Отключив вызов, я ловлю на себе заинтересованный взгляд Огневой. Зараза будто в душу мне смотрит, не люблю такие откровения. Ей обо мне точно лишнего не нужно знать, чтобы перепихнуться.

— Отдыхай, с меня справка. Дальше сама, — бросаю почти безразлично, вскакиваю на ноги и, не дожидаясь, пока она выдавит из себя хоть что-то еще, топлю по лестнице вниз.

На хер общагу. На хер Булочку. И так слишком много добрых дел за вечер. Гребаный Саня, блин!

Я вижу его во дворе. Он сидит на моем капоте и залипает в телефон, а я злюсь. Сильно, блять, и откровенно злюсь. Кулаки чешутся, кровь бурлит. Я поджимаю губы и с разгона толкаю его в бок.

— Гром, блять, мобилу из-за тебя чуть не разбил! — возмущается тот, завалившись набок. — Какого хуя?

— Ты Лику тоже за руки так таскаешь? У нее от тебя синяки? — сложив два плюс два в голове, я вспоминаю, как его девчонка недавно на днюхе у общего знакомого с фальшивой улыбкой натягивала рукава водолазки едва ли не до колен и заливала, что просто неудачно упала. Опять. Я закрыл на это глаза, хоть и чуял подвох. Ну не валятся с лестниц так, чтобы оставались синие следы пяти пальцев на локтях.

— Че? — Лоб Сани напрягается, нижняя губа выпирает вперед, сам он весь бычится на меня.

— Я повторять не буду, ты все слышал, — стою на своем.

Он хмурит брови, щурится, пыжится весь, будто перед дракой, но пусть только рыпнется в мою сторону. Не рискнет.

— Не твое дело, — бросает он в меня самым тупым аргументом и палит всю контору.

— Можешь творить, что хочешь, но если я узнаю то, что мне не понравится, — специально торможу как можно ближе к нему и тычу пальцем в грудь, — пеняй на себя.

Саня что-то ворчит под нос, но я уже сажусь за руль и завожу мотор, зачем-то бросив последний взгляд на старую облезлую общажку.

Тори

Чилить в кровати, когда в общежитии тишина и все на парах, — новый для меня опыт. Я редко болею, а если болею, но в состоянии передвигаться, натягиваю на рот и нос одноразовую маску и дую на занятия. Здоровье мозгов мне как-то важнее, чем мимолетная хворь. Вот только сегодня я прогуливаю.

Блин.

Да, благодаря Громову у меня есть справка, никто не подкопается. Правда, если бы опухшая рука дала мне сосредоточиться на чем-то, кроме ноющей боли, я бы убила ночь на реферат для Филатова и отправилась в универ. Но сволочь Быков свое дело знает — с нашей стычки прошла уйма времени, а я все еще ощущаю себя как прибитый рогами тореадор. Или тут не только Быков постарался…

Громов.

Его поведение остается для меня полной загадкой. Я не понимаю его. Ну совсем! Чего вдруг он так расстарался, если до этого за малым не устроил охоту на ведьм с прилюдным сожжением на костре? Что вдруг изменилось? Совесть проснулась? Товарища, значит, своего недалекого от меня отодрал, не поленился со мной до холодильника прогуляться и даже маму со справкой напряг. Варианта два — или он задумал что-то еще более гадкое, или он не такой уж отморозок, каким хочет казаться. В последнее, конечно, верится с трудом, это что-то из области фантастики. Как гласит народная мудрость: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты сам. И мой саднящий локоть вопит о том, что от Громова и его компашки нужно бы держаться подальше.

Перевернувшись на другой бок в постели, я громко ругаюсь, когда неудачно задеваю пострадавшую руку. Жесть такая — сустав болит, а на коже сияют отпечатки толстых пальцев Быка, которые уже наливаются ядреным лиловым. У этого олуха точно мозгов нет — я бы вполне могла на него заявить. Зная нашу полицию, толку было бы мало, но, возможно, в следующий раз он хотя бы задумался, прежде чем демонстрировать примитивную силу тем, кто слабее его.

В общем и целом, день для меня проходит почти незаметно, в обнимку с сериалами (хоть я и дергаюсь пару-тройку — десять — раз, что лучше бы не пропускала пары), а из кровати вытаскивает не стыд за собственную лень, а банальный голод. Надев треники с вытянутыми коленками, я выбираюсь из комнаты на общую кухню. Сооружаю себе огромный и кривой, как Пизанская башня, бутерброд, завариваю литровую чашку чая и перекидываюсь парой слов с девчонкой из параллельной группы, которая готовится здесь к какому-то семинару. А когда возвращаюсь обратно, телефон на кровати вспыхивает входящим звонком.

Это Дима.

— Привет, Викуль, — грохочет он в трубку, стоит мне принять вызов. — Веня сказал, ты приболела и пропустила занятия. Что случилось?

— Не переживай, Дим, — сдержанно отвечаю я, но сама улыбаюсь, потому что мне приятно его внимание. — Просто немного не в форме. Завтра буду в универе, и мы сможем увидеться.

— А я внизу.

— В смысле внизу? — Я даже вскакиваю на ноги и еле сдерживаю стон, потому что снова цепляю руку.

— В окно выглянешь?

Я в тот же миг раздвигаю шторы и замечаю на тротуаре одинокую фигуру в ветровке цвета хаки.

— Привет, — смеюсь я и, поддерживая трубку плечом, отвечаю ему легким взмахом здоровой руки.

— Пытался прорваться через вашу вахтершу, но безрезультатно. Без письменного разрешения не пускает. Прямо Пентагон какой-то, — вздыхает с сожалением он. — А я тебе апельсины принес.

— Серьезно? — спрашиваю шепотом, ощущая, как в животе становится тепло от этой трогательной заботы.

— Ага. Еще чай и облепиховое варенье. Мама говорит, хорошо помогает, когда насморк и болит горло.

— Я не простыла, Дим, — объясняю я с улыбкой, такой широкой, что скулы сводит. — У меня микротравма.

— Какая разница? Мне просто хотелось увидеть тебя. А варенье еще обязательно пригодится — зима близко.

Я смеюсь, Дима подхватывает. Мы с ним часами за кофе обсуждали модные телешоу.

— Дай мне пять минут, — прошу. — Я спущусь.

После я стремглав мчусь в комнату, одним движением стягиваю с себя домашние треники и футболку, чтобы влезть в джинсы и объемный свитер — надевать его из-за руки непросто, но я справляюсь. С волосами, конечно, беда, так что я выжимаю максимум из возможного — прохожусь по ним расческой и собираю в хвост. Время на макияж не трачу — не хочу заставлять Диму ждать.

Сунув телефон в задний карман штанов, я сбегаю по ступенькам вниз и нахожу парня на том же месте у клумбы. Он улыбается, увидев меня, и приветливо машет рукой. В этот момент напоминает мне большого плюшевого медведя — самого лучшего друга из детства, с которым можно было обниматься и коротать вечера за просмотром слезливых мелодрам.

— Прекрасно выглядишь, — отвешивает мне комплимент Воронцов.

— Скажешь тоже, — хмыкаю я. — Совершенно точно не в лучшей форме.

— Не для меня, — многозначительно заявляет, и уголки его губ ползут вверх. — Значит, завтра собираешься в универ?

— Да, у меня освобождение только на сутки. Завтра пойду грызть гранит науки.

— Может быть, тогда вечером после пар встретимся? В кино сходим? Или, как всегда, кофе выпьем?

— У меня завтра смена в кафе, — говорю с искренним сожалением.

— А сегодня как себя чувствуешь?

— А сегодня мне, наверное, лучше не соваться туда, где меня могут увидеть доброжелатели из универа.

— Неуловимая ты девушка, Виктория Огнева, — затягивает, сощурившись, он.

— Я здесь, — отвечаю кокетливо и не стесняюсь смотреть Диме в глаза, даже склоняю голову чуть набок. Не знаю, какой еще намек ему нужен, чтобы перевести наши отношения на следующий уровень, но Воронцов снова по-дружески обнимает меня, в довесок похлопав по спине, и вручает пакет с апельсинами и вареньем.

Для чего это все? Неужели я неправильно распознаю знаки? Ведь его глаза так горят, когда он смотрит на меня! Почему он не хочет…

— Возвращайся, Викуль, ветер сильный, а ты легко одета, — говорит заботливо, касаясь ладонью моей щеки. Этот жест кажется таким нежным, что у меня спирает дыхание, а между ребер что-то щекочет. — Спишемся, да?

Он очень милый, ну совсем не такой, как чертов Громов! И по повадкам, и внешне — эти двое как два противоположных полюса в разных концах земли. Даже руки у них настолько разные, насколько это возможно: у Димы крупные пальцы, короткие и ладонь мощная, как у парня-работяги, а не неженки вроде Громова.