— А правду говорят, будто около Папаз-Чапры приземлился русский самолет и привез вам горные орудия?..

— Товарищи, князь Кирил все еще крепко держится за немцев и жандармов, — объяснял Антон членам РМС в Лыках, Тешово и Гайтаниново на инструктивном совещании. — Однако это кажущаяся стабильность! О приземлении самолета на Папаз-Чапре я ничего не знаю. Возможно, пока мы ходили в села, он и привез орудия, но тогда это очень хорошо. Что же касается болгарского посланника в Москве, то его действительно вызывали в Кремль и предупредили. Это правда, товарищи!.. И от нас сейчас требуется активизировать наши действия...

Усталость давала себя знать, и Антон вскоре уснул.

Сколько он спал, не помнил, но когда проснулся, то не сразу смог открыть глаза: искрящийся на солнце снег слепил. Первое, что увидел юноша, когда привык к яркому свету, были парившая над противоположным склоном большая птица да поднимавшийся столб серого дыма от разведенного жандармами костра. Значит, враг готовил засаду, или, точнее, далеко вперед вынес сторожевой пост подразделений, намеревавшихся блокировать этот район. А юноша думал, что жандармы шли по его следу...

Антон взял карабин и, уперевшись в скалу, направил его дуло в сторону врагов. Целиться было удобно, как будто оружие поставили на прицельный станок, и партизан мог спокойно взять на мушку любого жандарма. Однако Антон тут же подумал: «Хорошо, предположим, я уничтожу одного, двоих и даже всех девятерых. А если придут сюда другие жандармы?..» Поколебавшись, он с досадой произнес:

— Черт с ними! Пусть пока живут!..

Ощущение холода, которое Антон испытал, глядя на падающий снег, постепенно исчезло, и теперь юношу лишь слегка знобило. Это бывает, даже когда просыпаешься в родном доме...

Антон спокойно наблюдал, как жандармы загребали снег, чтобы растопить его для чая. Он ощущал далекий запах дыма, и стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставал образ матери. Он, как наяву, видел ее волосы, синие вены на руках, бледное лицо, ее глаза. Он знал, что избранный им путь страшил мать, но она все же надеялась увидеть его живым: ведь она уже потеряла двух сыновей.

— И все-таки я не понимаю, зачем потребовалось убегать из родительского дома и умирать в горах? — говорил старший брат матери, пришедший утешить ее в горе. А мать воплощала собой страдание всех матерей, в том числе и своей матери, которая видела, как под вой зурны и стук барабанов изверги из орды бея Рифат насадили на колья головы ее отца и мужа.

Мать Антона всей душой ненавидела тех, кто думал только о том, как бы не потерять свой жалкий кусок хлеба, людей с мелкой душонкой, которые выдвигали этот единственный аргумент, чтобы оправдать свою трусость. Мать Антона была до конца правдивой и оставалась верной врожденному чувству гордости и справедливости.

— А зачем им этот пустой дом? Ведь они видят вокруг себя лишь одну неправду! — ответила она.

— Ты будто и не мать! — упрекнул ее брат. — Ты даже не плачешь по своим детям!

— Сколько можно плакать? Пусть плачут те, чьи дети умирают бесславно! Если хочешь знать, я и Ивана пошлю к партизанам в лес!..

Почувствовав запах дыма, Антон вспомнил о еде. В наружном кармане его пальто вместе с холодными патронами лежал кусок хлеба, а во внутреннем кармане находился неприкосновенный запас — завернутый в носовой платок бумажный пакет с пятью ложками муки и несколько кусочков сахара.

Метров четыреста отделяли вражеский пост от укрытия Антона — всего-навсего небольшая полоска запорошенной снегом земли, на которой стояли сосны. Царившую вокруг тишину нарушал лишь смех жандармов. Антон отчетливо различал их голоса и пытался даже угадать, кому из жандармов они принадлежали. «Вот этот жандарм, высокий толстяк с огромными ручищами, наверняка говорит гортанным голосом, — размышлял юноша, — а басом, вероятно, обладает вот тот худой, низкий, в накидке с поднятым воротником и с болтающимся на животе автоматом».

Эти жандармы вели себя настолько обычно и мирно, что, если бы никто не знал о совершенных ими злодеяниях, можно было бы поверить, подобно Цветинчеву, во всеобщую доброту людей. Жандармы продолжали смеяться над чем-то, и неожиданно до слуха Антона свинцовым эхом донеслось: «Убей его!» Очевидно, эти слова были обращены к кому-то другому, но они заставили партизана насторожиться.

Антон внимательно наблюдал за черными силуэтами жандармов. Лучи солнца высвечивали детали их формы — кокарды, знаки различия, пряжки на широких военных ремнях. От запаха подогревавшихся консервов у Антона свело живот. «Значит, уже время обеда», — подумал юноша. О себе он пока не беспокоился, надеясь на свой неприкосновенный запас. Правда, это были не консервы, но и на этих продуктах Антон предполагал немного продержаться. А в отряде, отрезанном от базы снабжения, партизаны вряд ли имели больше.

Один из жандармов что-то запел, и Антону сначала показалось, что эти обагренные кровью люди не способны петь. Когда же он узнал песню, ему очень захотелось, чтобы они замолчали и не оскверняли ее. Спокойные, покрытые снегом горы, крестьянские дома с блестевшими на солнце оконцами и дымящимися трубами, далекий шум размеренной жизни и пение полицейских — все это будоражило юношу и заставляло думать, какие меры предпринять, чтобы не умереть голодной смертью. У костра появилась новая группа жандармов: они сгрузили с мула мешок с продуктами и направились к соседнему посту. Это означало, что жандармы плотно блокировали прилегавший к селам район, и выпавший глубокий снег лишь удесятерял опасность быть обнаруженным врагом.

Полицейские подбросили веток в костер, и вскоре он запылал высоким красным пламенем. Пошла вторая половина дня, и юноша с тревогой осознавал, что оцепление поставлено надолго. «Может, — допускал он, — этот пост будет перемещен, поскольку с тактической точки зрения он поставлен не на месте и уязвим?» Если бы с Антоном находились по крайней мере еще два человека, тогда они могли бы ликвидировать этот пост. Но даже если бы противник и перенес оцепление ближе к селам, то положение Антона вряд ли бы изменилось. Враг наверняка организовал бы патрулирование с собаками, которые быстро вывели бы полицейских на след Антона, если бы он попытался уйти дальше в горы.

Бессмысленно было ругать и укорять себя за то, что он решил остановиться передохнуть и не сумел продолжить путь в отряд. Не имело смысла теперь считать потерянное время и гадать о положении в блокированных селах, поскольку он и его товарищи шли туда уже раскрытыми. Главное сейчас — это уцелеть, а еще важнее — проявить выдержку. У него не было никаких сомнений относительно того, почему враг оцепил именно этот район. Ведь за одну неделю партизаны провели здесь семь операций. В отряд прибыли еще тридцать четыре новых партизана, и все они были членами РМС. Антон непосредственно не участвовал в этих операциях, но вместе с Гецатой и Чавдаром он ходил по селам, организовывал встречи, передавал пароли. Все это, конечно, было связано с боевыми действиями отряда. Юноша мог представить себе весь масштаб деятельности своего отряда, всю сеть ятаков и их юных помощников, которые встречали партизан и тайно водили их от села к селу, от дома к дому. И Антон испытывал гордость, ту мальчишечью гордость оттого, что и его руку согревала холодная сталь пистолета, а в карманах позвякивали патроны...

Жандармы о чем-то говорили и весело смеялись хриплыми голосами. Но Антон знал этих людей и совсем другими. Он уже успел убедиться, что они не могут быть такими же, как он, как бай Атанас, который, растирая свои замерзшие руки и надевая обычно заткнутые за пояс рукавицы, не раз шутливо говорил Антону, когда тот валился с ног от усталости:

— Вот так-то, сынок, за справедливость надо страдать!..

Жандармы продолжали смеяться, но неожиданно сквозь смех Антону послышалось какое-то рычание. Юноша стал напряженно вглядываться, но с собакой никого не заметил. Смех не прекращался и переходил в хихиканье, а рычание и противный тихий вой животного раздались уже совсем рядом.