С этими словами Арсений коротко целует меня в нос и надевает свитер, который я принесла, а после ложится в приготовленную постель и отворачивается.

— Потушишь свет? Заебался, хочу спать, — просит он, а я еще некоторое время стою и не двигаюсь с острым чувством, будто меня только что пристыдили. — Булочка? — напоминает Громов, и лишь тогда я оживаю, выключаю кран, щелкаю свет и, ненадолго задержав взгляд на его затылке, бреду к себе в комнату.

Все это очень странно. Весь день. Вся жизнь в последнее время. Мне неуютно от мысли, что я постеснялась своих родителей перед Громовым, хотя никогда себе ничего подобного не позволяла. Но зачем ему это все? Он может смотаться на выходные в Испанию, для чего ему наш городишко? Мы с ним так не похожи. Сегодня это было особенно заметно. Неужели Арсений слепой? Или я для него диковинный эксперимент? Ну не стоит простой секс стольких усилий!

Так я и лежу, глядя в потолок и считая неоновые звездочки, которые мама наклеила мне лет в десять и которые уже почти не светятся в темноте. В какой-то момент мне кажется, что схожу с ума, потому что ощущаю запах Громовского парфюма рядом. А затем я собираюсь громко и в ужасе закричать, когда кто-то хватает меня и закрывает мне рот!

— Тише ты, Огнева, — шикает на меня Арсений и преспокойно забирается под мое одеяло, толкает на бок и обнимает со спины, не комментируя свои действия.

— И как это понимать? — тихо шепчу я, пытаясь сдержать улыбку, которая настырно расползается на губах.

— Диван ужасно неудобный.

Я тихо смеюсь. Громов — самая настоящая принцесса на горошине. Он, а не я.

— Папа утром не обрадуется, если застанет тебя здесь.

— Он сказал, что достанет ружье, если найдет меня в трусах. Я одет, так что все под контролем.

— Ты говорил с моим папой?

— Ш-ш! Спи, Огнева! Умоляю, спи, — а это уже тише и таким вкрадчивым голосом, что у меня мурашки бегут по коже. — А то у меня встает.

Я застываю на миг, а потом специально делаю вид, что устраиваюсь поудобнее, и несколько раз толкаю его попой. Это ему за все.

— Блять, ты точно хочешь, чтобы твой отец пристрелил меня.

— Спокойной ночи, Арсений, — довольно выдаю я.

— Ага, спокойной. Очень, блять, спокойной.

Арсений

Когда просыпаюсь следующим утром, в кровати я один. Всю ночь ощущал теплое и мягкое тело Булочки в своих руках, а теперь будто чего-то не хватает. Совершенно незнакомое для меня чувство. Я обычно телок пытался слить до утра, чтобы не лицезреть воочию «было» и «стало». А с Огневой точно уверен, что как было, так и осталось. И хочется всю ее рассмотреть в мельчайших подробностях — сонную, дезориентированную, милую. Пиздец, короче, подкрался незаметно.

Потянувшись, я откидываю цветастое покрывало, а утренний стояк уже приветствует меня, на месте он. В размерах совсем разошелся. Секса нет пару недель, как с Огневой все завертелось. Ему, бедняге, на такой диете непривычно. Еще немного динамо с ее стороны — точно заработаю себе гангрену.

Опускаю босые ноги на деревянный пол и вдыхаю носом. С кухни даже через закрытую в спальню дверь тянет кофе и сдобой. Пироги они там, что ли, с самого утра пекут? Неудивительно, что Булочка так пахнет — сожрать хочется, стоит оказаться в радиусе пяти метров. А ведь я фанатом мучного никогда не был.

И тут вдруг другая мысль вспышкой проносится в сознании: а батя Огнев еще спит или уже ждет меня под дверью с ружьем? Вчера он был так убедителен, что я сунуться в комнату к Булочке решился только после того, как диванная пружина мне в задницу вонзилась, едва не лишив меня анальной девственности. Вот даже обидно будет отходить остаток жизни с отстреленным членом, так ни разу и не переспав с Огневой.

Я осторожно открываю дверь, выглядывая в коридор. Там тишина. Голоса — женские — доносятся, как я и предполагал с кухни. А батя Огнев, надеюсь, еще спит. Пробравшись в гостиную, снимаю с зарядки мобильный. Там куча пропущенных от Руса, голосовое от Быка и парочка сообщений от Карины. Парни подождут, у меня деревенский детокс, в конце концов. А Карине уж и не знаю, как еще доходчивее объяснить, чтобы отъебалась.

— О, проснулся, сокол наш! — громогласно вещает отец Огневой, появляясь в гостиной в спецовке и с перемазанными машинным маслом руками.

— Доброе утро, Сергей Викторович.

— Хорошо спалось, а? — спрашивает он, с подозрением разглядывая диван.

— Отлично спалось, — рапортую я.

— Ну-ну, — тянет мужик недоверчиво. — Пошли посмотрим, что там женщины к завтраку навертели, а то через двадцать минут нам на шиномонтаж ехать. Георгич согласился взглянуть без очереди.

— Спасибо, Сергей Викторович, — как-то даже неудобно мне, что он с утра моими вопросами занимался, пока я его дочери своим стояком задницу грел. Через одежду, конечно, но все же.

— Ну так пошевеливайся давай! — грохочет мужик, топая на кухню.

Сдернув со стула полотенце, которое мне вчера мама Огнева выдала, я скрываюсь в ванной. Чищу пальцем зубы, приглаживаю волосы. Все в темпе, как батя Огнев завещал.

Когда захожу на кухню, все уже в сборе. Булочка в домашнем трико с ногами забралась на угловой диван, Сергей Викторович лупит яичницу прямо со сковородки, а Светлана Дмитриевна стоит у плиты, помешивая в кастрюле какое-то неопределенное варево.

— Доброе утро, — говорю я, переминаясь с ноги на ногу.

— Здравствуй, Арсений, — мелодичным голосом произносит мама Огнева. — Проходи. Ты чай или кофе будешь? Тори, подвинься, дай мальчику присесть.

— Кофе, пожалуйста.

Булочка лупит глаза, явно стесняясь, походкой краба отползает в сторону, освобождая мне место на краю дивана.

— Как тебе у нас спалось, Арсений? — вежливо спрашивает Светлана Дмитриевна.

— Отлично ему спалось, — вместо меня говорит батя Огнев. — Только явно не на диване.

Мы с Булочкой резко переглядываемся: она в смущении, я в панике. А ладони мои как-то неосознанно ложатся под столом на пах: боюсь батя Огнев мне сейчас пенальти бить начнет с разбегу. Не хочу рисковать.

— Пап, ну что, получилось тебе договориться насчет резины? — встревает Тори, резко переводя стрелку с нашей ночевки.

— Получилось, — бурчит мужик, пронзая меня взглядом, который без слов говорит мне, мол, я знаю, что ты делал прошлой ночью. — Заберу твоего сокола после завтрака. Поедем чинить карету.

— Я с вами, — вызывается Огнева.

— Еще чего! — недовольно хмурит брови Сергей Викторович. — Только баб нам на шиномонтажке не хватало. Ишь ты, молодежь. Маме помоги по хозяйству лучше.

Светлана Дмитриевна ставит передо мной дымящуюся кружку.

— Арсений, есть яичница с помидорами и блины. Ты что будешь?

— А мне можно и то, и другое?

— Можно, конечно, — улыбается мама Огнева, и я вдруг понимаю, что улыбка у нее точь-в-точь как у Булочки. Такая же гипнотическая.

— Нагулял, да? — обращается ко мне батя Огнев.

— Что?

— Аппетит, говорю, за ночь нагулял хороший, — впечатывает он, разглядывая меня с видом коллектора, готового сорвать куш.

— У меня от холода обычно аппетит просыпается, — нахожусь с ответом.

— Говорила же тебе, Сереж, топить надо сильнее. Еще не хватало нам детей заморозить, — расстроенно говорит мама Огнева.

— Этим не надо. На дочь свою посмотри, Светлана. Вспыхнет сейчас, какое ей отопление.

Булочка и правда покраснела: на щеках расцвели алые пятна, кончики ушей тоже горят. Очень ей идет — думаю, именно так она будет выглядеть, когда подо мной кончит.

Ой, блять, Гром, нашел время предаваться влажным фантазиям по мучному. Тебя сейчас разъяренный батя Булочки четвертовать будет, а ты такой херней страдаешь. Лучше подумай, как завтрак пережить и особенно поездку на шиномонтажку.

— Очень вкусно, — закидываясь едой, которую выставляет передо мной мама Огнева, я украдкой наблюдаю за Булочкой.

Мог бы и не смотреть, зная, что нахожусь на мушке у Сергея Викторовича, но она такая привлекательная этим утром, что я даже под страхом физической расправы не могу отказать себе в удовольствии ее разглядывать. Пухлые губы, чуть припухшие веки, волосы, собранные в безобразный пучок на макушке с помощью резинки. Наверное, ее прикол в том, что она даже не старается понравиться мне. Она такая, какая есть, а я от ее естественности торчу, как нарик, дорвавшийся до дозы.