Бай Андрей шел вдоль опушки и бросал в кусты камни, стараясь поднять с лежки зайца. Я же то и дело останавливался: у меня подкашивались ноги. Я лег под грушу. у дороги. По ночам здесь холодно, а сейчас припекало солнышко. Я чувствовал боль во всем теле. Мне и невдомек было, что все это от переживаний за Атанасова. Я уже не думал об угрозе, нависшей надо мной. Здесь все было ясно: раз ты виноват, то и отвечай сам, никакой начальник не сможет помочь тебе, поскольку и он бессилен перед законом. А бай Андрей стрелял себе по зайцам и, казалось, ни о чем не думал.
Вдруг послышался треск мотоцикла. Ехали двое. Впереди сидел пограничник. Мотоцикл остановился в двадцати шагах от меня. Я глазам своим не поверил: на заднем сиденье, за пограничником, сидел Атанасов. Выглядел он усталым, но спокойным и серьезным. Я обнял и расцеловал его. От всего пережитого у меня закружилась голова, и я вновь сел на землю. Атанасов что-то говорил, что-то объяснял, а я от радости будто потерял дар речи; вижу его перед собой, а голос его слышится откуда-то издалека, словно из-под земли. Атанасов рассказал следующее:
— Кара Мустафа привел меня к одному из вязов, и там мы ждали до полуночи, но напрасно: никто не пришел. На вторую ночь — опять никого. Днем прятались в доме вдовы. Третью, четвертую ночь ждали — и вновь безрезультатно. И только сегодня на рассвете пришел посланец Стивенса и передал через человека Кара Мустафы, что полковник не придет, поскольку в пути он сломал себе ногу. Я, конечно, разозлился, что встреча переносится на другое время, но ничего не мог поделать. Однако меня утешала мысль о том, что теперь нам стал известен еще один их агент...
— Слушай, неужели Стивенс чего-то испугался? — спросил я, приходя в себя.
— Не может быть, товарищ инспектор! Кара Мустафа говорил, что полковник собирался предложить мне сотрудничать с ним! «Знаешь, Сотир-баши, — говорил мне Мустафа, когда мы сидели с ним в темноте в ожидании Стивенса, — ты теперь будешь начальником, будешь богатым человеком, будешь иметь много золота, будешь давать его другим. Но запомни мой совет: давай поменьше и как можно реже — глаза людей жадны, их не насытишь. Теперь не нужно будет посылать курьеров. Полковник решил прислать тебе рацию и много золота. Ты будешь всем здесь заправлять. Ты ученый, ты знаешь, как это делать...»
Мы поспешили к баю Андрею. Рассказали ему обо всем. Похлопывая дружески по плечу Атанасова, бай Андрей с улыбкой сказал:
— Знаешь, как мы все здесь переживали за тебя! Думали — провал, неудача! Да что теперь говорить? Жив-здоров — и слава богу! А что касается Стивенса, то мне кажется, он и в самом деле сломал ногу. Сейчас мы «облегчим» ему страдания и сделаем так, чтобы он не мог больше лазить к нам через границу. Где у вас список его тринадцати агентов?..
Через час мы были в кабинете околийского начальника, где после долгого обсуждения и мучительных раздумий приняли решение приступить к аресту всей резидентуры. Последнего, четырнадцатого, который приходил сообщить об отсрочке встречи, решили пока не брать.
Итак, самое трудное теперь состояло в том, как осуществить аресты вражеских агентов. Мы хорошо знали, что люди Мустафы внимательно следили за передвижением наших сотрудников и в случае возникавшей опасности бандиты тут же незаметно исчезали. Возвращались они домой лишь после того, как последний представитель власти покидал район их пребывания. Они не боялись только Сотира Атанасова. Но ведь он один не мог арестовать всех одновременно, да еще в разных селах!
По плану операции Атанасов оставался в Вылкоселе и вел наблюдение за четырьмя агентами, проживавшими в этом селе. Он должен был ежедневно в одиннадцать часов докладывать обо всем на пограничную заставу в Слаштен. Я выезжал в инспекторскую поездку по пограничным заставам и через два дня прибывал в Слаштен, куда уже было заранее сообщено, что капитан Гелемеров направлялся для инспекции. Это делалось не столько для встречи с Кара Мустафой, сколько для выяснения личности завербованного врагом фельдфебеля. В других селах вопрос решался несколько проще: двое из людей Кара Мустафы поехали в Пазарджик на базар, а один — к адвокату, и их взяли там под контроль; вдову и ее больного свекра можно было пока не арестовывать.
В назначенный день и час я приближался к Слаштену. В качестве ординарца я взял с собой милиционера Андона Ангелова, который переоделся в форму пограничника. Впрочем, я не случайно выбрал именно его. Это был смышленый, крепкого телосложения человек, быстрый, находчивый, смелый и общительный, Для него не существовало невыполнимых заданий.
Начальник пограничного участка поручик Илиев встретил нас у главного входа и, как этого требует устав, отдал рапорт. Ангелов повел коней на конюшню, а мы с поручиком направились в его канцелярию. Это был симпатичный молодой офицер с открытым, умным, загорелым и обветренным лицом.
По пути, знакомя меня с обстановкой, он сообщил, что сегодня ночью неизвестные, явно с большим опытом люди, незаметно прошли мимо двух пограничных секретов и пересекли государственную границу. Его пограничники, говорил поручик, идя в наряд, всегда злятся и нервничают, так как никак не могут понять, почему на их участке бандиты проходят незамеченными, а у соседей нарываются на засады. Я слушал Илиева и думал о том фельдфебеле, о преступной деятельности которого не знали ни поручик, ни его подчиненные. А почему бы бандитам и не переходить беспрепятственно границу, если им известно расположение секретов и постов на этом участке? Мне хотелось взглянуть на этого замаскировавшегося подонка, вникнуть в его душу, чтобы понять причины предательства.
После обеда Ангелов прибыл ко мне доложить о выполнении своего задания. Он познакомился с фельдфебелем и установил за ним наблюдение. Тот в свою очередь интересовался, что мы будем проверять и на сколько суток зачислить нас на довольствие. Ясно было, что проявляемый им интерес не случаен. Поручик Илиев не был посвящен в наши дела, но при необходимости являлся единственной силой, на которую мы могли рассчитывать. По этим же соображениям план проведения операции мы строили с таким расчетом, чтобы для ареста использовать пограничников, особенно в районе, за который отвечал Сотир Атанасов. Однако, прежде чем приступить к его исполнению, необходимо было еще раз все проверить и уточнить на месте.
Погода стояла прекрасная, солнечная. Осень уже наступила, но дождей пока не было. Внизу, у границы, от земли поднималось марево. Было жарко и душно. Поручик проводил занятия с солдатами, и мы старались не мешать ему. Каждый занимался своим делом. В первый день приезда мне не хотелось сразу проводить каких-либо проверок. Поручик зашел ко мне и вежливо спросил, люблю ли я рыбу и не хочу ли пройтись с фельдфебелем на рыбалку на пограничную реку Места. Фельдфебель был заядлый рыбак и любил показать свое мастерство.
Это предложение было так неожиданно, что я растерялся: и сразу принять его не мог, и отказываться не хотелось. Приглашение было заманчивым еще и потому, что мы получали возможность ближе познакомиться с человеком, которого завтра нам предстояло арестовать. В то же время что-то сдерживало меня, и я чувствовал себя как на острие ножа. Если фельдфебель что-то заподозрил или ему стало известно о цели нашего приезда, то эта приятная вылазка на реку Места, где проходила граница, может оказаться роковой, непоправимой ошибкой не только для нас, но и для всей нашей операции. Я немного помедлил с ответом, наверное даже выглядел смущенным, и посмотрел на ординарца. Тот незаметно мне подмигнул. Ах, как этот молодой милиционер умел говорить глазами! Я все понял: «Соглашайтесь. Чего боитесь? Ведь я тоже иду с вами!» И я согласился, поскольку до вечера осталось ничем не занятое время, а тут мы убивали сразу двух зайцев: приятно отдыхали и наблюдали за нужным человеком.
Фельдфебель зашел за нами, имея при себе оружие и полное боевое снаряжение. Сначала я даже опешил, но изменить что-либо было уже поздно: у меня был только пистолет, а у Ангелова — немецкая винтовка. Фельдфебель взял с собой невод. Я внимательно вглядывался в его очень подвижное лицо, которое на все быстро реагировало. На лбу и щеках залегли морщинки. А его несколько приплюснутый, с сильно расширенными ноздрями, нос то и дело морщился. Подозревает ли он что-нибудь?
