забудьте — вы обещали позвонить!

— Конечно, — кивнул я и вышел из палаты.

Захватив шляпу, я спустился вниз. Женька уже ждала меня у выхода.

— Пойдём пешком? — предложила она.

— А смысл? — удивился я. — Мы только к окончанию работы и доберёмся.

— Я скажу Николаю Лаврентьевичу, что попросила тебя мне помочь.

Не могу сказать, что я горел сильным желанием катать тяжёлую тачку с землёй. Прогулка с девушкой была куда приятнее.

— Пойдём, — улыбнулся я.

Мы прошли вдоль общежития и свернули во дворы вдоль тихой улицы. Здесь между зеленеющих тополей были натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. Кое-где попадались песочницы с непременными грибками и скрипучие металлические качели.

— Саша,— спросила Женька, беря меня под руку. — Расскажи о себе.

Я насторожился. С чего бы вдруг Женьку заинтересовало моё прошлое?

— Ничего особенного, — неохотно ответил я. — Родителей я не помню, вырос в детском доме.

— Там было плохо? — сочувственно спросила Женька.

Я пожал плечами.

— Нет. Обычно. Много детей, несколько усталых воспитателей. Комната на двенадцать мальчишек. Летом нас вывозили в лагерь. Зимой мы учились в школе, как все.

— У тебя были друзья в детдоме?

— Наверное. Не помню. Скорее, приятели. Понимаешь, дружбой это назвать сложно. В детдоме привыкаешь быть сам за себя. У тебя нет тыла, нет ничего своего. Даже личных вещей минимум. И ты всегда на виду, скрыться некуда.

— А я в детстве любила играть одна, — сказала Женька. — Меня на всё лето отправляли к бабушке с дедушкой. Дедушка построил мне маленький домик в саду — совсем, как настоящий. Я там поселила своих кукол и играла с ними. В деревне не было девочек, только мальчишки. Иногда мне было одиноко. За весь день я разговаривала только с куклами.