— Сейчас я укрою тебя, мороз крепчает...
Она сняла шубу и постелила ее, затем размотала пояс и забинтовала им грудь сына. Рана не прекращала кровоточить! Что пояс? Надо будет, она сделает новый. А вот как спасти сына? Человек, когда уходит из жизни, остается лишь в памяти близких. Сандански ходил от Софии до Разлога, от Солуни до Родоплыка и до самого Стамбула вместе с младотурками, чтобы пленить султана. А кто его видел в глаза? Только воеводы и воины четы да турецкие паши младотурков, которые побратались с ним посреди села Мичите. А вот спроси о Яне, и каждый ответит:
— Да разве есть болгарин, который не знает Старика? Вчера вечером ушел отсюда к Пирину, а оттуда в Рожен, в монастырь, чтобы поспать хоть одну ночь в чистоте и тишине...
Илинка засуетилась. Ей хотелось поспеть в село, пока народ не высыпал на улицу. В ушах свистел ветер, сердце билось так сильно, словно готово было выскочить из груди. «Хорошо, что он был недолго один. Может, и обойдется все. А если нет? — При этой мысли ее охватил озноб. — Ведь пришел из Драмска семнадцатилетний парень с такой же раной ниже плеча и прожил всего лишь восемь дней. Стал было поправляться, а потом поднялась высокая температура, и он умер...»
Присев на пороге дома передохнуть, она посмотрела в сторону сарая, не зная, с чего начать. Неожиданно в голове промелькнула мысль, что необходимо замести кровь на снегу. А может, сначала заняться ранами? Но что нужно для этого? Трут или табак? Не спросить ли доктора? Он наверняка знает, чем лечить пулевые раны. Но к нему надо идти до самого города. А с чем? Он потребует денег... Илинка встала на колени перед старым сундуком, когда-то полным материнского приданого, и стала перебирать одежду. Она нашла серебряные пряжки и монисто с семью золотыми червонцами, достала клашник[15], совсем новехонький и ни разу не надеванный со дня свадьбы. «Для чего хранить их? Шестерых сыновей родила, а их словно ветром сдуло. Один лишь вернулся, и то чуть живой. Был бы сейчас дома отец, все было бы по-другому. А эти подлецы взяли и посадили его в тюрьму. Вся вина его состояла в том, что сыновья унаследовали его сердце и веру...»
— Господи боже, пресвятая богородица, вся душа в огне! Почему на меня, несчастную, ты не ниспошлешь хоть малую милость?!
Занятая хлопотами, Илинка вдруг проговорила:
— А горшок-то все кипит!..
Когда поставила его на огонь, она не помнила, но то ли по запаху, то ли еще как старушка почувствовала, что ее чорбица уже готова. Она взяла кувшин, наполнила его горячей похлебкой и вышла. За ней послушно засеменил осел, словно понимая, что надо поторапливаться. По дороге никто из соседей не встретился.
Сын, как она и оставила его, неподвижно лежал на соломе, закусив губу, чтобы не стонать от боли. Увидев мать, он попытался улыбнуться:
— Мама...
— Ну как, сынок? Сильно болят раны?
— Сон видел, мама, будто я у Буденного... Он отцепил свою саблю и протянул мне... Я взял ее в руки, а она блестит, сверкает... Не сабля — чудо! А он говорит мне: «Возьми этот луч и возвращайся с ним на родину. Запомни: он будет светить только в таких руках, как твои. Он будет и мечом, и солнечным лучом, дарящим жизнь. Береги его! Сила луча — огромная, волшебная». А потом я вдруг полетел... Увидел кремлевские часы, Ленина... Мама, он жив!
— Жив, сыночек, жив... — перекрестилась Илинка.
— Я нес этот луч и видел цветущую землю... На полях нет никаких быков, а только машины, машины... одна диковиннее другой! И люди поют...
— Да, да, сыночек! Все возможно, как сказал господь бог! — И она снова перекрестилась. Ей хотелось заставить его замолчать, поскольку разговаривать ему было нельзя. А может, ему лучше говорить? Если ему суждено уцелеть, то эти слова и мысли для него лучше лекарства. Господи, знает ли хоть одна мать, как спасти от смерти свое дитя?..
— И наше село такое красивое, совсем другое. Дома новые, в окнах горит свет... Вокруг играют дети, на улицах гудят машины... Только наш дом старый... Я вхожу, и ты встречаешь меня на дворе...
— Ну, хватит! Всякие бывают сны... Давай лучше посмотрим раны. В твоем положении надо молчать! Лежи и не двигайся. И молчи! Люди разные бывают! В Кременском кто-то увидел входившего в шалаш человека и сразу побежал в полицию сообщить об этом. Полицейские пришли и подожгли шалаш, а там оказалась племянница, дочь брата этого негодяя...
«Люба? Она была из этих мест. Убита... — Антон вспомнил, что она штопала ему куртку. — А может, это и не она?..»
Мать думала о своем: «Положить одеяла в угол? Там темно и ничего не видно. Вниз, на землю? Нельзя, от двери будет дуть. А следы? Надо замести их, на снегу они очень заметны... Ну ладно, потом, с этим потом...»
Илинка постелила одеяла и потихоньку стала укладывать сына. От соприкосновения с его щекой у нее защемило сердце, перехватило горло, в глазах потемнело. Ему стало хуже. Она быстро начала перебинтовывать раны, стараясь не смотреть, плачет ли сын от боли. «Задета у него лопатка, или, как в ноге, пуля прошла только через мышцы? Дай бог, чтобы только через мышцы. Иначе как его лечить?..»
После стягивающей перевязки Антон стал приходить в себя, но все еще находился между жизнью и смертью. А что возьмет верх, мать не знала. Она могла лишь верить и надеяться на лучшее.
Закончив перевязку, она выскочила на улицу, чтобы замести следы сына. Там уже появились люди: кто шел за дровами, кто — за соломой для скотины, кто — выгнать овец на прогулку.
Вскоре, мокрая от пота и запыхавшаяся, мать вернулась. Присев возле сына, принялась его кормить. Так она кормила его в детстве, но тогда он болел от простуды и лежал в постели дома.
— Полегче, не поднимайся!.. Вот так! Раненому требуется питание, хорошее питание. В другой раз знай: в глиняном глазированном кувшине еда сохраняется теплой до половины дня. Если в нем будет чорбица, можешь пить ее...
Антон улыбнулся, а мать встрепенулась: не рано ли прекратилась у него боль? Это не к добру! Она пристально посмотрела ему в глаза.
— У тебя прошли боли, сынок?
— Нет, мама, но я терплю, ведь ты рядом со мной...
— А ты не притворяйся богатырем. Поохай немного! Так легче переносится боль.
— Хорошо, мама!
Антон закрыл глаза. У него не было сил признаться, что он доволен и очень спокоен оттого, что рядом с ним мать. А раны болели сильно. Раньше он и не подозревал, и даже не верил, что в маленьких свинцовых пулях заключена такая сила. Полицейский стрелял метров с десяти. И вдруг сам упал. Его подстрелил Сашка из своего пистолета. Хороший стрелок Сашка!.. А что потом произошло? Кто тащил его до оврага? Мануш! Да, Мануш нес его до самого Матанского оврага и там погиб, прежде чем они вышли на гребень горы. Антон не мог ничем помочь ему. Мануша убили с первого выстрела...
Страхил сказал:
— Продовольствие не прибыло! Раненых нечем кормить! Разделим отряд на группы. Так будет легче ятакам, и мы будем ближе к людям.
«Как я дотащился сюда? Да, полз по снегу день, ночь...» Повезло, что наткнулся на хижину овчара. В ней никого не было. Очевидно, пастух вышел выгонять овец. В печке горел огонь, в медном котелке варилась фасоль. Она была еще сырая. Открыл сундук и там увидел буханку ржаного хлеба. Схватил ее и поспешил наружу, но что-то остановило его. Зима ведь, плохо оставлять человека в горах без хлеба! Вернулся, отрезал половину и положил в сундук. На этот раз увидел, что там кроме хлеба была соль и пшеничная мука. Взял торбу и поделил все поровну: пусть знает пастух, что здесь прошел человек, голодный, но — человек. И снова пополз через лес. Но теперь у него были хлеб и соль! Закончится хлеб, он возьмет щепотку муки с солью, смешает со снегом — и еда готова. Силы вернутся! Обрадовался очень! Значит, суждено ему еще раз увидеть свою мать. А то он уже представлял, как лежит неподвижно на белом холодном снегу и как к нему крадутся волки и лисы.
