— Не думаю, что это так просто, — отвечаю и, облокотившись на стойку, прошу бармена налить две колы со льдом. — Угощаю.

Я машу рукой у Вени перед лицом, чтобы он и тут не начал возражать.

— Постой, или тебе нравится? — застает он меня своим вопросом врасплох.

— В смысле? — я нервно улыбаюсь, и против воли в голове всплывает больничная палата, руки Громова на моих бедрах и горячий шепот.

Ага, и осуждающий взгляд его мамы. Позорище! У меня щеки горели еще часа два после того, как я сбежала из больницы, чтобы пешком доползти до общаги.

— Он что, тебе нравится? — мой спятивший друг щурит глаза, чтобы затем широко распахнуть их. — Тори, нет. Я знаю этот твой взгляд. Громов уж точно нелучший объект для симпатии, и все это ничем хорошим не закончится, если ты прямо сейчас…

— Веня, я скроюсь на пару минут, — заметив надвигающийся шторм в лице Громова, я прерываю тираду друга и толкаю к нему по столу колу с трубочкой.

Не то чтобы я всерьез рассчитывала спрятаться от Арсения, не выходя за периметр клуба, но находит он меня явно быстрее, чем я предполагала. Быстрее, чем я оказываюсь к этому готова. Если к этому вообще можно подготовиться. Здесь гуляет несколько сотен людей, как он так быстро меня вычислил? Мерзкий бабник. Терся бы и дальше со Смирновой, а меня оставил в покое!

— Ладно, — доносится в ответ неразборчивое мычание. — Только не задерживайся. Знаешь же, что мне такие тусовки не по душе, — летит уже в спину, потому как я со старта топлю на всех скоростях.

Быстро нырнув в толпу на танцполе, я пробираюсь к уборным, но прямо перед ними резко беру вправо в надежде запутать преследующего меня Громова. А после, затаившись в укромной нише у выхода, я перевожу дыхание и даже радуюсь тому, как быстро среагировала на опасность. Уже разворачиваюсь, чтобы проверить, чист ли путь, но в результате врезаюсь в двухметровую преграду, приятно пахнущую парфюмом.

Очень знакомым парфюмом.

— Ты. — Это простая констатация факта без эмоций. Я не боюсь, не испугана. Будто только и ждала, что меня поймают.

Боже, а что, если Веня прав? Что, если я сама не поняла, как попала в эту ловушку?

— У нас в программе вечера кросс по пересеченной местности, Булочка? — насмешливо тянет Арсений, едва не задевая своим длинным носом мой.

— Удивлена, что ты заметил, — от необъяснимого волнения мой голос звучит непривычно низко и сипло. Приходится прокашляться несколько раз, но, кажется, я делаю только хуже.

— И что это должно значить? — уточняет он, делая шаг навстречу.

— Ты вроде был занят своей подружкой, — бросаю я, не подумав, как это может прозвучать со стороны, и отступаю назад.

Довольно усмехнувшись, Громов приближается снова. Так мы и танцуем, глядя друг другу в глаза до тех пор, пока моя спина не упирается в прохладную стену. Это все — дальше некуда.

— Ревнуешь? — спрашивает он с самодовольной ухмылкой, которая придает ему особый шарм.

Мне нужно прекратить смотреть в его глаза и думать об очаровательно острых, черт бы их побрал, скулах! Ну а что? Я всегда мечтала о таких, но с пухлыми щеками это осталось чем-то недостижимым.

Люди с красивыми скулами — дьяволы во плоти.

— Ага, ревную, — собравшись с силами, я демонстративно закатываю глаза. — В твоих мечтах.

— А в твоих? — он выдыхает эти слова где-то в районе моего рта. — Как давно ты думаешь обо мне?

Он наступает, оказывается совсем рядом. Из-за его близости у меня явно повышается температура, иначе как объяснить горящие щеки и легкую дрожь. Мне это не нравится. Или нравится. Очень. Я уже ни в чем не уверена, но из последних сил пытаюсь бороться не только с ним, но и с самой собой.

— Мы договаривались, что ты не будешь приставать ко мне.

— Мало ли, о чем мы договаривались.

Он делает попытку поймать мои губы, но я уклоняясь.

— Арсений. Сделка.

— К черту сделку. Мне надоело, — звучит коротко, отрывисто, раздраженно. — Ты убьешь меня быстрее, чем рассчитаешься с долгом.

Он ухмыляется и так проникновенно смотрит, что я задерживаю дыхание, прежде чем заговорить снова.

— Значит, мы квиты? — С трудом верится в это. — Я больше ничего тебе не должна?

После этих слов мне самой становится грустно. Как бы смешно ни звучало, но, по-моему, Веня впервые в жизни оказался прав, и это плохо. Очень плохо. Нельзя грустить из-за Арсения Громова.

— Ну… как сказать, не должна. Возникли новые обстоятельства, — тянет он, отвечая на мой вопросительный взгляд. — Я хочу тебя.

И не дожидаясь того, что скажу я, Арсений вдруг сокращает оставшееся расстояние между нашими лицами и, наклонившись, упирается своим лбом в мой лоб. Он прижимается твердым телом ко мне так плотно, что я… Черт! Так, что я ощущаю… Его! Упирающегося мне прямо в живот!

Мой рваный выдох и глаза, готовые от ужаса вылезти из орбит, Громова откровенно веселят.

— Сам в шоке, Огнева. Но с физикой не поспоришь, — он касается кончиком носа моей щеки, проводит линию к уху и, прихватив губами мочку, шепчет так, сволочь, вкрадчиво и возбужденно, что меня снова бросает в дрожь: — Я пиздец как хочу тебя.

Вот так просто — хочу тебя. В его мире все просто: захотел, взял, попользовался, выбросил.

— К К-к-карине обратись. У нее по физике пятерка.

Наверное. Может быть. Хотя вряд ли. Блин, в голове такой бардак!

— У меня на нее не стоит, Булочка, — ничуть не смущаясь, сообщает мне Громов и тычется носом в висок, чтобы жадно втянуть в себя воздух.

Он опять. Меня. Нюхает.

Извращенец.

— Почему Булочка? — я пытаюсь хоть как-то отвлечь его, потому что это слишком сильно напоминает мне прелюдию. — Из-за моих форм?

— Дурная ты. Формы у тебя огненные. Что ты любишь на десерт? — звучит неожиданный в контексте нашей беседы и упирающегося в мой живот стояка вопрос.

— Я не ем сладкое, — сиплю в ответ, наконец принимая осознанное решение оттолкнуть Громова, и упираюсь ладонями ему в грудь. Это старые спортивные привычки — не есть сахар. Я люблю мясо и пиццу.

— А я обожаю, Булочка, — говорит он таким тоном, словно это самый страшный секрет. — Ты пахнешь, как отличный десерт — сливочный и вкусный. Сладкая девочка. Так бы и вылизал тебя всю.

От откровенно пошлого подтекста у меня начинают печь щеки, подмышки и низ живота. Я трусливо закрываю глаза и дышу через раз, но гулко стучащее в бешеном ритме сердце выдает меня с головой.

— Не дрожи, — Арсений опускает ладонь на мою спину и резко дергает на себя, заставляя прогнуться и ахнуть от неожиданности. — Я не сделаю тебе больно, — шепчет, обжигая мое лицо дыханием, в котором чувствуется мята и алкоголь. — Наоборот. Хочу сделать приятно. Нам обоим.

С этими словами он не спеша накрывает мой рот своим и слегка втягивает нижнюю губу, а я… что я? Я забываю, почему собиралась его оттолкнуть, почему сторонилась его и из-за чего он мне так не нравился. Все, что я сейчас знаю и помню, — это бабочки, которые остервенело бьются в клетке ребер, стараясь не сгореть в том пожаре, что разгорается внизу живота.

Черт. Черт!

Пока я не опьянела от похоти и меня не испепелило вместе с насекомыми, я кусаю Громова. Смачно и от всей души. Он с шипением отшатывается, трогает губу и смотрит на ладонь. Крови нет, но след точно останется — я думаю об этом, но мысль обрывается, когда Арсений стреляет в меня цепким взглядом. Я напрягаюсь, предчувствуя опасность, но все равно не бегу от него и не кричу. Когда Громов двумя размашистыми шагами настигает меня и, до боли сжав затылок, толкает к себе, я добровольно разбиваюсь о его губы.

Вдребезги.

Арсений

Языком открываю ее губы, бесцеремонно врываюсь в ее рот. Пробую, посасываю, кусаю, дурея от острых ощущений, которые, едва задевая мозг, тут же рикошетят в пах. Я не ошибся. На вкус Булочка не хуже, чем на запах. Обалденно охуенная. А то, что брыкается, — даже лучше. Давно я не ощущал такого кайфа от процесса, когда проявляешь инициативу еще на стадии прелюдии. Обычно девчонки сами прыгают на меня, а эта все сбежать пытается, невольно пробуждая в сознании примитивное желание самца покорить своенравную самку.